Будущее непределенное - Дэйв Дункан

— Я пообещаю вам быть всегда пай-мальчиком, и вы примете меня как блудного брата, так? Это вы-то?

Здоровяк оскалил зубы в улыбке:

— Я постараюсь. Честно, постараюсь. Ты был нашим другом когда-то.

Что-то у него с памятью, наверное. Другом? Никогда. После взятия Лемода они перестали плевать в сторону Доша Педераста, но и только.

— Ты хочешь сказать, вы защитите меня от солдат? Вы соврете им? Вы будете драться за меня? — Дош рассмеялся.

Трое остальных нахмурились. По крайней мере Прат'ан сделал такую попытку, наморщив лоб.

— Ради друга мы пойдем и на это — конечно, я хотел сказать, ради брата. Д'вард говорит, ты вовсе не был таргианским шпионом тогда, в…

— Ха! А ведь я был шпионом. Об этом он что, не говорил?

— Говорил. Но он посоветовал нам помнить, как ты проявил себя при взятии Лемода, как ты поднялся с ним на стену в ту ночь. Он говорит, если ты хочешь присоединиться к Свободным, ты докажешь это.

— Как докажу? — подозрительно спросил удивленный Дош.

— Этого он нам не сказал.

— Он сказал, это решать Прат'ану, — поправил его Тьелан. — Вот ты его и убеди. Валяй начинай убеждать. Уверен, зрелище будет что надо.

— Я тоже жду — не дождусь, — хихикнул Гопенум. — Дела говорят громче слов, так считает Освободитель.

Ублюдки явно забавлялись. Дош огляделся по сторонам — неужели никакого выхода? В долине почти стемнело, так что рассыпанные по ней костры горели ярче. Пение прекратилось, толпа у развалин молчала, внимая кому-то — Д'варду, наверное, но обрывки слов, которые доносил ветер, были слишком неразборчивы. Издалека доносился стук топоров: последние деревья рубили на дрова. От моа больше никакого толку; если он попробует уйти пешком, его догонят без труда. Нагианцы знают, что он здесь, и выдадут его солдатам. Значит, ему остается или присоединиться к ним, или погибнуть. Он дрожал — от холода и усталости, но эти увальни наверняка считают, что от страха. Может, они и правы. Придется присоединяться к этим Свободным, хоть до утра.

Присоединяться? Как?

— Вы собираетесь принести смерть Смерти?

— Попробуем, — ответил Прат'ан. — Мы ведь не идиоты, Дош. Мы понимаем, что это опасно. Кто-то из нас может погибнуть. Мы все можем погибнуть. Мы считаем, что риск оправдан: подумай только, никаких больше Жнецов!

— Если боишься, никто тебя не заставляет, конечно, — добавил Тьелан.

У него оставался только один выход, но все его существо содрогалось от этого.

— Допустим, я соглашусь сейчас, а завтра передумаю?

Прат'ан пожевал губу. Ему приходилось думать, что за ним наблюдалось не так уж часто.

— Наверное, ты будешь волен уйти. Любой волен уйти. Некоторые из наших вернулись домой. Сказали, по женам скучают.

Гопенум шумно встряхнулся.

— Ты что, здесь всю ночь собираешься торчать? Давай доказывай!

Дош еще раз обдумал свое положение и пришел к тем же выводам. Он вздохнул.

— Скажи, ты все еще мясник?

— Был до прошлого месяца. А что?

— Тут у вас сегодня полно голодного народа. Мне ведь не нужен будет моа, если я пойду с вами, верно? Бери его — режь, разделывай, дели. Седло можно пустить на обувь детям.

Гопенум и Тьелан вопросительно посмотрели на Прат'ана.

— Слабенькое доказательство, Дош. Моа выдает тебя, и потом, он и так почти сдох.

— Я еще не закончил! — огрызнулся Дош, хоть и надеялся на обратное. — Даже так он стоит сотню звезд! Вот, у меня еще тут кое-какие деньги. — Он достал свой кошелек, жалея, что положил все деньги в одно место.

— Не нужно нам твое грязное золото! — буркнул Тьелан.

И это торговец!

— Не тебе, говнюк! Этим голодным. Пошли, и смотри в оба!

С трудом веря в то, что сам позволяет ободрать себя как липку, он, шатаясь, побрел к ближнему костру. Прат'ан с Тьеланом пошли за ним; Гопенум остался с Ласточкой, и Дош услышал ее короткий вскрик как раз тогда, когда совал первую монету какому-то удивленному ребенку. Вокруг него тут же столпились дети; он раздал им серебро. Он переходил от костра к костру, выбирая те, на которых ничего не готовили. Он бросал монеты матерям, клал их рядом со спящими детьми. Он слышал свой собственный визгливый смех при виде изумления на лицах взрослых. Потом кошель опустел. Он повернулся к нагианцам:

— Ну? Теперь убедил?

Тьелан улыбнулся и открыл рот…

— Зачем останавливаться? — хмуро спросил Прат'ан. — Костюмчик на вид не из дешевых. Что там у тебя в карманах?

— Ничего, бык тупой!

— Ну, реку наполовину не перейдешь — это так Д'вард говорит. Начал, так уж доведи до конца, Дош. Валяй.

Бормоча про себя проклятия, Дош разделся. Он отдал куртку, башмаки, даже свой драгоценный пояс с ножом. Свои новые холщовые штаны он обменял на драную набедренную повязку у какого-то удивленного нищего. Он повернулся к Прат'ану:

— Ну? Шкуру мою тоже отдать? Больше у меня все равно ничего не осталось. Может, хотите, чтобы я выдернул свои ногти, вы… вы… — Ему хотелось плакать.

Вместо ответа Прат'ан с оглушительным радостным ревом стиснул его в своих медвежьих объятиях так, что у него затрещали ребра.

— Отлично сделано, Дош! Право, отлично! Говорил же Д'вард, что ты себя покажешь, а никто из нас еще ему не верил!

Потом настала очередь Тьелана. Он не только обнял Доша, но еще и чмокнул его в щеку.

— Добро пожаловать, брат! Пошли, поздороваешься с остальными, брат Дош!

Они отвели его туда, где Гопенум раздавал толпе куски дымящегося мяса. Из темноты то там, то здесь возникали знакомые Дошу лица. Услышав про то, что он сделал, все обнимали его, поздравляя со вступлением в ряды Свободных. Все улыбались так, словно действительно верили в это, хоть он и не мог разглядеть их глаз. Впрочем, им-то что? Не им пришлось выбросить целое состояние на ветер — только для того, чтобы вступить в сумасшедший дом.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Итак, вот, о монахи, благородная истина избавления от боли: избавление от страстей; воздержание, пост, освобождение, свобода от привязанностей.

17

Был февраль. Уже почти стемнело. Шел дождь. Впрочем, сказать, что дождь шел, значило бы не сказать ничего — вода неслась сплошным потоком чуть не параллельно земле, над насквозь отсыревшими равнинами Норфолка, как бы специально для того, чтобы слепить Алисе глаза, затекать под капюшон плаща, заливаться за голенища сапог, колоть ледяными каплями шею и запястья. Ветер раздувал полы плаща, который был ей слишком велик и сохранился если не с Тюдоровских, то по крайней мере с Георгианских времен. Она нашла его на гвозде в доме среди хлама. Забытого или ненужного тем, кто забрал все остальное. Неудивительно, что англичане покорили весь мир — нация, закаленная такой погодой, может одолеть все.