Трое за границей - Джером Джером

Законопослушный народ эти немцы.

Глава X

Баден с точки зрения путешественника. — Очарование раннего утра; каким оно представляется накануне днем. — Расстояние, измеренное циркулем. — То же, измеренное ногами. — Джордж решает посчитаться с совестью. — Ленивый велосипед. — «Велосипедный спорт — лучший отдых». — Велосипедист с рекламы: как он одет, как он ездит. — Грифон как домашняя птица. — Собака с чувством собственного достоинства. — Лошадь, которую оскорбляли.

За Баденом (о котором можно сказать только одно — фешенебельный курорт точь-в-точь как все фешенебельные курорты своего сорта) мы уселись на велосипеды всерьез. Мы запланировали десятидневный маршрут, по которому, проезжая весь Шварцвальд, должны были спуститься в долину Дуная.

Двадцатимильный участок долины от Туттлингена до Зигмарингена, возможно, самый чудный уголок Германии. Дунай вьется узкой долиной среди старинных нетронутых цивилизацией деревушек; среди древних монастырей, притаившихся в россыпи зеленых пастбищ, где до сих пор можно встретить босого простоволосого монаха, туго перепоясанного веревкой, пастуха с посохом, чьи овцы рассыпались по горам; среди поросших лесом скал; между отвесных стен, где каждый каменный зуб увенчан разрушенной крепостью, церковью или замком и откуда открывается вид на Вогезы (где половину жителей коробит, если вы говорите с ними по-французски, другую оскорбляет, если обращаетесь к ним по-немецки, и все до одного выражают возмущенное высокомерие при первых звуках английского — положение дел, которое превращает общение с чужеземцем в некоторую нервотрепку).

Полностью в выполнении нашей программы мы не преуспели. Человеческие возможности всегда отстают от намерений. В три часа дня легко сказать (и в это поверить): «Завтра подъем в пять, легкий завтрак в полшестого, старт в шесть».

— И по холодку будем уже далеко, — замечает один.

— Летом утро лучшее время, — добавляет другой. — А ты как считаешь?

— Бесспорно.

— Так свежо и прохладно.

— А какие полутона!

В первое утро клятвопреступления не допускается. Народ собирается в полшестого. Все молчат; каждый излишне придирчив, ворчит по поводу завтрака, ворчит по поводу прочего; обстановка насыщена сдавленной раздражительностью, требующей выхода. Вечером раздается глас Искусителя:

— Я думаю, если выехать полседьмого, успеем и так?

Глас Добродетели возражает, едва:

— А уговор.

Искуситель отвечает:

— Уговор для человека, а не человек для уговора. — (Дьявол всегда толкует Писание на свой лад.) — Да и гостиница вся на ушах. О прислуге хотя бы подумайте.

Глас Добродетели продолжает, еще тише:

— Но здесь все встают рано.

— Их будят, вот и встают, бедняги. Значит, завтрак полседьмого ровно. Это никому не в напряг.

Таким образом Зло скроется под маской Добра, и вы спите до шести, разъяснив своей совести (которая этому, однако, не верит), что поступаете так из бескорыстной заботы о ближнем. (Бывали случаи, когда такая забота продолжалась до семи часов утра.)

Равным образом расстояние, измеренное циркулем, никогда не соответствует в точности расстоянию, измеренному ногами.

— Десять миль в час, семь часов дороги, семьдесят миль. Ничего особенного.

— Там в гору придется не слабо?

— Как в гору, так и с горы. Ну, восемь миль в час, и всего шестьдесят. Gott in Himmel![14] Если мы не сможем выдать восемь миль в час, остается только пересесть на инвалидную коляску.

Выдать меньше восьми миль час кажется положительно невозможным, по карте.

В четыре часа глас Долга гремит не так фанфарно:

— Надо бы поднажать.

— А куда торопиться? Не парься. Смотри, какой вид отсюда!

— Обалдеть просто. Только не забывай, до Блазена еще двадцать пять миль.

— Сколько?

— Двадцать пять, если не больше.

— Мы что, по-твоему, сделали только тридцать пять миль?

— Ну да.

— Бред какой-то. Что-то не верю я твоей карте!

— Не может быть, ты что! Мы как втопили с утра, так до сих паримся!

— С утра? Начнем с того, что мы двинули не раньше восьми.

— Без пятнадцати восемь.

— Ну, без пятнадцати восемь. И стоим каждые пять-шесть миль.

— Мы стояли только один раз, посмотреть вид! Приехал в страну, надо же ее посмотреть?

— Потом пришлось тормозить на подъемах.

— Кстати да, сегодня еще и жарко просто ужас какой-то.

— Ладно, хватит болтать. До Блазена еще двадцать пять миль, не забывайте.

— И опять в гору?

— Два перевала, вверх-вниз.

— А ты вроде как говорил, до Блазена дорога только под гору?

— Последние десять миль да. Но отсюда до Блазена еще двадцать пять.

— А мы, часом, уже не приехали? Что это за деревушка там, на озере?

— Это не Блазен, да и не рядом вообще. Кончайте, ребята, мы что-то расслабились, это уже опасно.

— Мы что-то наоборот перенапряглись. Умеренность прежде всего… Славное местечко, как оно там на карте, Титизее? Воздух здесь, наверно, просто отличный.

— Да я-то не против… Это вы, ребята, предлагали двинуть к Блазену.

— Да ну его нафиг, этот Блазен! Убогая дыра в какой-то канаве. Наш Титизее в сто раз лучше.

— Да и близко?

— Пять миль.

Все вместе:

— Тормозим в Титизее!

Джордж открыл такое расхождение теории с практикой в первый же день за рулем.

— По-моему, — сообщил Джордж (он ехал на одиночке, мы с Гаррисом на тандеме чуть впереди), — мы договаривались, что в гору поднимаемся на поезде, а с горы спускаемся на велосипеде?

— Ну да, — ответил Гаррис, — в общем так и будет. Только в Шварцвальде поезда ходят не на каждую гору.

— Я как-то об этом догадывался, — пробурчал Джордж, и на минуту воцарилась тишина.

— Кроме того, — заметил Гаррис, очевидно размышлявший об этом, — не все же катиться только под гору, ведь так? Это будет нечестно. Любишь кататься, люби и саночки возить.

Снова опустилась тишина, которую на этот раз нарушил Джордж:

— Только вы оба не надрывайтесь из-за меня.

— В смысле? — не понял Гаррис.

— В том, — пояснил Джордж, — что если в этих горах где-то найдется поезд, не бойтесь оскорбить меня в лучших чувствах. Лично я готов штурмовать эти горы в поезде, пусть даже так будет нечестно. Я со своей совестью как-нибудь разберусь. Я уже целую неделю на ногах с семи, и, понимаю, она мне торчит. Не обращайте на меня внимания, меня как будто бы нет.

Мы пообещали иметь это в виду, и дорога продолжалась в гробовой тишине, пока ее снова не нарушил Джордж: