Ной. Всемирный потоп - Иосиф Кантор

– Что за печаль лежит на его сердце? – спросил меня муж. – Таит он в себе что-то и никак не хочет открыть это нам. Не догадалась ли ты, Эмзара, что печалит сына нашего Иафета? Сам я не могу догадаться.

– Никто не может догадаться, – ответила я, – ни ты, ни я, ни Шева, к которой я подступала с расспросами трижды. А уж самого Иафета спрашивала столько раз, что сама потеряла счет тому! Но от него слышу только, что все хорошо и что напрасно я беспокоюсь. Но это ведь не так! Я вижу, ты видишь, Шева видит, Сим и Сана видят, что Иафет сильно изменился, что тяготит его что-то, а он отвечает: все хорошо. Что хорошо, если плохо. Было бы хорошо, ходил бы он веселый и распевал бы песни. Разве не знаю я, каков сын мой Иафет, когда ему весело? Разве не чувствую я, что неладно с ним что-то?

– Вот и я чувствую, – вздохнул муж мой. – Гоню прочь дурные мысли, но как только вспомню, что таким стал Иафет со дня убийства Ирада, то впадаю в смятение…

Так сказал муж мой и ушел строить Ковчег вместе с сыновьями и невестками, а я осталась дома.

Говорят, что где-то живут искусные гадалки, которые подуют на воду и видят в ней сокровенное, видят чужие думы, видят будущее. Вот бы пойти к такой и спросить про Иафета. И про то, кто убил Ирада, тоже можно было бы спросить. Но как найти такую гадалку? Наша гадалка Нуша, дочь столяра Лама, не видит и того, что происходит вокруг нее, где ей прозревать будущее и чужие замыслы? Да и где видано, чтобы дочь столяра и простой женщины была гадалкой? Всем известно, что умение видеть и прозревать передается по наследству. От кого Лама могла получить такое умение? Да ни от кого! Просто выдумала она про себя, что умеет гадать, и стала гадалкой. Делать вид, что гадаешь, обманывая простаков, гораздо легче, чем работать в поле или ходить за скотиной. Знай себе сиди, приняв важный вид, да говори, что в голову взбредет. Языком легче работать, чем руками. Эх, была бы Нуша настоящей гадалкой…

Да их, должно быть, нет совсем – настоящих гадалок, способных прозревать будущее. Иначе бы они узнали о потопе, отвратились бы от зла и пришли к нам, чтобы строить Ковчег вместе с нами. Но никто не приходит, даже для того, чтобы посмотреть на нас, давно уже никто не приходит. «Безумцы строят никому не нужный Ковчег, – говорят люди, – что на них смотреть?». К таким речам я уже привыкла, но очень больно мне слышать, когда мужа моего называют убийцей и прелюбодеем. Я-то прекрасно знаю, что это не так, но все равно больно. Слова могут ранить не хуже копья, меча или ножа, и раны от слов подолгу не затягиваются, это так.

Глава 17

Догадка Хама

Отец говорит: «Помни о прошлом, живи настоящим, думай о будущем».

Жить настоящим – это я понимаю. Вот я живу, это и есть мое настоящее. Это самое главное, потому что прошлое уже прошло, а будущее еще не наступило.

Помнить о прошлом? Я считаю, что о прошлом надо помнить, только пока ты молод. Оглядываться назад имеет смысл тогда, когда прошлое короче будущего. Да, именно так – когда твое прошлое короче твоего будущего. Никто, конечно, не знает и не может знать, сколько ему предопределено прожить, иной надеется, а сам уже на пороге смерти стоит (как тут не вспомнить соседа Ирада?), но есть какие-то пределы, вот из них и нужно исходить. Смысл в том, что, когда времени впереди еще много, есть смысл тратить его на исправление тех ошибок, которые были совершены раньше. Если же времени мало, то тут уже не до прошлого с его ошибками. Не назад уже надо смотреть, а вперед и только вперед. Смотреть и пытаться все предусмотреть, чтобы не ошибаться более, потому что времени на исправление ошибок может уже не быть. Да и вообще есть нечто скорбное в этих оглядках, возвращениях назад, хождениях по уже хоженым тропам.

Думать о будущем? Зачем о нем думать? Придумаешь одно, а получишь совсем другое. Будущее скрыто мраком. Отца не понять, то он говорит: «Думай о будущем», то говорит: «Благодари Бога за то, что сыт сегодня, а завтра будет видно». Так думать или же будет видно?

Я начал задумываться о будущем, о том, что не прочь разделить это свое будущее с Гишарой. Долго думал о том, как к ней подступиться, чтобы не получить отпора, хотел удивить ее чем-то, но ничего не придумал лучше того, чтобы просто подойти к ней, когда она отправилась на рынок, и сказать, что она мне нравится.

