Дело Габриэля Тироша - Ицхак Шалев

«Габи, – обращался он к «пациенту», – стоит ли рассказать им о моей Густе из Берлинской гимназии?»

«Нет, нет», – доносилась с дивана то ли просьба, то ли приказ, вероятно, потому, что Габриэль знал эту историю, с пикантными подробностями.

Другая история, которая тронула наши сердца, была связана с Шульманами и Розенблитами, узнавшими, что их сосед серьезно болен, и до обеда лежит в одиночестве (это было его решительным требованием к нам: не пропускать занятий). Они посещали его каждое утро, и это было нечто большее, чем просто доброе дело. Несколько подносов с горшками еды в течение дня проделывали путь по ступенькам к больному соседу, сталкиваясь с кастрюлями, которые носила туда Айя. Чтобы никого не обидеть, Габриэль приказал нам убрать все со стола и вместе с ним пытаться одолеть это количество еды, которое было не под силу съесть одному. Только сейчас, когда мои дети растут, и я уже думаю о том, когда они покинут родительское гнездо, понятна мне забота, которую проявляли к Габриэлю старики, дети которых оставили их одинокими в старости. Габриэль дал им последнюю возможность проявить то нерастраченное родительское чувство, которое было у них отнято. Эти чувства заботы и любви не были односторонними. Мало было людей, к которым Габриэль относился с такой огромной симпатией, как к этим старикам.

«В них заложено нечто драгоценное. Они верят во что-то». Эта «вера во что-то» была для него делом принципиальным. Люди делятся на две большие группы – учил он нас – на тех, кто во что-то верит, и на тех, кто не верит ни во что. И тут же добавлял: в сущности, группа верующих очень мала. Хотелось мне спросить его: «Во что вы верите?» Но я сдерживался, пока вопрос этот не возник сам собой в один из вечеров.

3

Начало вечера было явно мрачным. На диване у Габриэля валялась гора газет на иврите и арабском, которые мы принесли по его просьбе, и выражение его лица говорило о разочаровании. Нигде не писалось, что нападение в Верхней Лифте совершили евреи. Убито было трое, и все они, как писалось в нескольких газетах, были главарями самых жестоких банд из лагеря муфтия. Но господствовало мнение, что все это является делом рук людей из более умеренных арабских кругов, которые мстили за убийство членов семейств Нашашиби. О том, что произошло в Крестовой долине, не было ни слова. Габриэль полагал, что трупы по сей день не были найдены, или тайком убраны товарищами по оружию, которые искали причину их исчезновения.

«Нам не хватает аппарата, чтобы доводить сведения о свершившихся акциях до общественности, – сказал Габриэль, – листовок, объявлений, пропагандистских брошюр. Но для этого нас мало. Только настоящая организация может вести пропаганду до и после любой акции. И только такая пропаганда отдается эхом вслед за выстрелами и взрывами. Без этого даже самые большие и громкие акции остаются в неизвестности. Придется нам, очевидно, смириться на какое-то время с анонимностью».

«Вы что, заранее не знали этого?» – спросил я негромким голосом, стараясь быть осторожным, чтобы его не рассердить».

«Знал, конечно. И все же надеялся, что кто-нибудь увидит отличие этих акций от обычного арабского террора, и представит общественности другое объяснение. Самое неприятное, что даже в своем воображении журналисты не могут представить других нападающих в стране, кроме арабов. До такой степени идея сдерживания в равной степени обосновалась в головах евреев, арабов и англичан».

«И что можно сделать, чтобы изменить это положение?» – задал Дан еще один из своих несколько примитивных вопросов, на которых основывался мир его действий.

«Нам надо увеличить группу».

«Как это можно сделать, если мы всегда остаемся вшестером?» – спросил я. Это вырвалось у меня, но я был рад этому, ибо Габриэль открыл нам нечто, что до сих пор скрывал от нас.

«Мы не только вшестером!» – медленно процедил он, и это всегда предвещало неожиданность следующего сообщения.

Мы все напряженно уставились на него.

«Есть еще люди, такие, как мы, в разных местах страны. Один тут, другой там».

«И они тоже действуют?» – спросил Аарон и затаил дыхание в ожидании ответа.

«Пока они разбросаны и не имеют возможности совершить настоящие акции, но они готовят себя к этому».

«Значит, что-то растет?» – сказал Дан, улыбаясь.

«Да. Растет. Там и здесь. Главным образом, юноши из поселений пришли к тем же выводам, что и мы. Часть из них, так же, как мы, покинула «Хагану». Но мы еще не дошли до этапа создания общей организации. Пока мы накапливаем оружие и проводим небольшие акции».

