Дневники Зевса - Морис Дрюон

Тем временем мой кузен Прометей метался по всем континентам, пытаясь уберечь людей.

— Бегите врассыпную! Прячьтесь и не высовывайтесь! Вы должны уцелеть! — кричал он им. — Хватит стенать над загубленным урожаем и снесенными крышами. Ну же! Спасайтесь!

Увы! Люди, не умеющие, в отличие от животных, предчувствовать катастрофы, мириадами гибли в наших схватках. Прятались в каком-нибудь лесу? Именно его в следующее мгновение валил Алкионей, а дерево, под которым, как казалось людям, они надежно укрылись, оказывалось тем самым, в которое попадала моя молния. Забивались в какую-нибудь пещеру на склоне горы? Тоон упирался ногой в этот склон и давил его с оглушительным треском костей и камней. А бросившись к побережью, беглецы натыкались на коней Посейдона, спешившего нам на подмогу, и кони топтали людей своим пенным галопом. Род человеческий, с таким трудом, с таким усердием возрожденный после войны с титанами, снова оказался на грани уничтожения.

Был один момент крайней сумятицы, когда Алоады благодаря ступеням из нагроможденных гор смогли взобраться на Олимп. В упоении, что оказались там, оба негодяя, уже считавшие себя хозяевами мира, стали гоняться за богинями, выставляя напоказ свой срам — под стать их росту. Музы, Хариты и нимфы в ужасе разбегались. Арес порывисто кинулся их защищать, но, по-прежнему нанося бестолковые удары, споткнулся. Кошмар и Глупость сцепились с богом войны в неописуемой схватке, и вскоре я увидел, что Алоады одержали в ней верх. Поставив Ареса на колени, они дубасили его в свое удовольствие.

Я хотел прийти на помощь сыну, но Офион и Алкионей оттеснили меня от него. В то же время я услышал крики Геры, которую душил Красный Порфирион. В выборе между супругой и сыном я, признаться, не колебался.

Я придавил Офиона горой, ослепил Алкионея двумя вспышками молний и сквозь дым, пламя, каменную пыль, грохот, жар бросился на Порфириона. Геката, моя добрая союзница, ударом скалы поразила гиганта в печень, и его жажда убийства тотчас же обратилась в жажду изнасилования. Гера в разодранных одеждах уже брыкалась под чреслами чудовища. Я схватил Порфириона за шкирку, перевернул, стукнул пару раз о свой престол, а потом метнул в него столько молний, сколько помешалось в руке. Я поразил его в двадцати местах, но не отпускал, пока все его тело не затрещало, как раскаленное масло.

Этот момент стал поворотным в битве, словно провал попытки осквернить богинь означал для гигантов поражение.

Как раз это, смертные, нисколько не должно вас удивлять. Вспомните-ка ваши собственные войны. Разве страны и партии не принимают в ваших головах образ женщины-матери, когда вы говорите о вашей собственной нации, и девицы, которой надо овладеть, когда речь идет о чужой? А что, как не тайные мечты об изнасиловании, уравновешивает страх, который вы испытываете душными ночами перед битвой? И, произнося слово «завоевание», о чем вы на самом деле думаете?

Неожиданно все те гиганты, которые еще не были погребены, ободраны, обезглавлены или зажарены заживо, бросили поле битвы и бежали. Вместе с ними и Алоады. Остатки орды кинулась врассыпную, срывая свою злость и досаду на всем, что попадалось на пути. Наконец их бешенство угасло где-то на окраинах океанов и вблизи полюсов.

Грохот сменился тишиной. Слышно было только тяжелое дыхание богов, переводивших дух. Они медленно и устало возвращались ко мне. Посейдон опирался о свой трезубец; Гефест, черный от сажи вулканов, медленно ковылял на костылях. Я молчал, взирая на царившие вокруг разгром и разорение.

Подошел Прометей с потемневшим лицом и взглядом, полным недовольства. Я предвидел его упреки.

— Да, знаю, знаю, — опередил я его. — Я был не прав, пощадив гигантов. Теперь мы платим за эту снисходительность. Ну что ж, если еще кто-нибудь подвергнет опасности миропорядок, он будет наказан мною без всякой жалости.

Поскольку Прометей не отставал, я добавил:

— Да, люди! Это о них ты хочешь поговорить со мной. Они обычно больше других страдают в столкновении стихий. А как может быть иначе, если они единственные из всех живых существ, кто создан, чтобы стать сознанием мира? Не думай, будто они мне менее дороги, чем тебе. Я знаю, их род почти полностью уничтожен. Мы постараемся его возродить, насколько возможно, сделав лучше и сильнее.

