Невероятные приключения Шарлотты Бронте - Лора Роулэнд

Мы с доктором Форбзом рассмеялись — всем известно, что причиной заболеваний является дурной воздух.

— Еще больше его репутация пострадала из-за интимных связей с женами университетских преподавателей, — продолжал доктор Форбз. — В результате Кавана лишился членства в Королевском обществе, и Оксфорд поспешно выпроводил его в Африку, в некую исследовательскую экспедицию. Там он подхватил менингит. Вернувшись в Англию два года спустя, он оказался неузнаваем: худой, изможденный и опустившийся. Он не мылся, не брился, не причесывался, глаза его горели лихорадочным огнем, словно в него вселился какой-то африканский дьявол. Он закрылся в своей лаборатории и работал круглыми сутками. Чем он там занимался, он не говорил никому, но хвастался, будто находится на пороге колоссального открытия, которое изменит весь мир.

Может быть, оно и привело его к созданию оружия, за которым охотится Штайбер? Я была в этом почти уверена.

— А потом начали болеть его студенты. Они жаловались, что Кавана использует их в качестве подопытных кроликов в своих экспериментах и чем-то травит. Колледж провел расследование, но не нашел доказательств того, что именно Кавана спровоцировал их заболевание. Симптомы колебались в широком диапазоне: от жара и кашля до желудочных расстройств и глазных болезней. Но в конце концов один из студентов умер, а у Кавана уже была такая плохая репутация, что его решили уволить. Это случилось пять лет тому назад. Кавана покинул Оксфорд и совершенно выпал из публичной жизни.

Похоже, Найал Кавана был блестящим ученым, но смутьяном. В свете того, что поведал мне доктор Форбз, я по-новому взглянула на то, что рассказывал о Кавана Слейд. Найал Кавана был мстителен по отношению к своим обидчикам, лелеял в себе злобу против Англии в целом, понятия не имел о преданности учителям и коллегам, был исключительно эгоцентричен и делал все, что ему заблагорассудится, не признавая никаких запретов. Менингит, который он подхватил в Африке, судя по всему, усугубил его врожденные дурные наклонности. Если он действительно ставил эксперименты на своих студентах, значит, у него нет ни малейшего уважения к человеческой жизни, которую он не задумываясь подвергнет любой опасности ради своих научных опытов. И таким был человек, который, по словам Слейда, изобрел оружие, безоговорочно способное обеспечить его обладателю победу в любой войне.

Если такой человек, как Найал Кавана, сговорился с Вильгельмом Штайбером, горе тебе, Англия!

— Я вас расстроил, мисс Бронте? — заволновался доктор Форбз. — Мне искренне жаль.

— Вам нет нужды извиняться. Я спросила вас о Найале Кавана, вы ответили, и я вам благодарна. — Некоторое время мы ели молча, потом я поинтересовалась: — Вы видели Кавана в последнее время?

— Ни разу за все эти пять лет. Но я слышал, что он опубликовал памфлет в защиту прав католиков и присоединился к радикальной группе «Молодая Ирландия», которая устраивала демонстрации в Лондоне во время революции 1848 года.

— Вам известно, где он может сейчас находиться?

Доктор Форбз заколебался:

— Могу я спросить, чем вызван ваш интерес к нему?

— Боюсь, я не могу вам ответить — это сугубо личное дело.

— Если вы собираетесь разыскивать Кавана, то я решительно советовал бы вам этого не делать. Он в лучшем случае неприятный, а в худшем — опасный человек.

— Я буду помнить об этом. Но если я его не найду, будет хуже, чем если все же найду.

Доктор Форбз внимательно посмотрел на меня, стараясь расшифровать смысл моей загадочной фразы, потом неохотно сказал: «Ну что ж», положил вилку, смял салфетку и продолжил:

— В ноябре прошлого года я встретился с коллегой по Королевскому научному обществу. Его фамилия Меткаф, он врач. Так вот он рассказал мне, что предыдущим летом, будучи членом комиссии по обследованию санитарных условий в лондонских трущобах и обходя тамошние дома, он как-то постучал в дверь старого обветшалого строения, и человеком, открывшим ему дверь, был Найал Кавана. Его вид шокировал доктора Меткафа: Кавана был одет в грязные отрепья и выглядел так, словно не спал несколько недель, а разило от него так, словно он беспробудно пил. Доктор Меткаф пытался поговорить с ним, предложить помощь, но Кавана закричал, чтобы он убирался, и захлопнул дверь у него перед носом. Это последнее, что я слышал о Найале Кавана.

Информация, конечно, была годичной давности, но она представляла собой единственный ключ к поискам Кавана.

— Доктор Меткаф не сказал, где именно располагался тот дом? — спросила я.

