Бабочка на огонь - Елена Аверьянова

— Почта, рынок, маникюрша, — начала перечислять Катюша уже известный Злате маршрут «объекта» слежки.

— Адрес дома, квартиру, к кому она ходила, — тяжелым, мрачным и раздраженным голосом, которым гвозди можно забивать, прервала режиссерша Катюшу.

Катюша поняла, что она — глупая. То есть не Злата глупая, а Катюша. Хотя и Злата не лучше. Заплатила бы Мирре за дискету большие деньги, и все дела. Так все сейчас в кино делают. И следить никому ни за кем не надо.

«Господи, детский сад какой-то, игры в казаков-разбойников, пионерская «Зарница», — с тяжелым от собственной глупости сердцем подумала Катюша и продиктовала Злате адрес, по которому Мирра Совьен днем носила огромную сумку продуктов.

— Не надорвалась? — еще мрачнее спросила Злата, чтобы заполнить очередную паузу.

А Катюша опять не совсем поняла ее. То ли Мирра не надорвалась, таская тяжелую сумку с рынка, то ли Катюша — полдня по жаре следя за Миррой.

— Не очень. Там — первый этаж, — уклончиво ответила Катюша.

Дескать, понимай, Злата Артемовна, тоже, как хочешь. То ли Мирра не надорвалась, донеся сумку с рынка только до первого этажа обыкновенной «хрущевки», то ли Катюша — следившая за Миррой, оставшаяся из предосторожности у приоткрытой двери подъезда.

— Я не об этом, — сказала Злата, а Катюша вздохнула, потому что никак не могла понять ход размышлений своего далекого работодателя. — Вы не ошиблись? Это точно она была?

— У госпожи Совьен на шее такой шарфик нежно-салатовый, оригинальный, какого у нас в городе я ни у кого еще не видела, — доказала свою правоту Катюша.

— До связи, — неожиданно попрощалась с ней госпожа Басманова.

Катюша хоть и была рада, что больше сегодня Злату не услышит, что допрос кончился, а обиделась.

«Бесцеремонная какая», — подумала она, глядя на трубку, повернув ее к себе «лицом».

Хотела стереть с собственного телефона собственные отпечатки пальцев, как агент 007, да тряпки под рукой не было, вовремя спохватилась и усмехнулась — ей-то чего из-за чужих проблем расстраиваться.

«А устрою-ка я себе завтра разгрузочный день, — «плюнула» на далекую Злату Катюша. — Обману Артемовну, скажу — никуда Мирра из гостиницы не вылезала, заболела, наверное. А сама, — улыбнулась она, придумывая себе на завтра развлечение, — а сама… — тут кстати вспомнилось ей приглашение Максима Рейна на концерт Груни Лемур, — а сама пойду и повидаюсь с подругой детства Анькой. Авось не выгонит Груня Катюшу из гримерной».

Следующий день начался паршиво — с дождя и криков за окном. От сырой погоды у Кассандры Юльевны начинался ревматизм: кости ныли, будто их собаки грызли. От боли спать уже не моглось, а вставать не хотелось. Оставалось одно — думать. Но это в юности хорошо думается о будущем, лежа в кровати, глядя в потолок. В старости у лежачего впереди только смерть, приходится вспоминать о делах былых, причем не всегда приятных, и, желательно, не натощак. Кряхтя, Кассандра Юльевна кое-как одевалась, что-то завтракала, закутывалась в одеяло, садилась в кресло-качалку и смотрела в окно с видом на двор.

Сегодня там, около мусорных бачков, из которых выскочили кошки, из-за еды, бутылок и картона дрались бомжи. Два существа мужского пола, одно — женского. Те, которые были в штанах — бомж Вася по кличке Теркин, с палкой для ходьбы, и подвижный как ртуть Цуцик, — вели разборку между собой. Их общая подруга, Клава-огонь, несмотря на горячее прозвище, сидела на земле тихо, изредка поддакивая то одному, то другому сердешному другу. Кличку Клава получила не за огненный нрав, а за то, что, пропив в свое время квартиру и по необходимости ночуя в нежилых домах и на дачах любимцев, умудрилась их всех ненарочно спалить. Оставляя на месте временного жилья пепелище, Клава спокойно перебиралась на соседнюю дачку, которую через неделю ждала та же участь. Как так получалось, Клава-огонь, протрезвев, и сама не могла объяснить. Участковому Мише Солдаткину она, недоуменно хлопая обгорелыми ресницами, «баюкая» обожженную руку, говорила: «Заснула, очнулась, дом горит». «Отдохнув» и подлечившись три дня в кутузке, Клава выходила на свободу и на поиски нового жилья. Взять с нее было давно уже нечего. Единственным богатством поджигательницы являлись аж два мужа, которые сейчас и доказывали ей и друг другу, кто из них круче. Вася Теркин орудовал палкой, Цуцик драл горло. Так и не договорившись, мужья накинулись на Клаву: Вася с палкой, Цуцик со словами: «А ты чего, курва, лыбишься?» Не обращая внимания на равнодушных прохожих, давно привыкших к виду городских маргиналов, и на белую потрепанную, припарковавшуюся за углом дома «девятку», каких в городе Любимске множество, бомжи начали жить своей параллельной жизнью прямо здесь и сейчас — драться, пить и мириться. Дальнозоркая Клава, собрав из мусорного бачка пожитки, первой заметила в кустах «чужака» — длинного, худого, бывшего плотника Сергея, который давно следил за компанией и ждал, чем там дело у мужей и жены закончится.

— Я уже его у нашей помойки не первый раз вижу, — угрожающе сказал Цуцик.

Вася Теркин угрожающе поднял палку. Бывший плотник спрятался в кустах и начал уходить с поля возможного боя спиной вперед.

— С богом, ребятки, — напутствовала сердешных друзей Клава-огонь. — А я здесь товар постерегу.

Хромой Теркин поскакал на врага приставным шагом. Быстроногий, подвижный как ртуть Цуцик, громко матерясь, бежал позади него. Клава, не торопясь мяла ногами большую коробку от телевизора, перевязывала картон грязной веревочкой, которую всегда носила с собой про запас.

Через пять минут, когда мужья «с войны» вернулись, она уже управилась — спокойно курила найденный тут же «бычок», сидела на товаре и слушала, как Цуцик «заливает».

— Видал, как я его под ж… пнул? — кричал боевым петухом первый муж.

Второй угукал, потирал хромую, натруженную ногу. И хотя догнать долговязого, молодого, только недавно спившегося плотника Сергея хромому и трусливому было проблематично, Клава-огонь восхищенно охала, качала головой, показывая, что одобряет обоих героев и верит им.

Отдохнув, разгоряченная боем компания снялась, как стая ворон, с места. Подвижный Цуцик все никак не мог успокоиться. Воодушевленный победой над плотником, он храбро, с размаху пнул белую «девятку» с тонированными стеклами по колесу. Переднее стекло медленно опустилось, и в лоб отважного героя уставилось дуло пистолета. Боясь с места сдвинуться, Цуцик открыл рот, сделал на земле лужу. Стекло медленно поехало вверх.

— Ну, че застыл? — обернулись недалеко ушедшие вперед Клава-огонь и Вася Теркин.