– Нравлюсь – и хорошо, – ответила она и хотела пройти мимо меня, но я пошел рядом с ней.

– Согласилась бы ты, чтобы я взял тебя в жены? – спросил я.

Чего угодно мог ожидать я, но только не того, что она рассмеется мне в ответ. Это было обидно, но смех Гишары приятен для уха, поэтому я не прерывал ее, а шел и ждал, пока она насмеется вдоволь. Люди оборачивались на нас и удивлялись.

– Ты не знаешь, как обольстить меня и думаешь, что я поверю в серьезность твоих намерений, Хам? – спросила она, закончив смеяться. – Когда люди хотят сказать о чем-то, что это никогда не случится, то говорят: «После того, как женится Хам, сын Ноя». Сколько девушек уже попалось на эту твою уловку?

– Ни одна не попалась, – ответил я, улыбаясь, потому что невозможно было не улыбаться, глядя на Гишару. – Иначе бы я был уже женат.

Тут я понял, что сказал не так, и поправился.

– Ни одной из девушек не предлагал я еще стать моей женой, поскольку не имел до сих пор намерения жениться, – сказал я. – Но вот имею и предлагаю. Намерение мое крепко и исходит оно от чистого сердца, поскольку испытываю я приязнь к тебе.

– Велика ли эта приязнь? – спросила Гишара. – Долго ли продлится она? Когда люди хотят сказать о непостоянстве, они говорят: «Непостоянно, как любовь Хама, сына Ноя».

– Что нам до людей, когда речь идет только о нас?! – воскликнул я, сердясь. – Что было, то прошло, зачем вспоминать?!

– Затем, чтобы вдруг про меня не сказал ты такое, – ответила Гишара. – А то скажешь «было и прошло».

– Не скажу! – ответил я, и было в моих словах столько уверенности, что Гишара смягчилась.

– Тогда приходи, как положено, с родителями и объявляй о своем намерении, – сказала она, лукаво глядя на меня и улыбаясь. – Я – сирота, и нет надо мной ничьей власти, кроме моей собственной, потому ответ я дам сразу, ни с кем не советуясь и никого не спрашивая. Но дам его только тогда, когда ты придешь в мой дом с родителями. Это дело не из тех, что решаются на дороге.

Я понял ее слова как согласие, иначе зачем бы ей было приглашать меня и родителей моих прийти. Можно было бы сразу ответить: нет, я не согласна, и на том бы дело закончилось. Оно, конечно бы, не закончилось, потому что я предпринял бы новую попытку, но позже, в другой день, более удачный для меня.

Отец мой говорит, что плохих и хороших, удачных и неудачных дней не бывает, все дни от Бога, все они благоприятны для нас, но иногда мы поступаем не так, как должно, и говорим: «Сегодня был плохой день», а должны говорить: «Сегодня я сделал плохо» или «Сегодня я поступил неправильно». Но я с ним не согласен, потому что случаются иногда такие дни, что, как правильно ни делай, все равно получится неправильно. Взять хотя бы тот день, в который убили нашего соседа Ирада. Что тогда я сделал неправильно? Ничего! А отец мой до сих пор нет-нет, а поглядывает на меня с сомнением. Клятв моих ему не надо, говорит, что достаточно простого слова, но продолжает сомневаться во мне. Или мне уже так кажется, потому что привык я к тому, что он во мне сомневается? Недавно отец сказал, что хорошо бы нам поговорить по душам друг с другом, и брат Иафет чтобы был при этом, но пока не находится времени у него для разговора. Иафет продолжает удивлять. Вижу я, что дух его угнетен, и не только я, все то видят, но по-прежнему не открывает он никому своего сердца. Мать совсем извелась на него глядя, а меня так и разбирает любопытство – что же все-таки с ним случилось? Дошло до того, что невестка Шева жаловалась мне на своего мужа. Бедняжка думает, что он охладел к ней и оттого печалится великой печалью. Ходят оба, глядя себе под ноги, и не улыбнутся, если пошутить с ними и ничему не радуются. Я время от времени спрашиваю Иафета: «Что с тобой, брат?», но спрашиваю без всякой пользы, ибо он мне отвечает: «Со мной все хорошо» или не отвечает ничего. Иафет не чета мне, он знает только работу и дом. Днем он работает, ночью спит дома с женой своей, пирушки его не привлекают, дружбы он ни с кем не водит, на чужих жен не заглядывается. Мать с отцом его хвалят, жена не знает, как ему угодить, даже суровый братец Сим, мягок с ним. Это на меня Сим то и дело поднимает руку, а Иафета он ни разу даже пальцем не тронул. Другой бы радовался такой жизни, а Иафет печалится. Раньше радовался, а теперь печалится. У такой великой печали непременно должна быть своя причина, и подозреваю я, что мучает Иафета совесть. Сделал он что-то такое, чего сильно стыдится, потому и рассказать никому не может.