Канун дня всех святых - Чарльз Вильямс

Теперь она стояла куда тверже, а следующие один-два рывка придали ей карикатурное подобие человеческого тела. Не было пока ни головы, ни ног, но что-то уже торчало по бокам, уже наметилась линия, разделяющая бедра, и две маленькие выпуклости обозначали груди.

Быстро выросли руки и тут же безвольно упали; туловище ниже центра разделилось пополам и начало беззвучно притопывать бесформенными обрубками. Верхушка принялась отчаянно тянуться вверх, словно пытаясь освободиться от собственной тяжести, но не справилась с этим и начала трястись. От этой дрожи рыхлая плоть быстро уплотнялась, сменяясь гладким бледно-желтым веществом, и скоро только кое-где на теле остались рыхлые пятна. На полу стояло грубое подобие женщины чуть ниже двух футов ростом, с едва сформированной головой. Проступающие черты лица не выражали ровным счетом ничего. Создание напоминало гуттаперчевую куклу, но оно жило, дышало и двигалось, на голове торчал выступ, видимо, долженствующий обозначать волосы. Оно подняло руки, словно хотело на них посмотреть, но глаза еще не прорезались, пришлось снова опустить их. Оно попыталось прислушаться, но хотя уши и были на месте, они не работали. Только едва слышные вздохи Саймона, по-видимому, достигали восприятия гомункула.

Лестер удивилась - живая кукла не вызывала у нее омерзения. Да, у нее отталкивающий вид, как у любой противной куклы. Ей не нравились рыхлые пятна и мертвенный оттенок искусственной кожи, но чувство было не очень сильным. Джонатан, например, ненавидел бездарные картины куда сильнее. У Лестер возникло желание исправить это неуклюжее творение как надо - кое-что подтянуть, пригладить, но пришлось бы трогать куклу, а этого ей совсем не хотелось. Однако Лестер все равно не понимала, зачем здесь кукла, и почему Эвелин смотрит на нее с таким напряжением, что даже повизгивает от удовольствия, наблюдая, как та растет. Эвелин даже подалась вперед, но ее остановил голос Клерка.

- Подожди. Она слишком холодная, - сказал он. Маленькие язычки пламени на внутренних сторонах его ладоней по-прежнему были бледными, и он принялся дышать на них, словно желая разжечь поярче. Скоро они окутали обе его кисти, словно перчатки из бледного огня, чем-то отдаленно похожего на обманный Тетраграмматон, но не столь смертоносного. Одев руки огнем, он взял манекен и начал оглаживать, ласкать, греть, шептать ему, а раз или два даже приподнял его над головой, словно отец, играющий с ребенком. Кукла повернула уже отросшую голову и глянула через плечо.

Широко открылись яркие, совершенно бессмысленные. глаза. Лестер отметила, что она выросла уже почти до трех футов, но по-прежнему ничего не весит. Клерк ласкал и обихаживал ее, держа одной рукой, словно это была пустая оболочка. Но тут он кончил свои пассы, опустил ее на пол, похлопал ладонями, сбивая с них пламя, и оно разлетелось по комнате бледными искрами.

Он поглядел на Эвелин и сказал:

- Это для тебя и твоей подруги.

- Для нас ОБЕИХ? - переспросила она.

- Вы двое с удовольствием поделите ее, - сказал Саймон. - Туда можно забраться. Она будет расти вместе с вами, в ней вы сможете ходить куда угодно. Она укроет вас, а потом вы научитесь разговаривать с ней, и она будет понимать вас лучше, чем кто бы то ни было, и отвечать всегда то, что вам захочется. Она не потребует ни еды, ни питья, ни отдыха - пока вам самим этого не захочется. Если я иногда и вызову вас оттуда, то потом обязательно отправлю обратно. А если я позову тебя, то только затем, чтобы отдать женщину, о которой ты просила.

- А можно, чтобы она была только моя? - спросила Эвелин.

Клерк медленно покачал головой и поглядел в сторону неподвижной Лестер. Воздух потускнел, теперь он тем более не мог увидеть ее. Она же видела его прекрасно, но так далеко, словно смотрела в перевернутый бинокль. Лестер не знала, что для Эвелин она тоже далеко-далеко. Только поэтому Эвелин и осмелилась прошептать (а на самом деле прохрипела голосом, вполне подходящим только что сотворенному уроду): , - А ей обязательно входить?

- Если ты собираешься входить, то и ей придется, - отозвался Клерк.

В зале стало холодно. Эвелин вздрогнула и повернулась к Лестер с какой-то отчаянной настойчивостью.

Кукла теперь представлялась ей единственной надеждой, убежищем от угрожающей пустоты Города, укрытием от неприязни и холода, а если бы удалось затащить туда еще и Бетти, чтобы помучить всласть, это и вовсе было бы здорово. Поэтому она схватила Лестер за руку, и у нее получилось. Лестер позволила ей. Она брезгливо отстранилась от этого разговора, отказалась слушать, о чем говорили эти двое. Если бы в руке, жадно ухватившейся за нее, была хоть капля дружелюбия и любви, ее дух отозвался бы немедленно. Но в прикосновении крылась только жадность, и все-таки Лестер встретила его без неприязни. Преддверия Небес этим не потревожить. Она сразу поняла, чего ждет от нее Эвелин, и мягко сказала:

- Я не пойду, Эвелин.

