Сочинения — Том II - Евгений Тарле

Далее, связав было закон Ле Шапелье со стачечным движением 1791 г., G. Martin вдруг приходит к совершенно неожиданному и совершенно произвольному выводу, будто творцы закона не предвидели его последствий (стр. 248, цит. соч.: «Alors on ne préyoyait pas que liberté individuelle imposée à l’ouvrier serait pour lui une cause d’infériorité, qu’elle l’isolerait en face d’un patronat puissant»). Напротив, именно это-то «изолирование» и ослабление представителей наемного труда прежде всего и имелись в виду при издании закона Ле Шапелье, и никаких недоразумений тут не произошло.

Уже на основе всех приведенных выше документов и соображений мы считали бы совершенно доказанным, что закон от 14 июня, вполне согласный с общей концепцией огромного большинства Национального собрания и самого Ле Шапелье о вреде всякого рода корпораций и прочего, вместе с тем был проведен с сознательной и вполне определенной целью уничтожить возможность каких бы то ни было организаций не только в будущем, но и в настоящем, нанести стачкам, длившимся с апреля и в июне еще не прекратившимся, окончательный удар.

Но если бы могли быть насчет этого хоть какие-нибудь сомнения, то их рассеивает без остатка тот доклад, которым сам Ле Шапелье на заседании 14 июня 1791 г. мотивировал необходимость принять законопроект.

Свой доклад и проект Ле Шапелье внес от имени «комитета конституции». Он так и начал, что докладывает собранию от имени комитета о «нарушении конституционных принципов, уничтожающих цехи». Нарушение это порождает большие опасности для общественного порядка. Некоторые люди вздумали воссоздать уничтоженные цехи, устраивая собрания, на которых выбирались президенты, секретари, синдики и другие должностные лица, причем это были собрания представителей промыслов, ремесл. Цель этих собраний, «которые распространяются в королевстве и которые уже установили между собой сношения», заключается в том, чтобы заставить предпринимателей работ увеличить плату за рабочий день, мешать полюбовному соглашению между рабочими и работодателями, принуждать их подписывать обязательные постановления этих собраний и другие регламенты, которые они позволяют себе составлять. При этом пускается в ход насилие, даже когда работающие в той или иной мастерской довольны своей платой. Из-за этого уже произошли беспорядки. Первые рабочие, которые собрались, получили разрешение на собрание от парижского муниципалитета (речь идет о начале стачки плотников 14 апреля). «В этом отношении муниципалитет, по-видимому, совершил ошибку. Без сомнения, должно быть позволено всем гражданам собираться; но не должно быть позволено гражданам известных профессий собираться из-за их, так называемых, общих интересов» [81]. Никому не должно быть позволено отделять граждан от общего дела, внушая им корпоративный дух. Ле Шапелье не обманут уверениями вроде тех, которыми, как мы видели, плотники хотели спасти свое общество взаимопомощи, а наборщики — свой «Типографский и филантропический клуб». Он докладывает, что собрания, о которых идет речь, представили специальные мотивы, чтобы получить разрешение от муниципалитета: они были предназначены, по их словам (elles se sont dites destinées… etc.), для оказания помощи рабочим, больным или безработным; эти кассы взаимопомощи показались полезными. «Но пусть не обманываются этим утверждением»: доставлять работу нуждающимся в ней и помощь больным должна сама нация через посредство должностных лиц. А частная деятельность в этой области клонится к «воскрешению цехов»; происходят частые собрания лиц одной и той же профессии, выборы синдиков и т. п., составление регламентов, исключение тех, кто не подчинится регламентам. «Таким образом, возобновились бы привилегии, цехи и т. д.». Мы видим, что Ле Шапелье все время говорит не только во множественном числе о профессиональных обществах, но и так, как если бы обществ этих было много, а в документах указания, как мы видели, сохранились лишь о двух: плотничьем и типографском: и когда обширная организация хозяев («Энциклопедическое общество») подало в начале 1791 г. свое заявление в муниципалитет, то оно, как мы видели, жаловалось всего на одну единственную организацию рабочих (тот же «Типографский клуб»). Как же объяснить показание Ле Шапелье, который к тому же говорит, что эти общества распространяются по королевству? Могло быть, что всякие следы других действительно существовавших обществ погибли, ибо, ведь, и до закона Ле Шапелье они должны были держаться довольно конспиративно: могло быть, правда, и то, что Ле Шапелье намеренно не говорил, что этих обществ всего два, ибо в интересах успеха законопроекта было преувеличить грозящую от подобных организаций опасность. В пользу последнего предположения отчасти, казалось бы, говорит то, что, как читатель легко заметит, сопоставляя доклад Ле Шапелье с ранее приведенными документами, докладчик не сообщает почти ничего такого, чего он не мог узнать из документов, касающихся двух известных нам организаций: те же обвинения в составлении регламентов, в требовании подписки от хозяев, в выборе председателей и других должностных лиц, та же ссылка со стороны обвиняемых на кассу взаимопомощи и благотворительные цели. Но все-таки есть одно указание, которое Ле Шапелье не взял из дошедших до нас документов: в число благотворительных функций этих организаций, по его словам, входит также помощь безработным. Это нечто для нас новое. Кроме того, тот, кто захотел бы отстаивать первое предположение, мог бы еще сказать, что слова Ле Шапелье носят чрезвычайно общий характер, и те признаки, которые он пересчитывает, в самом деле применимы не только к двум, а и ко многим организациям; точно так же и благотворительные цели могли выставляться не двумя, а многими обществами. «Эти несчастные общества», как называет их презрительно докладчик, сменили собой общество «du devoir», которое «всячески притесняло» не желавших подчиниться «его регламентам». Мы видим, что Ле Шапелье воспользовался теми уже разобранными выше петициями, направленными против «compagnons du devoir», которые он мог найти в «комитете конституции» еще с весны 1790 г.

