Золотое сечение - Кирилл Шишов

Старик сидел, опьяненный красным вермутом с корицей, который подогревал на манер китайцев и пил медленными тягучими глотками. Ноги его покоились в войлочных туфлях, а мерзнувшая голова откинулась на спинку кресла, туда, где лежала неизменная, вышитая матерью салфеточка с материнским вензелем — единственное, что ему удалось пронести через годы. Радио еще работало, когда он заснул, и Устинья, неслышно войдя, заботливо прикрыла ему ноги теплой шалью из козьего пуха. Почуяв тепло, старик пробормотал по-французски что-то, и снова погрузился в сон.

Ему снилось минувшее, озаренное огнями юпитеров, в треске кинокамер, перебранке осветителей, суете ассистентов. Вот он — молодой стройный авантюрист прыгает по крышам вагонов несущегося поезда, отстреливаясь от преследователей, задыхаясь от ненависти и желчной презрительности к ним — тупым исполнителям чужой воли. То была игра, вечная игра мистера Веста в непонятной возбужденной надеждами стране, и это было как прообраз всей его будущей судьбы с погонями, облавами, в немыслимом темпе… А может быть, и стоило выброситься из этого бешено идущего состава, разом уйти от всех погонь… Но для этого у него не хватало смелости, возможно…

Во всем этом калейдоскопе не снился ему только робкий с широко раскрытыми глазами студент, так похожий на него самого в юности. Этот давно забытый мальчик мелькнул и исчез в его сознании, возбужденном проблемами христианства и памятниками старины, чтениями мемуаров родоначальников кино и шедевров только что изданного, до боли родного Бунина, у которого он находил столь много созвучных мыслей…

А мальчик… Впрочем, был ли мальчик? И, если был, то зачем? Кажется, это был друг юного талантливого художника Артема, которого родители почему-то отправили учиться на прораба… Все перепуталось в этом странном мире, где бездарности распоряжаются судьбами молодых талантов. Зачем человеку сопромат, когда он должен, как Левитан, сутками не отходить от этюдника и набивать руку, острить глаз, тренировать мысль…

А зачем приходил друг этого талантливого юноши? У меня был с ним странный разговор о бессмертии, после которого он не показывался более. Неужели его могла так обескуражить очевидная мысль, что каждое последующее поколение паразитирует на своих отцах и предках?

Но старик не помнил ни юноши, ни своего разговора, случившегося год назад с робким смущенным юношей по имени Терентий, который долго не хотел даже проходить в комнату и все мял в руках шляпу, бормоча, что зашел только в поисках своего приятеля, которого нет ни в институте, ни дома. И когда его все же уговорили раздеться (ибо чувствовалось, что зашел он не только ради приятеля) и войти, стало ясно, что этот симпатичный и добрый юноша чем-то по-настоящему взволнован. А поскольку лучшим лекарством от переживаний Богоявленский считал отвлечение и переключение на иные темы, то, испросив чаю и угощения для юного друга, он принялся искусно отвлекать последнего от пустяковых переживаний…

А дело было тягостным и нелегким. Терентий заходил к режиссеру в последней отчаянной попытке занять денег для бегства из родного города. Известие о беременности девушки, с которой он так неосторожно и поспешно сблизился, застало его посреди подготовки к зимней сессии. Слезы и мольбы по телефону росли с каждым днем, он понимал, что в отчаянье Ольга могла пойти на все, и нужно было решать все сразу и бесповоротно. Он сдал досрочно экзамены, но денег дома он не смел попросить, даже если бы они были. Надежды на заработки на местном телевидении обернулись жалкой двузначной суммой, на которую можно было купить разве что пару брюк, а не жить хоть неделю вдали от дома…

И это — за месяцы ночных бдений, когда они с Мишкой Козелковым кромсали пленку и писали тексты к каким-то немыслимо банальным производственно-ударным сюжетам. Там были доярки местных совхозов, слесари вагонных депо, комбайнеры на сенокосе — десятки чужих, поспешно схваченных и непережитых судеб. Всю эту кашу выдавали порциями по несколько минут, и даже сам Терентий порой путался: какой материал уже был в эфире, а какой только предстояло оживить текстом — так одинаков и удручающ он был. Возможно, поэтому он с облегчением вздохнул, когда события поставили крест на этой поденщине, грозящей затянуть его в водоворот суеты…

