Человечность - Михаил Павлович Маношкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ВыполВвнийув на плечо немецкий пулемет, Вышегор поднялся вслед за Прошиным, наверху огляделся. Ночь кончилась, но утро еще подремывало — был тот предрассветный час, когда природа будто не решается стряхнуть с себя сон. За полем серела полоска леса. Красноармейцы Прошина осторожно продвигались вдоль оврага. «Не повезло им… — подумал Вышегор. — А кому везет на войне? Только тем, кто не воюет. И все-таки могло быть по-другому, не так: маршевой колонной прямо в окружение…»
* * *
Ночью старшина Вышегор шел замыкающим. Красноармеец впереди него беспокойно озирался по сторонам, хотя ничего нельзя было увидеть. Вышегор понимал парня: колонна двигалась шумно и неровно, а потом и вовсе стала. Люди восприняли остановку как привал и тотчас повалились на землю. Вышегор пошел вперед и вскоре столкнулся с Ботовым.
— Что случилось?
— Своих встретили. Надо догонять — колонна разорвалась…
Они вдвоем принялись будить спящих. Люди вскакивали, торопливо устремлялись дальше.
Вышегор видел, как дрогнула колонна, как беспорядочно подалась к кустам, выхваченным из ночи светом ракет. Возможно, в другое время люди повели бы себя иначе, но они доверились темноте, и пулеметные очереди захватили их врасплох. Лишь одна фигура выделилась из всех, метнулась на пулеметный огонь.
Едва погасла ракета, Вышегор бросился вперед: он был уверен, что колонну обстрелял ночной дозор. Ракета вспыхнула снова — пулеметчик менял ленту. Недалеко от него камнем упал красноармеец, полоснув автоматной очередью. Вышегор преодолел оставшиеся метры и с размаха опустил приклад ниже каски. Красноармеец был тут же.
— Седой? Ракетницу!..
Они услышали топот и голоса, развернули в их сторону пулемет. Седой переставил коробку, поправил ленту.
Там, куда направилась голова колонны, вспыхнуло небо, частая сеть пулеметных трасс повисла над степью. «Тоже не прошли… Ну, Седой, свети…»
Перед ними заколыхались грузные фигуры солдат. Вышегор прошил их длинными жесткими очередями. Теперь квиты, можно уходить.
Около убитых бойцов они перевели дух. Чуть в стороне лежал старший лейтенант Ботов, один из самых дорогих Вышегору людей и последний командир второго десантного батальона. Вышегор пережил первого и последнего, и оба они были для него больше, чем командиры.
С чем сравнить эти минуты, когда каждое мгновенье уносит кого-нибудь из близких, каждое отпечатывается в памяти, а собственная жизнь, тоже готовая оборваться в любой миг, вмещает в себя все ушедшие жизни, все, что было связано с ними, — дороги, надежды, воспоминания, мысли?… Вышегор не уехал в Раменское, остался здесь, и они остались. У них даже не будет могил, и никто не узнает, где и как они пали. А пали оба одинаково честно, как жили. Их долго будут ждать — одного в Ленинграде, другого — в Омске. Они немало успели сделать, но не успели сделать больше: одному было тридцать пять, другому двадцать семь. А красноармейцам, которые тоже остались здесь, было всего восемнадцать-девятнадцать. Они еще ничего не успели…
Вышегор повернул к зарослям. Он не сомневался, что найдет там людей. Дальше их поведет он.
* * *
— Старшина, пулеметчики вернулись, — сообщил Седой.
— Всех сюда.
Подтянулись оба отделения. Последним с пулеметным стволом на плече шел Лагин. Он тяжело дышал: эти несколько минут потребовали от него всех сил.
Непросто возвращаться туда, где мертвые и неизвестность. Саша Лагин невольно вспомнил старшину-санинструктора и санитаров, отправившихся на поле боя за ранеными и не вернувшихся назад. Теперь та же участь грозила ему. Преодолевая слабость, он поднялся наверх, в голове у него тупо пульсировала боль.
— Светает… — проговорил идущий за ним боец. По голосу Саша узнал Ляликова.
Нельзя было терять ни минуты. До того места оказалось не так уже близко. На полпути Саша перевел дух.
— Немцы… — предупредил Малинин. Он был третьим.
Собравшись с силами, Саша бросился вперед, и, когда он плюхнулся на землю рядом с пулеметным стволом, он подумал, что уже не сможет встать на ноги.
— Станок!.. И ленты!.. — только теперь Саша заметил, что Малинина с ними не было.
Путь назад был так же долог и труден. Уже достигнув зарослей, Саша решил, что судьба покровительствовала ему. Рядом устало дышал Ляликов. Эти пять минут сблизили их больше, чем пять минувших месяцев.
— О Крылове что-нибудь знаешь?
— Нет.
Малинин был с красноармейцами Жомова.
— Бери, — Саша показал на пулеметные коробки.
Начали спуск вниз.
4
ДНЕМ БЫЛ ВЗВОД
Занимался серый рассвет. Из-за горизонта, еще невидимое, спешило солнце. Вышегор в последний раз оглядел полоску степи и пошел вперед, за ним вытягивалась цепочка настороженных людей. На опушке он пересчитал их: двадцать девять человек. Последними шли пулеметчики. Лицо у Лагина было бледное, на затылке сгустилась кровь.
— Наклонись-ка, — Вышегор смочил бинт спиртом из фляги, протер рану, потом перевязал ее.
— На «максиме» не работал.
— Поработаешь…
В лесу было прохладно и тихо. После нервного напряжения наступила разрядка: шли вяло, убаюкиваемые тишиной. Сквозь полудрему Саша улавливал шелест листвы и беспокойный птичий писк. «Тоже опасаются…» — подумал, борясь с наплывающей на него тошнотой.
Показалась противоположная опушка, за ней светлело поле переспелой ржи. Вдоль опушки неторопливо полз мотоцикл — виднелась лишь каска, напоминающая большого неуклюжего жука. Мотоцикл удалялся, оставив позади себя терпкий запах отработанного эрзац-бензина.
День вставал хмурый — из-за облаков едва проглядывало солнце. Глухо шумел лес, уныло раскачивались сморщенные колосья, тревожно перекликались птицы. С опушки далеко была видна неровная степь. Пригодные участки засеяны рожью, солдатские сапоги и гусеницы танков оставили в ней множество следов, образовали дороги и тропинки, а то и мяли все вдоль и поперек.
Путь преградила линия связи — пять шнуров, от тонкого красного до толстого черного. Красноармейцы осторожно переступали через них, машинально ускоряли шаг.
В лощине Вышегор остановил передних, подождал, пока подтянутся остальные.
— Четверо с ножами — ко мне!
Вышли Прошин, Седой, Лагин и Ляликов, за ними, без кровинки в лице, шагнул Малинин.
— Я утром не мог… испугался…
— Лагин и Ляликов — к пулемету! Еще один!
Малинин в растерянности стоял на месте. Видно было, что уже раскаивался в своем поступке.
Вышел голубоглазый паренек, шмыгнул носом:
— Я, товарищ старшина, Шуриков. Нож у меня есть.
Вышегор поморщился: один другого стоил. Но у мальчишки был ясный, понимающий взгляд, и старшина почувствовал доверие к пареньку.
— Вырежем метров по пятьдесят. Вы слева, а вы справа. Концы оттянуть к лесу, вырезки принести сюда:
