Избранные произведения - Осаму Дадзай

У меня была привычка уединяться, когда мне было стыдно, и повторять: «да», стараясь избавиться от неприятных мыслей. Вот и тогда, вспоминая, как ходил от одного ученика к другому, шепча: «да ничего страшного не произошло, не произошло», я пригоршней зачерпывал воду и выливал ее обратно, зачерпывал и выливал, повторяя и повторяя: «нда, нда».

На следующий день учитель извинился перед нами, так что забастовка не понадобилась. Инцидент был исчерпан, я смог восстановить дружеские отношения в классе, но все случившееся оставило в душе тяжелый осадок. С новой силой вернулись воспоминания о Миё. Неожиданно я понял: чтобы не впасть в полное отчаяние, мне нужно с ней повидаться.

Как раз тогда мама и сестра, завершив курс лечебных ванн, стали собираться домой, и так как день отъезда приходился на субботу, я под предлогом, что хочу проводить родных, смог съездить домой. Уезжал я тайно, скрыв отъезд от друзей. Брату я тоже не сообщил истинной причины поездки. Хотя, наверное, ему и так все было ясно.

Возвращаясь с источников, мы сначала ненадолго заехали к хозяевам магазинчика тканей, а уже потом втроем — я, мама и сестра — поехали домой. Когда поезд тронулся, провожавший нас брат крикнул: «Успехов!», в окне промелькнул его бледный лоб с неизменным треугольником Фудзи. По простодушию приняв его пожелание на свой счет, я радостно закивал в ответ.

Экипаж проехал соседнюю с нашей деревню, дом был уже совсем близко, и меня охватило сильное волнение. Солнце село, небо и горы казались черными. Осенний ветер доносил слабый шелест с рисовых полей, я прислушивался, и сердце мое трепетало. Я неотрывно вглядывался в темноту за окном, вдоль дороги белели метелки мисканта, иногда они задевали кончик моего носа, и я от неожиданности вздрагивал, подаваясь назад.

Домашние вышли встретить нас, они выстроились у входа в дом под тусклой карнизной лампой. Когда экипаж остановился, Миё неуклюже выбежала из прихожей. Она ежилась от холода.

Той ночью я лег спать в комнате на втором этаже, и меня охватила невероятная тоска. Мучили мысли о заурядности. Не поглупел ли я с тех пор, как стал думать о Миё? Думать о женщинах может каждый. Но ведь я другой, одним словом не объяснишь какой, но другой. В моих мыслях о женщинах нет ничего вульгарного. Но не каждый ли, кто думает о женщинах, думает примерно так же, как и я теперь. «Нет», — запротестовал я, даже поперхнулся табачным дымом. У меня ведь есть идея!

Этой ночью, размышляя о браке с Миё, я понял — столкновения с родными мне никак не избежать, поэтому надо набраться мужества, от этих мыслей меня пробирал озноб. Я все-таки уверил себя в незаурядности своих поступков, в том, что я заметная частичка этого мира. Но все равно всепоглощающая тоска не проходила. Было непонятно, откуда она берется. Уснуть я совсем не мог, поэтому занялся тем самым «массажем». О Миё в тот момент перестал думать. Я не хотел ее запачкать.

Когда утром проснулся, небо было высокое, совсем осеннее. Встав пораньше, пошел в сад за виноградом. Я приказал Миё взять большую бамбуковую корзину и идти вместе со мной. Разговаривая с ней, старался сохранять спокойствие, чтобы ни у кого не возникло никаких подозрений. Виноградник площадью около десяти цубо располагался в юго-восточной части сада. Когда виноград созревал, виноградник со всех сторон обносили тростниковой изгородью. Приоткрыв маленькую калитку, мы прошли внутрь. Там было тепло. Жужжали пчелы. Утреннее солнце проникало сквозь навес из листьев винограда, пронизывало изгородь и освещало фигурку Миё зеленоватым светом. По дороге к винограднику я строил разные планы, даже криво улыбался как злоумышленник, но когда мы оказались наедине, почувствовал невероятную неловкость, и настроение у меня совсем испортилось. Калитку я специально оставил открытой.

Благодаря своему высокому росту, я без всякой подставки срезал садовыми ножницами грозди винограда. Одну за другой передавал их Миё. Она проворно смахивала с них белым фартуком капли утренней росы и бережно опускала в корзину. Все это мы делали молча. Время тянулось бесконечно долго. Постепенно я стал раздражаться. Когда корзина была уже почти полной, я протянул Миё очередную гроздь, но она неожиданно отдернула руку. «Ну же», — крикнул я, протягивая гроздь, даже от досады щелкнул языком.

Миё крепко сжимала рукой правое запястье. Тогда я спросил: «Тебя что, пчела ужалила?» «Угу», — прищурила глаза, будто от яркого света. «Дура», — выругался я. Миё тихо посмеивалась. Больше находиться там я не мог ни минуты. «Давай смажу», — сказал я и опрометью выбежал наружу. Я привел Миё в дом. В прихожей на полочке с лекарствами нашел нашатырный спирт. Как можно грубее сунул ей сиреневый стеклянный пузырек, пускай сама смазывает.

В тот же день вечером я покидал родные места, трясясь в скромном рейсовом автомобильчике с серым откидным верхом, который в последнее время стал курсировать между нашим городом и районным центром. Домашние настойчиво советовали мне поехать в семейном экипаже, но квадратный, отливающий черным экипаж с фамильным гербом, в котором было что-то отвратительно барское, вызывал у меня отвращение. На колени я поставил корзину с виноградом, собранным вместе с Миё. Погрузившись в свои мысли, я вглядывался в сельскую дорогу, словно ковром покрытую опавшими листьями. Я был доволен.

У Миё теперь останутся обо мне воспоминания, пусть даже такие. Теперь можно было успокоиться, она точно будет моей.

Предстоящие зимние каникулы были последними, на которые я уходил учеником средней школы. С приближением дня отъезда наши с братом отношения становились все более натянутыми.

И вот, наконец, мы вместе вернулись домой. Сначала уютно посидели у каменного очага на кухне, потом прошлись по дому. Миё нигде не было. Мы не раз перехватывали беспокойные взгляды друг друга. В тот же день после ужина нас позвал к себе средний брат, в его комнате, устроившись за котацу, мы втроем играли в карты. Любая карта казалась мне черной. Как-то пришлось кстати к разговору, и я решился. «Похоже, нет одной из служанок», — обратился я к брату, пряча лицо за картами, которые держал в руке. Спросил между прочим, как будто мне до этого не было никакого дела. Я принял решение, что если он станет допытываться, скажу все, как есть, тем более и младший брат сидел рядом.

Средний брат раздумывал над тем, какую из своих карт сбросить. «Миё, что ли? Так Миё поругалась с бабушкой и вернулась в деревню, такая упрямая», — сказал сквозь зубы и резко сбросил карту. Я тоже сбросил карту. Младший брат молча сбросил свою.

Через несколько дней я зашел в сторожку у курятников и от молодого сторожа — любителя романов — услышал подробности. Над Миё надругался один из работников, об этом узнали другие служанки, и ей стало невыносимо находиться в доме. Работник этот, замеченный и в других черных делах, в то время уже был выгнан из нашего дома. Сторож слишком увлекся своим рассказом. Он даже поведал как работник, хвастаясь, говорил, что Миё шептала: «Прекрати, прекрати».

Прошли новогодние праздники, зимние каникулы подходили к концу, мы с младшим братом проводили время в домашней библиотеке, рассматривая книги и свитки. Через высоко расположенное окошко был виден падающий мелкими хлопьями снег. Каждый раз, приезжая в родной дом, я с интересом отмечал, что когда хозяином дома вместо отца стал старший брат, в доме многое изменилось: от убранства комнат до выбора книг и свитков. Развернув, я рассматривал свиток, недавно приобретенный им. На нем цветы желтых керрий роняли отцветшие лепестки в воду. Младший брат вытащил большую коробку с фотографиями — там их было несколько сотен, и мы с интересом разглядывали снимки, иногда согревая дыханием стынущие пальцы. Через некоторое время он протянул мне одну небольшую карточку, бумага которой казалась совсем новой. На снимке были мама, Миё и тетя. Я слышал, что в последнее время Миё прислуживала матери, вероятно, они вместе ездили к тете, в доме которой и сфотографировались. Мать сидела на софе, за ней — почти одного роста — стояли тетя и Миё. На заднем плане цвели розы. Сдвинув головы, мы разглядывали фотографию. В душе я давно примирился с братом, да и о том, что произошло с Миё, так и не решился ему рассказать, поэтому, рассматривая карточку, мог сохранять относительное спокойствие. Наверное, Миё во время съемки случайно шевельнулась, ее черты казались несколько смазанными. Тетушка, скрестив руки на поясе, жмурилась от света. «А они похожи», — подумал я.

Поезд

перевод Т. Соколовой-Делюсиной

Каждый день в два часа пополудни — ив дождь, и в ветер, — пыхтя и грохоча, отправлялся с вокзала Уэно в Аомори паровоз типа С-51, выпущенный в 1925 году заводом Умэбати. Он тащит за собою сделанные в том же году на том же заводе три вагона третьего класса, вагон-ресторан, вагон второго класса, спальный вагон второго класса и три товарных вагона с почтой и грузами. В этих девяти ящиках заключено около двухсот пассажиров и более ста тысяч писем — бесконечный поток горестей и бед. Порой поезд провожают криками «ура», порой — платки не отрываются от глаз, и воздух сотрясается от рыданий. Номер поезда — 103.