Человечность - Михаил Павлович Маношкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лобов первый увидел красноармейцев. Они бежали к оврагу. Грузовики скрылись из вида и неожиданно выросли совсем близко — не далее километра отсюда. Два остановились, озлобленно затрещал пулемет. Передние продолжали двигаться параллельно оврагу, потом головной развернулся, тяжело взревел мотор.
Машины шли сюда.
— Быстро назад…
* * *
Еще на бегу Вышегор скомандовал:
— К бою!..
Красноармейцы торопливо залегли в цепь. Справа Лагин и Ляликов неловко устанавливали «максим». Он плохо держался на склоне, и они наскоро отрывали площадку для колес.
Грузовики урча стали метрах в двухстах от оврага. Солдаты прыгали на землю, поправляли на груди автоматы, повзводно выходили вперед.
Три колонны вытягивались к оврагу.
— Без команды не стрелять! Лагин, по правой, только по правой! — предупредил Вышегор и побежал на другой фланг, к Седому. — По левой, бей только по левой!..
Потом, тяжело дыша, лег в середине цепи.
Немцы шли свободно. В непринужденности их поз сказывался опыт людей, делающих привычную работу. Автоматы и пулеметы придавали им устрашающий вид. Вышегор опасался, что бойцы не выдержат напряжения — у него самого силы были на пределе.
— Передать по цепи: каждому уничтожить двух фашистов!..
Из-за бугра поля вынырнул легковой автомобиль. Откинулась дверца, выросла офицерская фигура, раздался властный окрик. Солдаты вздрогнули, будто по ним пробежал ток, ускорили шаг. Сто пятьдесят метров, сто двадцать, сто…
— Семен, офицера возьми… — прохрипел Вышегор.
Топот и позвякивание накатывались на овраг.
— Огонь!..
Ряды солдат сплющились. Скученность погубила их в течение нескольких минут.
— Прекратить огонь!
Стало тихо. В тишине стонал раненый и потрескивал охваченный пламенем грузовик.
— Прошин и Лобов — за мной, остальные на месте! — Вышегор выбежал в поле, поднял автомат, оглянулся — взгляд выхватил рыжеватую, без пилотки, голову Алексея Лобова. Рядом с ним бежали еще двое.
* * *
Из оврага напряженно следили за товарищами. Все четверо вооружились автоматами и, не задерживаясь, устремились к машинам. Протрещало несколько коротких очередей, потом один грузовик покатился к оврагу, около него заскрипел тормозами. Все увидели: Прошин в кузове поддерживал… политрука Добрынина! Тот неуверенно ступил на землю.
— Расходись! — Вышегор отпустил тормоз, выпрыгнул из кабины. Грузовик, подминая под себя кусты, скатился вниз и, ударившись радиатором в ствол дерева, со скрежетом замер. — Филатов, ты был третьим?
— Я, товарищ старшина…
— Быстро в кузов!
Красноармейцы сбрасывали вниз ящики, вскрывали их, горстями сыпали в карманы и вещевые мешки блестящие автоматные патроны.
В стороне хутора участилась стрельба.
— Шуриков, выдвигайся по оврагу, там наши!
Отделение Шурикова скрылось в кустах.
— Спасибо, Федорович… — лицо у Добрынина было в кровоподтеках, во рту недоставало зубов.
— Подкрепись, политрук, — Цыган вскрыл банку консервов.
Добрынин выпил флягу воды, начал есть, болезненно морщась.
— У хутора какой-то крупный командир. Они хотели окружить, взять живым…
Бывший учитель Добрынин смотрел на знакомых и не знакомых ему парней и, казалось, не верил, что все это происходило наяву. То, что он переживал, нельзя было выразить словами, но все и так понимали: здесь не только спасен человек — он родился вновь.
На лоб поля выскочил мотоцикл — Седой пулеметной очередью остановил его. Из кучи тел поднялся раненый, заковылял прочь. Ему позволили уйти.
В овраге кипела работа.
