Дело Габриэля Тироша - Ицхак Шалев

Все, что мы сделали до сих пор, не имеет никакой ценности, самой по себе. Это просто упражнения, цель которых укрепить наш характер перед будущей великой войной».

Он говорил об этой войне, как об известной и реальной вещи, которая может разразиться завтра или послезавтра. Мне же необходимость войны не была ясна, и потому я тут же спросил:

«Что вы имеет в виду, говоря о будущей великой войне?»

Это вызвало явное недовольство со стороны Аарона и Дана, но Габриэль терпеливо обратился ко мне:

«Восток развяжет с нами войну, не идущую ни в какое сравнение с нападениями банд. Окружающие нас народы не дадут нам властвовать над регионом, и сделают все возможное, чтобы оттеснить нас на узкую полосу берега, а затем сбросить в море, как они это сделали с крестоносцами. Для того чтобы с ними сражаться, мы должны уже сейчас дать тысячам юношей и девушек военные знания, чтобы победить в бою, а не то дряблое образование, которое они получают. Они еще не успели взять оружие в руки, а их уже учат не торопиться извлекать меч из ножен. Вместо того, чтобы обучать их войне с волками, читают им поэтические слова пророка о том, что «волк и овца будут жить в мире», явно предоставляя им в этой идиллической картине место овцы, а не волка. Днем и ночью вливают им в уши строки о вечном мире, но другие строки того же пророка, скрывают от них из боязни пробудить в них «милитаризм».

«Какие строки вы имеет в виду?» – спросил Аарон, который неплохо, но не до такой степени, разбирался в текстах Священного Писания.

И Габриэль процитировал нам их в сефардском произношении, с гортанными «айн» и» хет»:

И полетели в море филистимляне,И сыновья Востока,Сыновья Эдома, и Моава,И Аммона – вместе с ними.

«И вы верите в это пророческое видение?» – спросил Яир.

«Да! – был решительным ответ. – Верю, ибо будет у нас еще сведение счетов с филистимлянами и сыновьями Востока – современным Эдомом, Моавом и Амоном. И встретим мы их объединенными силами, по словам пророка. Но мы должны подготовиться к этой решающей встрече. Нам следует приучить себя к новой мысли в истории еврейского народа после тысячелетий, и мысль эта – атаковать! Если мы удовлетворимся одной обороной – нас просто уничтожат! Арабский мятеж дает отличную возможность приучить нашу молодежь к идее наступления. Все наши полевые занятия зимой были направлены лишь на это: научить вас ходить по этой стране без всякого страха и быть готовыми атаковать врага».

Все это время я чувствовал чудовищный разрыв между великим пророчеством, встающим перед его глазами, и столь ничтожными возможностями, которыми он владел для его осуществления. Выяснилось, что этот разрыв не давал покоя и Айе.

«Смогут ли пятеро подростков из седьмого класса продвинуть даже на шажок приход вашего пророчества? Ведь мы же, по сути, горстка!»

«Это лишь начало, – сказал он ей с уверенностью, изумляющей меня. – Моя цель – создать достойный для подражания образец одного ударного отряда. Вскоре такие отряды возникнут и в других местах. Мы должны утвердить эту новую линию. Я верю, что по ней пойдут тысячи или десятки тысяч. Но «Хагана» тоже усвоит необходимость атаковать, даже если это вступит в противоречие со старой ее идеологией. Но кто-то первый должен это сделать. Вы и будете среди пионеров новой доктрины».

В этот миг услышали шорох сгорающего табака, и красноватый огонек трубки осветил лицо Габриэля, и зеленые его глаза словно бы вспыхнули пророческим видением, вставшим перед ними.

В один из дней, – сказал он, – руководство наше оглянется назад, и увидит, что ведомый ими слабый котенок, обернулся тигром.

Глава двадцать первая

1

Габриэль довольно быстро выздоровел, наш маленький госпиталь закрылся, и опять его комната стала командным пунктом. Пытливым взглядом изучал я лицо Айи, становящееся все более печальным в связи с улучшающимся состоянием больного. Не смог сдержаться, и сказал ей об этом.

«Да, – призналась со стыдом, – это были чудные дни, и вот они завершаются. Не находишь ли ты, что больной Габриэль был во многих отношениях более приятен, чем знакомый нам по прежним дням, такой, к какому мы привыкли?»

«Не нахожу ничего приятного в дыре, пробитой пулей в его плече!» – с сердитым удивлением ответил я ей.

«Конечно же, нет, – мгновенно отступила она, изо всех сил стараясь объяснить свою точку зрения. Но, в общем-то, тут не было никакой точки зрения, а речь шла о влюбленной девушке, потерявшей возможность быть сестрой милосердия возлюбленному. Понадобилось время, чтобы я это понял. Я не дозрел достаточно до понимания женщин и, особенно, их любви, где надо оставить нормальную логику и вооружиться чем-то тонким и обманчивым, что часто не под силу понять душе мужчины, действующей согласно логике.