— Точно — нет, — ответил доктор Форбз, — но он упомянул, что это был белый террасный дом где-то между Флауэр и Дин-стрит. В Уайтчепеле.

Итак, встреча с доктором Форбзом вернула меня туда, откуда начались мои беды. Мне предстояло вступить на знакомую территорию. Найала Кавана видели в Уайтчепеле, в том самом пригороде Лондона, где я стала свидетельницей убийства Катерины. Именно в Уайтчепел я должна была отправиться снова.

Распрощавшись с доктором Форбзом, я присоединилась к Эллен и мистеру Николсу. Когда в промозглом холодном воздухе мы шли к себе в гостиницу, Эллен спросила:

— О чем вы разговаривали с доктором Форбзом?

— Об одном общем знакомом, — ответила я.

— Ты узнала то, за чем приезжала сюда?

— Более или менее.

Эллен замолчала. Я чувствовала неловкость, понимая, что мои уклончивые ответы обижают ее.

— Что мы будем делать теперь? — поинтересовался мистер Николс.

— Нам нужно хорошенько отдохнуть этой ночью. — Я действительно чувствовала себя совершенно разбитой.

— Меня это устраивает. — Мистер Николс зевнул; после долгого дня и сытного ужина взгляд у него был затуманенным. — А что завтра? Вернемся в Гаворт?

— В Гаворт?! Да мы же только-только приехали сюда! — свое недовольство мной Эллен обратила против мистера Николса. — Как вы можете даже думать о возвращении?

Надо отдать должное мистеру Николсу, он не поддался на провокацию:

— Если мисс Бронте решит вернуться, мы вернемся. Если нет — значит, останемся.

— Мы задержимся еще на день, — сказала я. — Завтра наймем лодку и покатаемся по озеру.

— Вот это разумно, — одобрил мистер Николс.

— Да, вполне. — Эллен тоже явно обрадовалась. Позднее ночью, когда Эллен спала крепким сном в номере, который мы с нею делили, я зажгла свечу и написала две записки. Одну — папе:

«Прости меня за то, что нарушаю обещание. Я не могу позволить Эллен и мистеру Николсу сопровождать меня, чтобы не подвергать их страшной опасности. Пожалуйста, не вини их. Что бы ни случилось со мной, это будет только моя вина. Все объясню позже».

Только бы выжить, чтобы можно было объяснить ему все. Ведь я собиралась вернуться туда, где какой-то дьявол убивал и уродовал женщин, в город, где меня разыскивали по обвинению в убийстве. Увижу ли я еще когда-нибудь папу?

Вторая записка предназначалась Эллен и мистеру Николсу:

«Простите, что покидаю вас. Делаю это ради вашего блага. Там, куда я направляюсь теперь, я должна быть одна».

Я оставила обе записки на столе, чтобы Эллен утром нашла их, затем быстро собрала вещи и тихо вышла.

Глава двадцать пятая

Тайные приключения Джона Слейда

Февраль 1851 года. Та зима в Москве была самой долгой и холодной из всех, что Слейд пережил в России. Днем он обчищал карманы прохожих и опустошал церковные ящики для пожертвований, а к ночи отправлялся на Хитровку — прибежище разбойников, пьяниц, бродяг, несостоявшихся актеров и беглецов, скрывающихся от закона.

Над Хитровым рынком постоянно висела мглистая пелена. Уличные торговцы предлагали колбасу и селедку, разложенные на прилавках, врытых прямо в снег; беззубые женщины грели горшочки с супом у себя под юбками. Грязный, небритый и измученный, Слейд ничем не отличался от местного народца. Он прятался в хитровских ночлежках — приземистых домах с темными закопченными комнатами, провонявшими грязной мокрой обувью, мочой и дешевым табаком. Мужчины, похожие на покойников в лохмотьях, спали здесь на дощатых нарах и под ними, от тесноты вынужденные прижиматься друг к другу. Все кишело вшами, блохами, клопами и крысами. Свет гасили рано. Слейд никогда не ночевал дважды в одном и том же месте, потому что полиция устраивала облавы в поисках беглецов. Он подхватил тяжелую простуду, сопровождавшуюся душераздирающим кашлем, и, тем не менее, был благодарен бушевавшим в Москве метелям: в такую погоду полицейские не любили выходить на улицу, и спустя несколько недель охота за ним была прекращена. К тому времени Слейд накопил достаточно денег для дальнего путешествия.

Однажды серым морозным утром он остановил сани на Яузском бульваре и спросил извозчика, отвезет ли тот его в Сергиев Посад — городок милях в сорока к северо-востоку от Москвы. Там у Слейда жил друг, который мог тайно вывезти его из России.