Арт-Кафе - Александр Лонс

Только почему я переместился во всей своей одежке, с паспортом и барахлом в карманах? И почему тогда без скамейки на которой сидел?

Не, лучше вообще об этом не думать, а то свихнусь.

Я сдал номер, и поехал на вокзал. По дороге пришлось позвонить очередному заказчику и сообщить, что заболел, а посему приду только завтра. Или в понедельник. Или — когда поправлюсь. Проблем не опасался, поскольку все знали, что дома у меня линейный телефон никогда не звонит, и по всем животрепещущим вопросам общались лишь по мобильнику.

Далее ничего непонятного не случилось. На московском вокзале без трудностей купил один билет на сегодняшний вечер — нашлось и для меня место в экспрессе.

Вообще-то зима не самое приятное время для прогулок, а по Петербургу в особенности, но тот январь выдался каким-то аномальным по снегу и морозной лютости. Я сходил в музей Ахматовой, который давно уже намеревался посетить, побывал еще в паре памятных для меня мест, перекусил в ближайшем кафе, и к шести часам прибыл на вокзал. Все упомянутые действия не давали мне возможности поразмыслить о странностях бытия.

А потом, после, когда я удобно устроился в кресле поезда, наступила реакция и я провалился в сон.

Мне привиделся странный и неспокойный сюжет. Мне снилось, что нахожусь в колоссальном, мерно, но верно летящем космическом корабле, капитан которого мертв еще с момента нашего старта. Высший командирский состав принимал какую-то синтетическую наркоту и занимался незаконным уголовно наказуемым сексом. Рядовая команда мертвецки пьяна, но все продолжали крепко нести вахту, как это и подобает превосходным вахтенным. Пассажиры курили гашиш, буйно веселились и придавались самому противоестественному разврату. Я тоже один из пассажиров, но занят был совсем не этим: заделывал щели, латал дыры, восстанавливал порванные кабели, ремонтировал компьютеры и раздавал спасательные скафандры, хотя сам был немного обморожен и уже ранен каким-то обломком. Для поддержания сил я пил кофе по-бедуински, которому меня кто-то когда-то научил. Я не знал, места, куда именно мы летели, не знал зачем, но очень надеялся, что по нашему курсу будет та самая планета, к которой так стремился всю свою жизнь. Я не мог бросить все и прекратить делать то, что делал, не хотел погибнуть, так и не узнав, нужный ли у нас курс. Я слышал, что на этом корабле имелись такие же, как и я, но видел их только мельком. Возможно, лишь благодаря нам корабль до сих пор уцелел, а не лопнул и не взорвался к чертовой матери, но наши деяния оставались разрозненными и хаотичными. Мы вряд ли когда-нибудь встретимся, чтобы скоординировать свои действия, ибо каждый стремился в собственную сторону, а куда летел сам корабль, не знал никто.

12. Сюжет для небольшого рассказа

Наутро по возвращении из Питера прошедшие переживания дали о себе знать целым букетом неприятных ощущений — я очнулся с головной болью, температурой и ознобом. Было больно глотать. В результате перенесенных событий и вправду заболел. Говорят, от стресса падает иммунитет, и всякая зараза цепляется, или просыпается своя «домашняя» инфекция.

Не люблю это дело — болеть. Ненавижу просто.

Весь хворый и несчастный, я позвонил Стелле. Она казалась сейчас единственным человеком, обладавшим способностью спокойно выслушать мою бредовую историю и тем самым спасти мне остатки рассудка.

— Привет, это я, — прохрипел я в трубку.

— Ты? Привет. А что у тебя с голосом?

— Заболел, как видишь. Похоже — грипп, а может — простуда.

— А еще что с тобой случилось?

Я пока решил не вдаваться в подробности своего отсутствия:

— Ездил тут на денек в Питер и простыл там самым бесчестным образом. Простудился или заразился. У них мороз сейчас — как на полюсе холода.

— У нас за окном тоже не вполне тропики. Зря ты так поступил. Ну, хочешь, я тебя пожалею?

— Ага, хочу. Это очень редко встречается ныне, когда вот так жалеют. А то когда я здоров и весел мои оставшиеся друзья любят меня за то, что со мной можно интересно поговорить и душевно провести время. А кое-кто способен получать совсем уж изысканное удовольствие от проекции на меня разнообразных своих личностных комплексов. Но когда я болен и несчастен, то не отличаюсь ни умом, ни сообразительностью. Сижу вот здесь в надежде, что кто-нибудь меня хоть чуть-чуть пожалеет, потому что я болеть не умею ни хрена, а такое счастье, конечно, никому не сдалось. Так и слышится в чужих разговорах: «Извини, мне не очень хочется тебя сейчас утешать».

— Вот ведь загнул! Зачем в Питер-то ездил? Точно заболел, раз занудно философствовать начал. У тебя словесная диарея — один из тяжелейших симптомов гриппа. А вообще — что тебя удивляет? Несчастливых людей нужно избегать. Вот и я избегаю тебя болящего.

— Думаешь, я не избегаю?

— Не уверена. Надо сторониться бомжей, неудачников, слабых, больных и сумасшедших. Бежать от тех, кто ненавидит этот мир, прозябает без любви и радости. Затыкать уши и, поскальзываясь на лужах едкой желчи, не слушая их скорбные стоны, бежать. Бежать и не оглядываться.

— Верно, увы, верно… — говорил я, думая о чем-то своем. — Но мне от этой мудрости — сама понимаешь…

— Точно, тебе нифига пользы. Если ты пока здоров и весь положителен — к тебе будут липнуть всякие разно несчастные. Позитивно настроенные люди очень притягивают таких. Но когда заболеешь сам — то все, финиш. Никого не дождешься.

— Вот я и позвонил, чтобы поплакаться и вызвать у тебя сожаление в свой адрес.

— Сожаление, — наставительно разъяснила Стелла, — это то, что высказывает американский президент, когда его солдаты в очередной раз разбомбят деревню мирных производителей опиума. А я высказываю сочувствие. Уяснил разницу?

— Уяснил, — буркнул я, хотя на самом деле ничего не понял.

— Я родилась в рубашке. Но в такой коротенькой, что ее принимают за жилетку и плачутся в нее. Так что не ты первый.

— А что еще остается делать им, всем этим несчастным, кроме как кому-то плакаться? — рассеянно спросил я, представив, как Стелла будет выглядеть в одной только коротенькой жилетке.

— Это я пока еще не решила. Вероятно — не делать ничего. Несчастья — это заразная вирусная болезнь, разносимая этими людьми. Нам хуже от них. Они вампиры. Они сосут наш позитив, потому что им не хватает своего. Им надо сказать правду в глаза, почему у них все так косо по жизни, а потом встать и уйти. Пусть исправляются.

— Мило, но довольно жестоко. Люди, все-таки.

— Жестоко, — охотно подтвердила Стелла. — Но есть жалость, а есть мудрость. Жалость: жалея, разбазариваешь себя и глотаешь чужой негатив. Оно тебе нужно? Мудрость: человеку плохо, и если ты в этом не виноват, то тебя это не должно касаться. Ты ничем не обязан этому человеку. Ты поможешь ему намного больше, если покажешь свой трезвый взгляд на мир и окружающую реальность. А не будешь сюсюкаться, истерить и жалеть.