«Выходит, у нас будут в ближайшее время две подпольные организации!» – с явным беспокойством произнес Яир.

«Нет иного выхода, – сказал Габриэль спокойным голосом, – кто-то должен прорвать эту ограду сдерживания, иначе ожидает нас катастрофа намного больше, чем создание двух подпольных организаций».

«Трудно представить себе катастрофу больше этой, – сказала Айя, – вспомните мстителей умеренных и мстителей фанатиков времен Второго Храма. Это пахнет гражданской войной. Я предвижу эту взаимную ненависть, убийства, сжигаемые запасы продуктов…»

Я видел, что упоминание печальных событий истории потрясло Габриэля, хотя он и не подал вида, а лишь потер лоб и надолго задумался. Затем обратился к ней со всей серьезностью, вовсе не собираясь спорить:

«При всем при этом, ты осталась с нами. Не так ли?

Значит, в твоей душе есть то, что заставляет совершать поступки, несмотря на некоторое неверие в справедливость того, что мы делаем».

Он помолчал и затем добавил:

«Что тебя снедает, Айя?»

Тут не выдержал Дан:

«Действительно, черт возьми, что тебя заставляет оставаться здесь, с нами, после всех твоих разговоров, которые мы уже слышали не раз?»

Айя подняла на него спокойный взгляд:

«Поверь мне, Дан, что есть у меня на это достаточно веские причины».

Скрестились два упрямых взгляда, и каждый был уверен в своей правоте. Я был огорчен той ценой, которую ей пришлось платить за их дружбу. Дан отвернулся первым, несколько смутившись грубостью своего нападения, но пребывая в полной уверенности активного неприятия мнения своего противника.

Эта дуэль взглядов не привлекла внимания Габриэля. Он все еще был погружен в размышления, ибо понимал, что ответ его был неполным, а он явно не принадлежал к тем, кто оставит объяснение незавершенным.

4

Все это время никто не обратил внимания, насколько сгустилась темнота. Никто не подумал зажечь свет. Лишь на миг вспыхнула спичка, обозначив наши тени на стене. Это Габриэль раскурил трубку, и затем снова стало темно. Лишь виден был тлеющий огонек трубки, то слабеющий, то усиливающийся. Я чувствовал, что это нелегкий час для Габриэля, и вместе со сгорающим табаком что-то сгорало в его душе, изнемогающей от мучений, оборачивающихся пеплом, но не в силах обрести успокоение. Было ясно, что напоминание Айи о братоубийственной войне фанатиков не давало ему покоя. Ведь он был весьма чувствителен к историческим аналогиям, и никогда не пытался увильнуть от опыта прошлого, с болью, но честно взвешивая возникающие при этом ассоциации. Это было ясно из того, что он сказал после длительного молчания:

«Ты видишь языки пламени, сжигающего запасы питания, которые разожгли разгоряченные фанатики, чтобы заставить всех остальных сражаться. Нет сомнения, это ужасное действие, которое ни в коем случае не должно повториться в будущем. Но я вижу иные языки пламени, охватившие весь наш регион. Это будет война народов за этот регион, и языки этого пламени превзойдут все, что было раньше».

Он продолжал с явно нарастающим волнением: «Вы что, правда полагаете, что я с вами вместе сделал то, что сделал, чтобы научить правильному поведению жителей Малхи и Лифты? Нет! Не велика эта цель для меня. И нет в ней ничего, чтобы оправдать тот вред, который я нанес и еще нанесу вашим родителям. Я отбирал ночами часы вашего сна, я заставлял вас стирать подошвы, я заставлял вас лгать родителям. Все это я делал во имя гораздо более широкой цели. И цель эта – победить в войне за эту землю на берегу Средиземного моря, с которого Восток нас хочет сбросить, как сбросил крестоносцев. И все стремления мои – предотвратить эту трагедию, я бы сказал, новым ее, сионистским вариантом. Желание мое – не дать «Маген-Давиду» повторить судьбу «креста»!

«Несколько минут назад вы говорили лишь о прорыве политики сдерживания», – напомнил я ему.

«Истинная проблема не в сдерживании или в его прорыве, – повысил он голос, – проблема в том, будет ли властвовать народ Израиля над этим его древним уделом или будет отсюда выдворен. Ты должна понять, что проблема только в этом! И прорыв сдерживания лишь маневр, чтобы доказать наш характер в преддверии будущих событий.

Все, что мы сделали до сих пор, не имеет никакой ценности, самой по себе. Это просто упражнения, цель которых укрепить наш характер перед будущей великой войной».