Восстание - Радмила Александровна Ёлкина

его смерти, я понял, что он был мне дорог, что я любил его, любил больше всего на свете. Тогда, в десять лет, я просил родителей убить меня, как и пса. Мать дала мне пощечину, отец, придя домой, отхлестал меня ремнем. С того самого дня я стал учиться держать свои чувства при себе.

– А я помню, как меня в десять лет Дежурные избивали до потери сознания. Мои родители боялись, что после этого я стану бояться их, но я наоборот стала зла на них. Все эти шрамы на спине – их рук дело. Поэтому я поначалу ненавидела тебя. Я думала, ты такой же, как они, а, оказывается, нет.

– Давай договоримся больше не ругаться?

– Идет.

Мы говорили и говорили до тех пор, пока нас не хватились Вика с Димой. На небе уже были видны звезды, начало холодать. Придя в лагерь, я легла спать в палатку Максима, а он тем временем уже готовился идти к городу. Через двадцать минут я слышала приглушенные голоса, зная, что это те, кто идет рисковать своей жизнью. Еще пять минут, и они покинули лагерь. Я уснула под шум их шагов.

Меня лихорадило, как выражалась Вика, зайдя в палатку, в которой я спала. Она вновь перевязала мне раны, качая головой. Как выяснилось, она пришла ко мне, потому что я кричала. Была ночь. Мне снова стало невыносимо холодно. Вика что–то говорила про мой жар, она утирала пот с моего лица, укутывала в одеяло. Я хотела сказать ей спасибо, но у меня зуб на зуб не попадал. Каждый раз она переспрашивала меня, когда я что–то пыталась сказать. Я не могла уснуть. Когда Вика ушла из палатки, мне стало еще хуже. Я помнила, что мне снилось. И поэтому, меня до сих пор потряхивало. Мне снился человек, которого я убила, снилась кровь на его одежде, снилось то, как он падал на землю, когда на его лице выражалась гримаса боли. Это никак не могло выйти из головы и сейчас. Я не могла снова заснуть. Под утро я поняла, что нужно что–то делать, чтобы мне стало лучше. Либо как–то лечиться, либо сдохнуть. Я вышла из палатки, когда все еще спали. Судя по солнцу, было только где–то пять утра. Я выпила кружку воды, взяла с собой пистолет, который был в одном из рюкзаков, и пошла в лес. Я не знала, вернется ли Макс с лекарствами или нет, но больше я не могла мучиться. Мои гнойные раны не проходили, у меня кружилась голова, была какая–то лихорадка, жар. И я решила, что не стоит тянуть время и застрелиться, ведь я не знала, вернется ли Дима с Максимом вообще. Может, сейчас все мои мучения были напрасны. И вот я села на какой–то пень и никак не решалась направить на себя дуло пистолета. Я вертела оружие в руках, думая о Варе. Я была уверена, что о ней обязательно позаботятся. Но сестринская любовь к ней не позволяла мне покончить с собой. Но потом я решила, что без лекарств я буду умирать мучительно долго, и Варе лучше вообще не видеть, как с каждым днем я оставляю ее одну. Подставив пистолет к виску, я уже закрыла глаза и готова была нажать на курок. Мои руки дрожали, а я уже была полна решимости. Я сидела и сосредотачивалась. Потом я почувствовала, как мне заламывают руки.

– Таня, что же ты творишь, а?! – Максим развернул меня к себе. Я пыталась вырваться. – Дима, убери пистолет подальше!

– Отойди от меня, чертов кретин! – орала я. Но я была так слаба, что не могла отцепить его от себя.

– У тебя лихорадка! Перестань упрямиться. Дима, сходи за водой, ее нужно привести в чувства.

– Я в порядке, если ты не заметил! – громко сказала я Максу. Он отпустил меня на секунду, чтобы что–то достать из сумки. Через минуту я почувствовала боль в предплечье. Это был какой–то шприц, поэтому я вскричала от боли.

– Еще спасибо скажешь! – усмехнулся Максим, и я почувствовала, как постепенно все перед глазами становится размытым. – Лучше?

– Что это?

– Через пять минут ты перестанешь чувствовать боль, потом еще через минуту потеряешь сознание. Пока Дима ходит за водой, ты вырубишься. Чувствуешь, как облегчение проходит по всему твоему телу? – я кивнула головой. – Только прошу тебя, ни слова остальным. Они не должны знать о лекарствах. Думаю, расскажу тебе все, когда у тебя пройдет бред.

– У меня нет бреда! – возразила я.

– А то я не вижу! – усмехнулся Дежурный. Его лицо стало размытым. И вскоре я плавно погрузилась в тьму.

Очнулась я только под вечер, как раз к ужину, но из палатки вылезать не стала. Моя порция уже была внутри. Я почувствовала голод и начала есть. Потом я осмотрела свои раны. Никаких изменений не было, но мне стало намного лучше. Жар, наверное, еще был, но не такой как до сегодняшнего дня. Былая дрожь ушла. Я заметила какую–то записку у себя под одеялом. " В сумке мазь. Намажь раны и выходи". Я достала из сумки Макса какую–то баночку, в которой и находилась мазь зеленоватого цвета. Втирая ее в свои раны, я чувствовала боль. И все–таки, скрипя зубами, я сделала это сама и ни разу не застонала от боли. Через некоторое время я поспешила выйти из палатки. Мне сразу улыбнулась Вика, которая сидела возле костра. Она сказала, что Варя пошла искупаться в речке; вода была, как топленое молоко. Сама же я не пошла к реке, так как мазь должна была впитаться. Максим сидел и разговаривал с Димой и Игорем. Увидев меня, он направился ко мне, и мы направились в лес. Он насвистывал какую–то мелодию, когда я шла сзади. Мне было намного легче идти, я почти не чувствовала боли в ноге.

– У меня ноги, как будто ватные, – сказала я вслух. Мне было не больно, но было тяжело передвигать ноги. – Эта штука так и должна действовать? – Макс развернулся ко мне. – Я почти не чувствую ног. И куда мы вообще идем?

– Надо уйти подальше, чтобы нас никто не видел. Да и Игорь за тобой все время присматривает, будто я сам с этим не справляюсь! Так что лучше снова найти место, о котором будем знать только мы.

– Зачем Игорю присматривать за мной?

– У него спроси! – с каким–то раздражением ответил Дежурный. – Ладно, пошли.

16

Через сорок минут мы нашли то самое место, о котором