Он пробовал пробиться к заветной студенческой «калымной» работе — разгрузке вагонов с овощами и фруктами. Штаб, регулирующий ударные ночные десанты на товарную станцию, помещался, как всем было известно, в подвале общежития. Но когда Терентий, осунувшийся от бессонниц и переживаний, пришел туда, его встретил дюжий широкоплечий парень в расстегнутой у ворота клетчатой рубахе, откуда выглядывал краешек тельника. Парень сидел на столе и с хрустом ел громадный ломоть ярко-красного арбуза, сплевывая семечки на лист газеты на полу. В ответ на вопрос о работе, он с сомнением посмотрел на телосложение Терентия и сказал нараспев: «А ты, пожалуй, нам не компания, милок. У нас хлопцы ядреные, а с тобой какая артель, сдрейфишь…»

Терентий покраснел от обиды и грубо сказал, что силы у него хватит не только на мешки или ящики, но и на то, чтобы кое-кому по шее накостылять. Да только с ворьем связываться не желает, и выразительно посмотрел в угол, на гору полосатых арбузов с аккуратными треугольничками вырезов. Естественно, что перепалка могла в любой момент перерасти в силовой конфликт, отчего пострадали бы ни в чем не повинные арбузы, но тут вошла группа парней, таких же дюжих и беспечных, и в сумках у них что-то стеклянно позвякивало. Терентий оценил ситуацию, сжал зубы и молча вышел, причем парни, недоумевая, посторонились…

Вот тогда он и решил попытать удачи у Богоявленского, который снимал целые сериалы на телевидении. Мишка Козелков несколько раз ассистировал старику и был в курсе его гонораров, поэтому мысль Терентия, загнанного в тупик, работала четко и прямолинейно: зайду, извинюсь и попрошу тысячу рублей. Не меньше. На меньшее не прожить до первой получки…

Где и как он заработает такие деньги — он пока не думал. Не думал, как переживет его отъезд мать. Тем более не хотел обращаться за советом и помощью к своим друзьям, считая это унизительным, и понимая разность их положения…

Очутившись в комнате перед самоваром, в котором отразилось его собственное глупое и нахальное, как ему показалось, лицо, он окончательно растерялся. Тут-то и состоялся его знаменательный разговор со стариком, смявший и разрушивший его планы, окончательно заставивший его навсегда покинуть и более не переступать порог этого двусмысленного и лукавого дома.

— А вам не приходила в голову, друг мой, мысль, как жестока юность на этом свете? — вдруг сказал старик, глядя в окно.

— Нет, я как-то об этом не думал… пока… — сказал Терентий и прокашлялся, словно поперхнулся.

— Ведь каждое следующее поколение, образно говоря, живет на прахе предыдущих… — старик барабанил по ручке кресла, и Терентию мучительно захотелось уйти.

— Да, да, — продолжал режиссер, — на прахе. Природа создала нас безжалостно-плотоядными. Одни лишь смерть и забвение торжествуют на этом свете…

— Но почему же? Мы помним всех, кто продвинул… кто продвинул людей хотя бы на один шаг, — хрипло сказал Терентий, и ему почему-то стало жаль старика, которого он так мало знал. Знал лишь, что у него не было детей, что он много скитался и был там, в лагерях.

— Друг мой, вы юны и чистосердечны и, видимо, еще не постигли связь времен. Вас полнит оптимизмом ваша молодость и ваша эпоха. Вам кажется, что человечество идет от успеха к успеху, не так ли?

Терентий улыбнулся:

— Положим, я не такой розовый оптимист, как вы думаете. Но разве телевидение, где вы работаете, спутники, атом — не свидетельства этого прогресса?

Старик встал и заходил по комнате:

— Да, да, конечно, выход в космос опьяняет вас! Не за горами полет человека, освоение планет! А вам известно, отчего все так ждут и приветствуют прогресс?

— Человечеству присуща жажда познания — так нас учили в школе.

— А не думаете ли вы, что большинство лишь пользуется этим прогрессом для наслаждения. Легкость переездов, путешествий, легкость покинуть родной дом, беспомощное старшее поколение — вот чего ждет молодежь от прогресса…

— Ну, зачем обязательно покинуть родной дом… — замялся Терентий, чувствуя себя так, словно старик угадывал его тайные мысли.

— Да, да, непременно покинуть! Снять грядущую обузу поддержки старящихся и умирающих на глазах родителей. Молодежь инстинктивно отстраняется от кошмара гибели — этого суда совести, который мучает каждого, когда умирают его родители…

В комнате стало тихо, только кран самовара ритмично капал на серебряный поднос.

— Но, возможно, — медленно произнес, покраснев, Терентий, — человечество когда-нибудь преодолеет и саму смерть…