Сверхзадача - Петер Жолдош

— Послушай, Мат! Я признаю твое главенство, ты более совершенен. Но я помогу тебе во всем, что касается опыта, которого тебе недостает…

— Мне недостает только одного, но и это имеет чисто теоретическое значение…

— Чего же? Я охотно поделюсь с тобой… — «Пока я могу удержать его словом, ничего не произойдет. Отнять силой? Безнадежно. Расстояние четыре метра, даже если его рефлексы медленнее моих, слишком далеко. Говорить, говорить, объяснять, убеждать, что я ему нужен…» Существует множество незаметных, несущественных мелочей, Мат. Я объясню их тебе, и наша жизнь будет легче. Все оборудование «Галатеи» я знаю отлично; кроме того, мы будем ходить на охоту с Шариком. Поверь, я превосходный охотник, нет такой дичи, которую бы… — Гилл замолчал. Взгляд Мата выражал бесконечное терпение и полное равнодушие. — Что ты хочешь знать, скажи?

— Это не так легко сформулировать.

Мат тоже молчал, глаза его поднялись к потолку, но ствол пистолета не сдвинулся ни на сантиметр.

— Ну что же, попробую, — заговорил он опять. — Скажи, были ли какие-либо причины, соображения, мысли, иными словами, была ли у тебя мотивировка, пусть даже самая мелкая я вздорная, чтобы избрать и посадить под консоциатор первым именно меня, а не кого-то другого? Что было причиной — моя внешность, тип человека, возраст со всеми вытекающими последствиями? Или такие, труднее поддающиеся определению категории, как, скажем, симпатия, эмоциональное начало?..

Гилл ощутил, как все мышцы его напряглись. Он не станет лгать, даже если от этого ответа зависит его жизнь. Но свое знание он унесет с собой, он не скажет Мату ничего.

— Нет, — хрипло сказал Гилл. — Ни о какой мотивации не может быть речи. Ты был лишь одной из семи возможностей. Без имени, без прошлого, объект для эксперимента, и только. Таким же, как остальные шестеро. Ты помнишь о великолепном выводке белых мышей, шедевре селекции? Еще там, в институте. Принцип был один — никаких мотиваций. Это мешало бы эксперименту.

Мат по-прежнему не смотрел на Гилла, но лицо его передернулось. «Так, прямое попадание, — возликовал Гилл. — Нанесем еще один удар, последний…»

Он знал, что не почувствует боли. Последнее, что он увидел, был красный глазок сигнала, вспыхнувший на пистолете.

Наступившая ночь обещала быть спокойнее предыдущих. Еще в полдень он наткнулся на обломки геликоптера, и это укрепило в нем уверенность, что он идет в верном направлении. В окрестном кустарнике не было никаких признаков или следов вездехода, и тогда он, набравшись храбрости, заглянул в разбитую кабину. Увидев там кости скелетов Эора и Рэ, добела объеденные термитами, он успокоился окончательно. Все послеобеденное время он занимался тем, что поодиночке расшвыривал эти обглоданные кости, стараясь забросить их подальше. Ярость, питавшая его до сих пор, нашла для себя прекрасный выход. Затем он попытался сложить разбросанные вокруг обломки кабины; ему удалось кое-как связать опорные кронштейны, две огромные щели он заткнул остатками лопастей, подобранными поблизости. Получилось убежище получше любой пещеры, которую ему так или иначе пришлось бы искать для ночлега, без надежды на успех в этом равнинном краю. И уж, конечно, во сто крат удобнее гущи кустов или сени деревьев. Но потом он догадался, что работа пропала даром. Отсутствие следов вокруг свидетельствовало о том, что только у термитов достало смелости приблизиться к кабине. Эта догадка вновь вызвала приступ гнева, но он слишком устал для того, чтобы разрушать свое сооружение, над которым трудился до темноты. «Терпение, Эдди, терпение, — сказал он вслух. — Отложи злость на завтра, сохрани ее для дела, тебе же лучше». Он давно привык разговаривать сам с собой вслух на том языке, которого никто из его соплеменников не понимал. Это единственное неопровержимое свидетельство его превосходства начало приобретать для всех остальных столь же важное значение, как таинственная и грозная сила лучевого пистолета. Вот и сегодня он долго ругал Гилла и Сида, кричал во все горло, хотя стены кое-как слепленной кабины геликоптера никак не могли служить подходящей для этого аудиторией. Но поскольку один из языков, на которых он бранился, еще не мог, а второй уже не мог выразить всех оттенков обуявших Эдди злобы и ненависти, он угрюмо замолчал. Впрочем, так заканчивались эти тирады и раньше.

