Этой ночью я ее видел - Драго Янчар

После этой выходки время начало тянуться. Я закоченел на снегу, не только от холода, но и потому, что хотелось, чтобы все это вместе закончилось, и мы бы ушли отсюда, с места, где мне был знаком каждый куст, парадный вход, забор, лошади внизу в конюшне. И все те, кто был сейчас заперт в доме. Я не знал, что с ними собираются сделать. Может, допросят Зарника, а, может, какие-то документы будут искать. Я надеялся, что они не станут слишком уж сильно запугивать Веронику. Как бы то ни было, я ей этого не желал, хоть и был зол на нее, особенно после того утра, когда я видел ее у пруда. Я поглядывал вниз на дорогу, где в засаде был Янко с несколькими бойцами. Мне казалось, что в любой момент может послышаться рев немецких машин. Или ни с того, ни с сего раздадутся хлопки, так бывало довольно часто, то тишина, то ни с того, ни с сего выстрелы. Потом бегство. А иногда бой, но в этом случае последовало бы бегство. Мы располагались в долине, и здесь не смогли бы принять бой. Из дома снова донесся топот шагов на лестнице и в коридоре, время от времени громкие команды, плач и громкий женский голос, мне показалось, я узнал его, это была кухарка Фани. Затем стали гасить свет, как будто фасад большого дома закрывал глаза, одно за другим. Через несколько минут все здание погрузилось в темноту.

Только в одном окне горел свет, его, очевидно, забыли погасить.

В дверях показались наши с набитыми рюкзаками. Часть сложили на снегу, мне было известно, что они достанутся часовым. Я перевел дух, операция подходила к концу. Вздохнул я еще и оттого, что решил, что дело ограничится только реквизицией, но в этот момент в дверях показались господа, оба, Вероника и Лео, следом за ними вышел комиссар Костя. Одеты они были по-зимнему, на ногах горные ботинки. У нее на голове шерстяная шапочка. Хотя дом окунулся во мрак, я отчетливо разглядел ее лицо в отблесках лунного света. Она смотрела прямо перед собой, и я боялся, как бы она не подняла на голову и не взглянула мне в глаза. Признаюсь, сердце мое сжалось. Теперь до меня дошло, что они отправятся с нами, а это не могло хорошо закончиться. Лео глянул в мою сторону, я ретировался в тень от забора. Ночь выдалась ясная, словно серебристая. Все молчали. Как я хотел сквозь землю провалиться, чтобы меня тут не было. Если бы только несколько часов назад я сказался Янко, то мог бы остаться в батальоне, и все это свершилось бы без меня. Но я не остался, и все произошло при мне. Кто-то опрометью спустился вниз по дороге, и мы ждали, когда он приведет часовых, чтобы всем вместе двинуться в гору.

Тут из поместья послышалось пение.

Это и впрямь было очень странно, такое с трудом забудешь. Все мы стояли молчком во дворе в ожидании, комиссар Костя прохаживался туда-сюда, поглядывая на часы, Вероника от холода, а скорее от страха, дрожала. Лео обнял ее за плечи и рукой, одетой в рукавицу, погладил по спине, стараясь согреть. Она перестала дрожать, с благодарностью и вместе с тем с испугом посмотрев на него. И тут-то, в тишине за закрытыми окнами и послышалось пение. Все посмотрели на окно наверху, в котором горел свет. Это был женский голос, монотонно напевавший какую-то песню, никаких слов нельзя было разобрать, лишь однообразное повторение незнакомой мелодии. Только тут я вспомнил, что это окно старой хозяйки. Я часто видел ее сидящей там летними днями, с тех пор, как она перестала ходить, сидела у окна, порой напевая что-то тихонько или разговаривая с кем-нибудь, кто оказывался в комнате. Я заметил, что Вероника подняла руку к глазам, снова вздрагивая, а может быть, заплакав. Костя пришел в ярость, позвал одного бойца и послал его в дом. В этот момент во двор уже стекались бойцы из засады во главе с Янко. Боец, направившийся было наверх, остановился, Костя раздраженно махнул рукой, брось это. Взвалив оставшиеся рюкзаки на плечи, мы быстро двинулись в сторону леса.

Мне до сих пор чудится, что я слышу пение старой хозяйки. Ее дочь задержана, стоит во дворе, готовая отправиться в дорогу, а она там напевает себе, как будто ничего не подозревает или немного не в себе. Дико было все это вместе слышать, настолько это было странно.

Потом я еще несколько раз ее видел. И снова у окна. Это было в Любляне в мае сорок пятого, в тот день выступал Маршал. Все наши собирались на одной улице на окраине, кажется, где-то в Мостах, город большой, я плохо его знаю. Когда колонна с духовым оркестром и транспарантами двинулась, я окинул взглядом окна, откуда нам махали восторженные горожане. У одного открытого окна старенького дома с осыпающейся штукатуркой сидела старая хозяйка. Я присмотрелся повнимательней, только на ее окне не было украшений из майских цветов и транспарантов. Я едва узнал ее, теперь она, на самом деле, выглядела старой, настоящая старуха с растрепанными и немытыми волосами. Она тоже посмотрела на меня, потому что я остановился. Я, было, поднял руку, чтобы помахать ей, и тут же опустил — никакого смысла. Я не стал интересоваться, что она здесь делает, мы были полны жизни, веселы, играл духовой оркестр, мы направлялись на площадь, где держал речь Маршал. Жизнь идет вперед, а кто-то остается позади.