Меня прервал чей-то гневный и одновременно придушенный голос, вопивший:

— Хочу драться, хочу отомстить! Вытащите меня отсюда!

Я узнал голос Ареса. Мы начали искать его среди нас, но потом заметили, что звуки доносятся из большого котла, в котором обычно варятся наши похлебки. Бог войны в первой же своей битве позволил засунуть себя в бронзовый горшок — это постарались его скверные родственнички — Алоады.

Посейдон выразил мне свои сожаления о том, что породил эту буйную парочку.

— Их мать Ифимедия прохаживалась вдоль моих волн и плескала водой себе на грудь. Она была такая красивая... — сказал он, словно извиняясь.

— Будет тебе! Каждый из нас совершает ошибки, — ответил я.

От и Эфиальт так крепко заклинили крышку котла, что никто не мог открыть. Хотя нет... я бы мог. Но притворился, будто не способен на это. В тот момент мы нуждались в мире, а не в воинственных затеях. И меня вполне устраивало, что Арес какое-то время проведет в бездействии. Я решил про себя: пусть вояка посидит в котле тринадцать мировых месяцев, может, поднаберется мозгов за время заточения.

Мы как раз возились с котлом, когда появилась сияющая, накрашенная и, казалось, совершенно незатронутая мерзостями войны Афродита. Она была облачена в незапятнанные белые одежды, схваченные на талии золотым поясом, и держала венок в надушенных пальчиках. Где, в каком небесном краю она укрывалась, пока мы все тут сражались? Где продолжала умащать свое тело, расчесывать волосы, полировать ногти? Сейчас она была Афродитой Никефорой, дождавшейся окончания битвы, чтобы явить себя победителю как награду. Приняв соответствующую случаю осанку, она осторожно ступала среди обломков. Ее взгляд, ее улыбка обводили всех богов по кругу, словно она искала того, кому надлежит вручить трофей. В итоге возложила венок на грязную от пота и дыма гриву Гефеста.

Недурной выбор. Из всех молодых богов Гефест показал себя самым ловким, превзошел даже многих ветеранов. Но я-то понимал, какую цель преследовала богиня любви, вручая ему награду. Когда-то ей не удалось обольстить отца; теперь она не хотела упустить старшего сына. Я заметил, как мой честный, отважный Гефест, восхищенный тем, что его выбрала богиня желания, вздрогнул от восторга.

«Ну, — подумал я, — этот создан для труда, а не для счастья...»

Не появление ли Афродиты вывело Геру из оцепенения, в котором она пребывала после покушения Красного Порфириона? Она внезапно поднялась, все еще растрепанная, и, прижимая к груди разорванную ночь, неожиданно стала пророчествовать тоном Великой праматери:

— Они повержены, но не погибли. Они бегут, но не уничтожены. Бессмертные не могут истребить рожденных из раны Урана. Только те, кто порожден мечтой Урана, смогут покончить с ними. Чтобы гиганты исчезли, к богам должны примкнуть знакомые со смертью. Богам надлежит соединиться со смертными женщинами.

Я ошеломленно слушал. Невозмутимейшая из жен преподнесла нам сюрприз! Я медленно повторял за ней слова, сказанные в трансе. И понял. Мечта Урана... это же человек, будущий человек, тот сверхчеловек, которого Демиург не успел сотворить.

Значит, с помощью людей, их труда, их воли к спасению я, быть может, сумею избавить мир от бедствий и катастроф.

«Боги должны соединиться со смертными женщинами...» Позже Гера пожалеет об этом моменте истины.

Думаю, пора подробнее рассказать вам о Гере. Ведь вы, в конце концов, непосредственно зависите от этой Юноны. Всем вашим женам досталась какая-нибудь ее черта, в противном случае они не настоящие жены.

Моя, такая послушная, сговорчивая и обычно согласная со мной, пока мы были обручены, такая сияющая в день нашей свадьбы, такая счастливая и влюбленная во время нашего путешествия, вдруг утратила все эти качества.

Она была образована и часто высказывала превосходные суждения, но довольно скоро решила, что разбирается абсолютно во всем. Помимо усердия и дельности в ней вдруг обнаружились непомерная гордыня и досадное властолюбие.

На приведенном в порядок Олимпе, преобразованном и похорошевшем ее заботами, Гера установила слишком строгую, на мой взгляд, иерархию. Она упрекала меня в панибратстве с мелкими природными божествами или простыми смертными; ей были подозрительны любые новые влияния. Часто я был вынужден рассердиться, чтобы получить возможность пригласить в мое жилище и в мой совет товарищей, которых выбрал сам.