- Но ты должна, - сказала Эвелин. - Ну иди же, Лестер. Оно тебе не повредит.

Лестер неожиданно рассмеялась. Много лет никто не смеялся в этом зале, и теперь неожиданный звук, хотя и негромкий, оказался таким богатым и свободным, так разнесся по залу и наполнил его, что Эвелин вскрикнула, а Клерк резко завертел головой. Даже его убогое создание как-то напряженнее стало смотреть прямо перед собой незрячими глазами.

- Да, - сказала Лестер, - не думаю, чтобы это мне повредило. Но для тебя это не очень хорошо.

- Не смейся так больше, я не хочу, - капризно сказала Эвелин. - Я хочу в нее. Давай, иди. Я и так делала все, чего тебе хотелось, теперь и ты могла бы пойти мне навстречу. Лестер, ну пожалуйста! Я больше ни о чем не буду тебя просить. Клянусь, что не буду.

Отголосок смеха Лестер, до сих пор звучавший в воздухе, внезапно оборвался. Настала тишина. Все здешнее и все нездешнее прислушивалось к клятве Эвелин. Лицо Клерка сжалось, а Лестер вздрогнула, даже не успев понять, что глупая человеческая фраза вызвала к жизни свой точный смысл. Если бы это была простая глупость, она не вышла бы за пределы фасадов Города, но это была не глупость. Это была жадность, грубая, хамская требовательность, и поэтому она проскользнула во дворцы и на холмы Города, и отпечаталась на его стенах искренностью желания. Лестер, невольно пытаясь остановить это запечатление, быстро проговорила:

- Пойдем со мной, пойдем обратно. Пойдем к Бетти или к твоей матери. Давай-ка... - она увидела в глазах Эвелин бессмертие, сделавшее окончательный выбор, и осеклась.

Эвелин опять потянула Лестер за руку, оглядываясь на Саймона, словно ища у него поддержки. Но он уже сделал все, что мог. Он знал, что не получит власти над этим чуждым для него духовным созданием, пока не войдет с ним в контакт. А этого, как он успел усвоить после предыдущей стычки, можно добиться только правдоподобием. Он произнес, словно изрекал некую великую мудрость:

- Любовь есть исполнение закона.

Лестер услышала его. Помноженный на ее чувство долга, принцип мгновенно перерос того, кто его изрек.

Лестер не особенно волновало, любит ли она Эвелин, но она знала свой долг. Да, влезать в этого идола вместе с Эвелин ей не хотелось, но не более того. Наверное, так же чувствовала себя Бетти, когда сама Леетер просила ее вспомнить прошлое. Зачем тратить попусту столько времени? К ощущению парящей легкости новой жизни примешивалась жалость к магическому недомерку, сотворенному Клерком; едва оперившаяся энергия требовала большего простора. Но, кажется, другого пути не было. Она подумала о Ричарде, она подумала о Бетти, вздохнула - неглубоко, но все же вздохнула, взглянула на измученное лицо Эвелин и оборвала вздох. Потом, повинуясь озарению интуиции, нередко посещающей благородные и страстные сердца, Лестер воскликнула:

- Мудрее было бы сказать, что исполнение закона есть любовь, бесполезно. Она говорила в пустоту. Тогда, повернувшись к Эвелин, она добавила:

- Если ты так хочешь, я пойду. Но для тебя было бы куда лучше убраться отсюда, и побыстрее.

Эвелин упрямо молчала. В зале повисла пауза. Кукла-недомерок сделала шаг вперед. Под взглядом Клерка она снова начала расти. Дрожь сопровождала изменение формы, ей то и дело приходилось поправлять руками шею и голову. На гладкой, мертвой коже больше не оставалось рыхлых областей, зато появились пятна пепельного цвета. Их становились все больше, и наконец они покрыли все тело полностью, обвисли складками и окутали его неким подобием убогого платья. Теперь перед Клерком стояла невысокая, довольно плотная дама средних лет, неказистая, одно плечо чуть выше другого, одна нога немного приволакивается, но в остальном обычная женщина. Глаза гомункула прояснились, кажется, кукла обрела возможность видеть и слышать.

Клерк поднял палец, и она остановилась. Ни на минуту не прекращая бормотать, он медленно опустился на колено. Положив руки на бедра женщины, он с силой огладил ее, потом наклонился и очень осторожно поцеловал в губы. Теперь темница была запечатана. Духи вошли в нее по собственной воле - им не выбраться. Он полагал, что неплохо поработал. Плоть, даже такая нечистая, магическая плоть имеет огромную власть над человеческими душами, особенно если они еще не успели свыкнуться со своей подлинной личностью, проявленной смертью. Чужие в новом мире, они быстро забывают о своих телах, но это - их прошлое, причем такое, которое не просто забыть. Поэтому рано или поздно их сущности снова начинают изо всех сил стремиться к восстановлению утраченной целостности. Но им не дано обрести ее, пока не исполнится полнота времен. Когда их одолевает жажда плоти, устоять могут только те, кто обрел блаженство, для них время ожидания длится не дольше, чем неожиданная задержка перед обедом в доме друзей.