Эта вскользь брошенная фраза дает нам два указания, подтверждающие раньше высказанные нами предположения: во-первых, что в 1790 г., когда организация «du devoir» еще действовала, она притесняла посторонних ей рабочих именно за нежелание считаться с выработанными ею теми или иными условиями вознаграждения труда, которые она могла предъявлять хозяевам, ибо слово «règlement» во всем докладе Ле Шапелье и в понимании самих рабочих имело именно такой смысл; во-вторых, что в эпоху стачек 1791 г. корпорация «du devoir» оставалась совершенно в тени: Ле Шапелье направляет громы не против нее, а против сменивших ее обществ, говоря о ней в давно прошедшем времени. Для окончательной убедительности Ле Шапелье еще (никого определенно не называя) намекает, что, по имеющимся у него основаниям, можно подозревать, что мысль об этих обществах была внушена рабочим не столько в целях увеличить путем стачки их заработную плату, сколько с тайным намерением возбудить смуту. Кем внушена, — докладчик не говорит. Если это намек на контрреволюционеров, то подозрение не выдерживает никакой критики: ни единого слова об этом не говорят даже хозяева, сильнейшим образом раздраженные против стачечников, и будь у Ле Шапелье хоть тень основания или доказательства, он бы, конечно, одним намеком не ограничился [82].

Доклад кончается подтверждением принципа свободного соглашения между рабочим и работодателем, причем Ле Шапелье, «не входя в рассмотрение вопроса», какова именно должна быть заработная плата, все-таки признает, «что она должна бы быть немного значительнее, чем в настоящее время», что «в свободной нации заработная плата должна быть настолько значительна, чтобы получающий ее не был в абсолютной зависимости», которая проистекает от лишения предметов первой необходимости и почти равносильна рабству; английские рабочие получают больше, нежели французские, замечает он при этом.

Эти заключительные и ни к чему не обязывающие фразы должны были придать оттенок беспристрастия докладу так же, как и подчеркивание в самых последних словах, что предлагаемый декрет направлен против соглашений рабочих с целью увеличить плату и против соглашений предпринимателей с целью уменьшить ее.

Вслед за тем был предложен самый проект декрета. Этот проект повторяет и подчеркивает ранее существовавшие запрещения каких бы то ни было профессиональных соглашений, соединений и обществ, но делает это подробно и обстоятельно [83], а кроме того, угрожающе направлен против сборищ стачечников в случае, если бы они пожелали насильственным путем остановить работы.

Статья первая провозглашает, что уничтожение всякого рода корпораций граждан одной и той же профессии есть одна из основ французской конституции, и поэтому воспрещено таковые корпорации восстанавливать под каким бы то ни было видом и предлогом. Это характерная статья: она показывает явное желание приравнять всякие профессиональные организации к уничтоженным уже по закону цехам. Слово «rétablir» ясно выдает этот умысел. Во второй статье как предпринимателям, так и рабочим воспрещается «называть себя президентом, секретарями, синдиками», вести регистры, принимать решения, создавать регламенты относительно «их, так называемых, общих интересов». Мы вспоминаем тут, что хозяева-плотники именно жаловались на постановления, на регламент, выработанный рабочей организацией. Третья статья запрещает административным или муниципальным учреждениям принимать какие бы то ни было адресы или петиции от имени какой-либо профессии, отвечать на подобные обращения; и предписывается тщательно следить, чтобы никаких последствий подобные прошения не имели. Четвертая статья предусматривает стачки: если люди одного промысла или профессии, «вопреки принципам свободы и конституции», вступили бы в соглашение, клонящееся к отказу от работы или к тому, чтобы работу брать лишь по определенной цене, то подобные решения и соглашения, сопровождаемые ли клятвой, или нет, объявляются не конституционными и покушающимися на свободу и на декларацию прав человека; власти обязаны объявить их недействительными, а «их авторы, главари и подстрекатели к ним» предаются суду и приговариваются к 500 [ливрам] штрафа и лишению на год всех прав активных граждан с воспрещением входа на собрания. Пятая статья обличает ту заботу, которая сказалась и в уничтожении благотворительных мастерских: строго воспрещается (под личной ответственностью) всем административным и муниципальным властям допускать к общественным работам лиц, виновных в вышеупомянутом преступлении, если они добровольно не явились в трибунал полиции и не отказались от своего образа действий или не опровергли (обвинения в нем). Смысл статьи заключается в том, чтобы стачечники не могли найти себе временного заработка в благотворительных мастерских. Шестая статья предусматривает случай, когда в решениях или соглашениях подобного рода (оглашенных путем расклейки или раздачи объявлений и т. п.) будет заключаться какая-либо угроза против предпринимателей, ремесленников, рабочих или посторонних поденщиков, которые пришли бы работать в данную местность, или против тех, которые согласились бы работать за низшую плату; все авторы, подстрекатели и подписавшие эти акты или бумаги подвергаются штрафу в 1000 ливров и трехмесячному заключению. Седьмая статья приравнивает лиц, покушающихся путем угроз или насилий на личную свободу предпринимателей и рабочих, к нарушителям общественного спокойствия. Наконец, восьмая и последняя статья приравнивает к мятежным сборищам (attroupements séditieux) и облагает одинаковыми наказаниями собрания рабочих, которые имели бы целью нарушить «свободу промышленного труда», гарантируемую конституцией, и противились бы полицейским правилам или исполнению приговоров. Другими словами, всякое сопротивление стачечников полиции уполномачивало власти провозгласить немедленно военное положение и призвать вооруженную силу.