Мы построились в колонну и стали, вгрызаясь в снег, подниматься на заснеженную гору. Узкая тропка была протоптана, потому как прошлую ночь мы заночевали в охотничьем домике и днем были там, а вечером, проваливаясь в глубокий снег, спустились к поместью. По этой же дорожке мы возвращались, после часу хода мы опять остановились у охотничьего домика Зарника. Так как я уже был в карауле внизу, Янко меня никуда не определил. Часовые были расставлены только понизу, наверху никого не было, туда мы обычно отходили, когда располагались на отдых в домике, перекусывали или гоняли вшей, а в теплое время даже устраивали постирушку в ближайшем ручье в глубине леса. Комиссар Костя и особист Петер с несколькими своими вошли с господскими в домик, Янко, я и еще один из Приморья остались на улице.

Я стоял в нескольких метрах поодаль от охотничьего домика. Мне было слышно каждое слово. Сначала допрашивали того конюха, которого мы нашли вечером на кухне в поместье. Особисты решили, что он и был связным между Зарником и гестапо в Крани. Кто-то велел ему вывернуть все карманы и опростать рюкзак. Послышался звон падающих на стол предметов, какие-то металлические скобы или что-то в этом роде, монеты. Потом некоторое время стало тихо. Ничего нет, сказал кто-то. Затем дело в свои руки взял Костя. Что он делал в поместье? Кто его послал? Как давно они знакомы с Зарником? Тот отвечал, заикаясь, что пришел из-за поранившегося коня, и они говорили о покупке нового, то есть о продаже. Зарник подтвердил. Признавайся, что ты связной, надрывался Костя. Какой такой связной? Человек застонал, мгновение спустя последовала пощечина. За ней еще одна. Связной с гестапо. Последовал тупой удар. Послышались его всхлипывания и стоны. Смотри, он обмочился. Да хоть обделайся, произнес особист, тебе ничто не поможет. Оставь его, Петер, сказал Костя. Затем Зарник что-то долго объяснял насчет лошадей. Он рассказал, как Вероника любит лошадей, и что она потеряла покой, когда одна из них сломала ногу, ее придется пристрелить, поэтому сразу послали за этим господином, чтобы он посоветовал им другую лошадь, может липициана. Долго еще он будет лапшу вешать про лошадей? произнес особист Петер. Кончай трепаться про лошадей, а лучше расскажи о своих связях с гестапо. Зарник тихим и твердым голосом, как он всегда разговаривал, когда раздавал указания насчет новых работ, сказал, что надеется, что они не забыли о продуктах, которые он доставлял им в охотничий домик, одежду и печатный станок, который он с трудом втайне купил, и они его год назад получили у него во дворе. Это был ловкий ход, сказал Костя, достал нам печатный станок, чтобы легче было прикрывать сотрудничество с гестапо. Мы помним, сказал Петер, как в тот вечер в поместье пришел тот самый гестаповец Хубмайер, видя, что происходит, притворился, что ничего не заметил. Это значит, что он был в курсе сговора.

В эту минуту вмешалась Вероника. Господин Петер, сказала она, господин Хорст Хубмайер никакой не гестаповец, он — врач. На несколько минут воцарилась тишина. Мне показалось смелостью, что она в этот момент вступила в разговор. Ведь ее ни в чем не обвиняли. Очевидно, она хотела защитить своего мужа, это было более, чем ясно. И тишину, которая наступила в результате этих слов, она хотела использовать, чтобы как-то разрядить напряженность. Вас зовут Петер? продолжала она нежным голосом, и я прямо представил ее себе, как она при этом мило улыбается. Ее улыбка и ее приятный голос действовали обезоруживающе. И моего отца тоже звали Петер, тихо произнесла она. Я вспомнил, как иногда, когда я разговаривал с ней, от этого голоса и улыбки у меня подкашивались колени. От теплоты, которая исходила от этой женщины, от ее женского обаяния. Шлюха гестаповская, закричал Петер, что у меня общего с твоим отцом? Я подумала… сказала она. Раньше надо было думать, шлюха, когда с гестаповцами путалась… посыпались удары, на этот раз, очевидно, на нее, хоть она и не проронила ни звука. Наступила тишина, кто-то громко сопел. Давайте, произнес затем Костя, немного по порядку. Мы обо всем поговорим, времени у нас много, до самого утра. Ты, произнес он, обращаясь к кому-то, поднимайся. Береги своих копытных. Очевидно, это адресовалось конюху. И если только слово пикнешь о том, где был, мы тебя найдем и шлепнем, как собаку. Петер добавил: ты ведь знаешь, мы любого достанем. Ни слова, клянусь, ни слова, заладил тот, всхлипывая как ребенок, никому ни слова. Открылась дверь, и человек с полными ужаса глазами выкатился на снег. Янко засмеялся. Ты чего, радуйся. Я рад, уж так рад, правда, рад, бормотал конюх. Янко повернулся ко мне. Проводи его вниз до дороги, а там дай ему хорошенького пинка под зад, чтоб шевелился.