Красное смещение - Евгений Гуляковский

Она не сможет даже узнать о его гибели и по-прежнему будет ждать, надеяться на помощь, которая так и не придет…

В двух метрах находилась стена подвала. Единственная гранитная стена среди песчаника, в котором вырублен склад. Единственная стена, не закрытая полками с боевым орудийным припасом.

Десятки раз он простукивал ее поверхность, в тщетной надежде найти дверь или хотя бы малейшую щель в каменном монолите. Наверно, от слишком сильного напряжения перед глазами Глеба поплыли световые пятна, то угасая, то появляясь вновь. А чуть позже послышались странные звуки, словно кто-то скребся в глубине гранитного монолита…

Возможно, именно так и должна скрипеть лестница, и это тот самый последний звук, после которого ему останется лишь повернуться к открытому бочонку с порохом и нажать на рычажок зажигалки.

Валериан, новый послушник приднепровской общины имени Святой Девы Марии, проводил свои дни в посте и молитве. Для новичков режим здесь соблюдался особенно истово. Двенадцать часов занятий под наблюдением строгих учителей, изучение древнеславянской азбуки и правил красноречивого писания святых текстов.

За косноязычие, как, впрочем, и за другие подобные провинности, в конце недели старший настоятель назначал розги. Тяжелее всего будущий молодой монах переносил полное отсутствие женщин.

Иногда, в особенно тяжелые моменты, он представлял свою прежнюю жизнь. Вот только имя, которое он носил в миру, вспоминать с каждым днем становилось все труднее. Кажется, его звали там Васин…

13

Замок Манфрейма был так велик, что внутри него свободно поместился бы целый город. Человек мог потратить много лет, безуспешно пытаясь обойти все его покои. Среди слуг ходили легенды о людях, навсегда затерявшихся в бесчисленных апартаментах, в половине которых давно уже никто не жил.

Точнее, там не жили люди, а о существах, нашедших приют в заброшенных помещениях, слуги старались не упоминать. Кто же лишний раз будет упоминать о вурдалаках, злыднях и кикиморах? Их словно магнитом притягивал старый замок, по ночам погружавшийся в свою вторую, тайную, нечеловеческую жизнь.

Но днем все опять возвращалось на свои места и замок становился похожим на древнее человеческое жилище.

Он был бесконечно стар, этот замок Манфрейма, старше своего бессмертного господина. Десятки поколений родились и умерли за его стенами, а замок все стоял, вбирая в себя пыль веков, накапливая золото и кровь.

Много раз люди пытались разрушить его неприступные стены, но каждая такая осада лишь увеличивала мощь Манфрейма.

Погибшие в бою солдаты противника пополняли ряды манфреймовской армии. После любого сражения его войско увеличивалось. Лишь за последние столетия, когда у русичей появилась отвратительная привычка сжигать погибших в бою товарищей, у магистра возникли сложности с новобранцами и ему пришлось обложить человеческой данью все окрестные княжества.

Это была совсем не простая задача. Непокорные русичи слишком часто пытались нарушить установленный им порядок вещей, и, чтобы поддерживать его, приходилось постоянно напоминать им о той колоссальной силе, которой обладал орден.

Лишь после того, как космическая Федерация обратила наконец свое внимание на Землю, Манфрейм почувствовал некоторое облегчение, очень быстро найдя с ней полное взаимопонимание.

Федерация под его покровительством построила и теперь использовала очень важную для нее в стратегическом отношении базу. Манфрейм же получил возможность использовать в своих целях международные торговые каналы Федерации.

Вместе они составили силу, фактически полностью подчинившую своей тайной власти планету. Оба компаньона старались без необходимости не привлекать к себе внимания населения. Такое управление было проще в организации, свободнее в выборе решений, да и обходилось намного дешевле.

Пожалуй, лучше самого Манфрейма расстановку сил на планете и рычаги власти, ими управляющие, знал лишь один человек, предпочитавший держаться в тени, — главный казначей манфреймовского замка Марк Ращин, высокий, худой мужчина с орлиным носом и густыми курчавыми волосами.

В день, когда осаждающие начали штурм третьих по счету ворот, он как раз закончил очередной недельный отчет для своего господина и остался им крайне недоволен.

С таким отчетом показываться на глаза Манфрейму было весьма рискованно. Магистр, обладавший феноменальной памятью, в особенности на цифры, держал в своей огромной лысой голове данные за все ближайшие месяцы, и столь резкое падение доходов не могло остаться незамеченным.

Никто и никогда, включая самого Ращина, не видел ни лица Манфрейма, ни тем более его головы. Он появлялся на людях только в стальном шлеме с опущенным забралом. Но Ращин почему-то всегда представлял себе шефа лысым.

Однако независимо от состояния волос Манфрейма отвечать за убытки придется Марку.

Как будто это он устроил осаду замка, сделавшую невозможной движение обозов с товарами.

Кроме того, летучие отряды, собиравшие дань с соседних княжеств, все чаще наталкивались на засады, несли потери в постоянных стычках с русичами, а то и вовсе не возвращались. Работать в этой варварской стране становилось совершенно невозможно.

Если бы не замок, давно ставший для ордена координационным центром и перевалочной базой для его тайных операций, он рекомендовал бы совету перенести майорат в другое место.

Единственный выход, который у него еще оставался, — подсунуть отчет Манфрейму в самый неподходящий момент и, сославшись на необходимость срочной банковской операции, попытаться добиться его визы. Потом все равно, конечно, возникнут неприятности, но от самого страшного он будет застрахован. Манфрейм верил в магическую силу знаков, начертанных на бумаге, и никогда не изменял своего письменного решения.

Таким местом могла бы стать накопительная клиника, где вечерний осмотр и подготовка материалов к отправке заказчикам стали для Манфрейма своеобразным ритуалом, который он старался не пропускать. Здесь же его хозяин предавался единственному своему развлечению, не связанному с непосредственным получением доходов и усилением собственной власти.

Он отбирал подходящие части человеческих тел для будущих монстров, которых затем с увлечением конструировал в своей закрытой для всех лаборатории.

Сложность состояла лишь в том, что сам Ращин испытывал к залу вивисекций непреодолимое отвращение, которое приходилось тщательно скрывать от окружающих. Однако на этот раз выбора у него не было.