5
ДАЛЬШЕ ПОШЛА РОТА
Полковой комиссар Храпов с группой бойцов и командиров пробивался к Дону.
Двое суток тому назад он переправлял на правый берег стрелковую дивизию, которая, совершив тридцатикилометровый марш от железной дороги, подходила к реке. Фронт за Доном был открыт, и бывшие десантные батальоны спешили преградить путь врагу. К утру переправились два полка и, не задерживаясь, ушли в степь. Храпов последовал за ними и вскоре наткнулся на гитлеровцев. Он повернул назад, но пути к Дону тоже были перекрыты. Каждый шаг теперь стоил потерь.
Немцы обнаружили группу Храпова. Он поспешил укрыть людей в ближайшем овраге. Сорок человек уже теряли надежду на жизнь, но тут произошло неожиданное: из оврага внезапно и дружно по немцам ударили пулеметы. Огонь был уничтожающим! Лишь немногие спаслись бегством. Стрельба прекратилась, как и началась, — сразу, в поле тотчас выскочили несколько красноармейцев. Они добежали до машин, потом один грузовик двинулся к оврагу, на ходу подобрав смельчаков.
Все это заняло считанные минуты. Храпов был восхищен бесстрашием, дерзостью, умом и находчивостью командира, выдержкой и организованностью его бойцов. Как много значило это в августе тысяча девятьсот сорок второго года, когда гитлеровцы приближались к Волге!
Преследователи усилили автоматный и пулеметный огонь. Красноармейцы отвечали редкими винтовочными выстрелами, несколько раз буркнул «дехтярев». Храпов подозвал адъютанта:
— Скажи Серегину, чтобы ответил хорошенько, на весь диск!
— Патронов-то, товарищ полковой комиссар…
— Ступай, ступай, будут патроны!..
«Дехтярев» яростно выплюнул с десяток коротких очередей.
— Теперь — к своим!
Храпов давно уже не испытывал такой радости, как теперь, хотя всего-навсего шел к людям, пробивающимся, как и он, к Дону.
— Стой! Кто идет?! — потребовал звонкий голос.
— Командиры и бойцы Красной Армии!
Из кустов выглянул красноармеец — немецкий автомат нацелен на Храпова. Лицо у красноармейца безусое, даже в августе веснушчатое, глаза голубые.
— Что же не представляешься? — Храпову хотелось расцеловать этого славного мальчишку. А Шуриков не сразу поверил, что перед ним был тот самый полковой комиссар, которого он видел в подмосковном лагере.
— Красноармеец Шуриков, товарищ полковой комиссар, вы к нам в Раменское приезжали, в лес.
— Приезжал, Шуриков, веди к командиру!
Из-за кустов выходили другие красноармейцы, тоже безусые и с автоматами.
Вскоре Храпов увидел наверху парня с пулеметом. Пулеметчик — это был Седой — взглянул на людей полкового комиссара, но пост не покинул. «Хорошо, очень хорошо!»
Около разбитого грузовика бойцы набивали немецкие пулеметные ленты. Красноармеец постарше потрошил ранцы — на плащ-палатке лежали консервы, колбаса, кирпичики хлеба. Только один человек не участвовал в общей работе. Храпов рассчитывал увидеть среднего или даже старшего командира — перед ним, склонившись над картой, сидел старшина с орденом Красной Звезды на гимнастерке.
— Полковой комиссар Храпов!
— Старшина Вышегор, товарищ полковой комиссар.
— Имя, отчество?
— Степан Федорович.
Субординация здесь летела к черту. Представившись старшине, Храпов поступил как гость и выразил уважение к его людям.
— Видел, все видел! — он искренне радовался встрече с бывшими десантниками, которые и в исключительных условиях не дрогнули, а теперь делали именно то, что надлежало делать: вооружались. — Лейтенант, позаботься, чтобы и наши люди перевооружились. А что дальше, Степан Федорович?
— Мы — вот здесь…
На карте, взятой Вышегором у убитого оберштурмбанфюрера[3],