Я ведь знал, что у нее была и не одна возможность остаться с ним наедине, когда мы сменяли дежурство у его постели. Часы, которые она провела в его комнате, отлично запечатлелись в моей памяти, словно бы мозг мой был страницами дневника. Но ревность, которую я ощущал временами, сменило любопытство. Я жаждал узнать, как развиваются чувства между двумя самыми дорогими мне существами, забывая собственные страдания. Большим счастьем моей разочарованной любви было то, что «другой человек», который во многих романах является предметом гнева и ненависти, в моем «романе» было предметом моего обожания. Сомневаться в этом может лишь тот, кто в юности не встречал сильную неординарную личность.

«Ну, ты рассказала ему?» – спрашивал я ее, тщетно стараясь скрыть свое любопытство.

«Нет».

«О чем же вы говорили?»

«Он рассказывал мне о Лили».

Волна ревности окатила меня: ведь это имя он упоминал до сих пор лишь в разговоре со мной.

«Что же он рассказал о ней?» – сухо спросил я ее, надеясь, что он не открыл ей ничего такого, что мне неизвестно. Легче мне было полагаться на сведения об этом доктора Хайнриха, чем слышать от девушки принадлежащего, к той же группе, что и я.

«Не так уж много, – сказала она к большому моему облегчению. – Даже меньше, что нам известно от доктора».

«И все же, что он сказал?»

«Сказал, что не хотел бы видеть еще раз девушку мертвой, как свою сестру. Невозможно, сказал он, видеть такое дважды».

«И как вы пришли к теме о Лили?» продолжал я вести следствие.

«Я просто долго смотрела на портрет».

«И что он сказал, когда ты смотрела?»

«Он спросил, красива ли эта девушка на портрете?»

«А ты что? Сделала вид, что ничего не знаешь?»

«Да. Спросила его о причине ее смерти. Хотела услышать от него».

«Ну».

«Тогда он сказал, что ее застрелили, и добавил кое-что».

«Что добавил?» – давил я на нее, снова сердясь, что она удостоилась большего доверия, путь даже на крупицу.

«Не важно».

Я опустил глаза от стыда, только в этот миг почувствовав, насколько грубым было мое любопытство. Но она, очевидно, подумала, что я обижусь, если она что-то от меня скроет. Я понял это по ее легкому прикосновению к моему плечу.

«Извини меня, – сказала она, – просто я стеснялась рассказать, но скрывать тут нечего, тем более, от тебя».

Я посмотрел на нее благодарным взглядом.

«Он сказал мне, что мне нельзя быть раненой, потому что он не может дважды видеть тело девушки, пробитое пулей. Он и раньше говорил такое, но на этот раз это было обращено лично ко мне».

«Потому что он тебя любит», – победным голосом воскликнул я.

«Нет, – покачала она головой, – никакого такого вывода из этого сделать нельзя».

«Но может, он отнесся к тебе, как к сестре?» – начал я фантазировать.

«Нет, он такого не говорил».

«Ты ожидаешь более ясного намека? Он ведь и так достаточно ясен».

«Нет, нет. Хотел бы он намекнуть, нашел бы для этого иной способ».

«Какой способ?»

«Оставь! – жалобно попросила она. – Поговорим об этом другой раз».

2

Если говорить о красоте, то самым красивым парнем в нашей компании был Аарон. Каждый раз я поражался необычной коже его лица, подобной шелку цвета светлого оливкового масла. Многие одноклассницы видели это лицо в своих снах, но Аарон предпочитал мужскую дружбу с Даном любви девушки. Было в этой дружбе что-то от древних культов. Они общались особым свистом, повторяя несколько нот из известной гимназистам песни «Друг мой, Йоханан». Ничего не было в этом особенного, если бы не тумаки, которые получали другие ребята, осмелившиеся воспользоваться этим паролем. Дан и Аарон пестовали свою дружбу, скрепив ее особыми правилами. И они охранялись ими, как авторские права или некий патент, которым никто не должен пользоваться.

Из этого не стоит делать вывод, что они были близнецами, вышедшими из единого чрева дружбы. Они были разными по характеру и внешности. Аарон был стройным юношей. Дан, невысок, коренаст. Мягкий характер Аарона, был перекован, если можно так сказать, на наковальне Дана до такой степени, что многие видели в нем сурового парня, жесткость которого явно не подходила к благородному лицу. Но и Дан был подвержен влиянию друга. Именно Аарон определял для него, с кем сближаться и от кого отдаляться. Он приводил Дана на любую товарищескую встречу, на любую гулянку или собрание. Он же и уводил его оттуда. Он определял, в конце концов, внешнюю политику царства их дружбы. Особенно влияли они, один на другого, в военных вопросах, которые были для них главным, определяющим их будущее. Дан учил Аарона тонкостям разборки и сборки оружия, которыми овладел в совершенстве, Аарон же выводил Дана из недр его личного оружейного склада под домом – на природу. Там Дан учился у Аарона топографии пространств, окружающих Иерусалим. Я уже рассказывал, что страсть Аарона к походам и одиночным скитаниям приводила его к каждому хребту, пещере, кургану, под которым таились развалины – от Иерусалима до берега Средиземного моря, с одной стороны, и от Иудейской пустыни до Мертвого моря, с другой.