«Нет, они не одержали надо мной победы, — уверял он себя, искренне желая в это поверить. — Ведь я был не только хитер, но и предусмотрителен. В лучевом пистолете еще много энергии, и, если они не впустят меня в «Галатею», энергии хватит, чтобы выжечь наружный люк. Ну, а при менее интенсивном режиме пистолет послужит еще долго. С его помощью я мог бы уничтожить не только этих двух недоумков, а и все племя. И я оказался достаточно умен, чтобы не дожидаться у моря погоды. Роботы меня пропустят, а если нет, пяти секунд действия луча на одного из них хватит… Но не больше, надо экономить. Главное, люк нижнего отсека…

Впрочем, обойдемся и так, люк наверняка будет открыт. Если я незаметно проберусь между роботами, на корабле не будет причин ожидать моего визита именно завтра. Они не явились к геликоптеру, значит, махнули на меня рукой. — Эдди удовлетворенно хихикнул. — А я вот нет. Я ничего еще так не желал, как завтрашнего свидания. Какой меня ждет прием, это не вопрос, потому что я и спрашивать их не стану. Мне нужна только «Галатея», вся, целиком. Спорить мы тоже не будем. Та минута, когда я увижу вас — надеюсь, это произойдет вне стен «Галатеи», станет первой и последней в нашем свидании. Для вас, разумеется. Я человек экономный, по одной секунде на каждого довольно за глаза. А потом будет время подумать, что делать дальше. Увести с собой Шарика или другого робота, а может, всех сразу? Неплохая мысль: запустить роботов и с их помощью пригнать все племя обратно к «Галатее». Глупые скоты! Тогда уже никто из вас не усомнится в моей вечной и всесильной власти! Кажется, до сих пор никто в ней не сомневался. Но так ли это?»

Он, Эдди, убил Дау, и страх, овладевший племенем, дал ему в руки такую власть, о которой можно только мечтать. Но он остался ненасытным, и жажду власти, которая мучила его день ото дня все сильнее, не могли удовлетворить ни истребление соседних племен, ни великолепные охоты с горами трупов травоядных животных, которые он милостиво дарил красным охотникам. Его окружали ужас и слепое поклонение; но чем больше он выказывал свою мощь, тем теснее смыкалось вокруг него невидимое, как стекло, кольцо страха. Он пытался обучать и просвещать своих соплеменников, но они жадно искали в каждом его слове и жесте только приказ, невыполнение которого немедленно несло за собой еще одну смерть. Правда, он был нетерпелив, и в этом его беда. Но можно ли иметь терпение, если все твои объяснения пропадают даром? Он удивлялся красоте Меи с тех пор, как помнил себя; он всегда ревновал ее и завидовал Рэ, находя в нем те качества, которых не находил у себя. Рэ погиб. Ему стоило лишь поманить пальцем, и Меи стала принадлежать ему. Однако и это обернулось для него изнанкой. Зная, что Гаим страстно любил Меи, Эдди обнимал женщину и холодно размышлял о том, с какой дикой радостью насладился бы еще одним убийством. Но ради кого, ради Гаима или ради самого Эдди? В конце концов, теперь не так уж важно. Он убил и Меи. Но даже ныне, спустя почти год, не мог решить, почему он это сделал.