Незримые твари - Чак Паланик

Брэнди переключает канал.

Брэнди переключает канал.

Брэнди переключает канал

После полуночи Эви повсюду, она предлагает на серебряном подносе то, чем богата. Аудитория ее игнорирует, - смотрят на себя в мониторе, попавшись в петлю зацикленной реальности глядения на себя, смотрящих на себя, - занимаясь тем же самым, что мы делаем каждый раз, когда смотрим в зеркало, чтобы точно уяснить - кто же такой этот человек.

Та самая петля, которая никогда не кончается. Этот рекламный марафон делали мы с Эви. И как же я могла быть настолько тупой? Как же мы все глобально замкнуты сами на себя.

Камера задерживается на Эви, и я почти могу слышать, как Эви пытается сказать:

"Люби меня".

Люби меня, люби меня, люби меня, люби меня, люби меня, люби меня, люби меня, я стану всем, чем ты пожелаешь. Используй меня. Измени меня. Я могу стать худой, с большой грудью и густыми волосами. Разбери меня на части. Собери меня во что угодно, - только люби меня.

Перенесемся назад, в тот момент, когда мы с Эви участвовали в съемках на свалке, на бойне, в морге. Мы готовы были пойти куда угодно, лишь бы хорошо смотреться в сравнении, - и я понимаю одну вещь: в основном я ненавижу в Эви тот факт, что она такая вот тщеславная, глупая и привередливая. Но что больше всего терпеть не могу - так это то, что она в точности такая же, как я. Вот что я на самом деле не могу терпеть - саму себя, и поэтому ненавижу практически всех на свете.

Перенесемся в следующий день, когда мы обходим несколько домов, большой особняк, парочку дворцов, и полное наркотиков шато. Около трех часов встречаемся с риэлтером в столовой баронского стиля, в большом особняке на Уэст-Хиллз. Нас окружают провизоры и цветочники. Обеденный стол разложен, завален серебром и хрусталем, чайными сервизами, самоварами, канделябрами и фужерами. Женщина в безвкусном жутковатом твиде общественного секретаря разворачивает все эти подарки из серебра и хрусталя, делая пометки в тоненьком красном блокноте.

Нас огибает неиссякаемый поток прибывающих цветов: букеты ирисов, роз и всего остального. В особняке сладко пахнет цветочками, густо пахнет маленькими слойками и фаршированными грибами.

Не в нашем стиле. Брэнди смотрит на меня. Слишком много народу вокруг.

Но женщина из агентства уже на подходе, и она улыбается. С выговором, протяжным, будто ровная и долгая линия техасского горизонта, агентша представляется как миссис Леонард Коттрелл. И она так рада нас видеть.

Эта женщина из Коттреллов берет Брэнди под локоть и таскает ее по первому этажу в баронском стиле, пока я решаю - сражаться или спасаться.

Дайте мне ужас.

Вспышка!

Дайте мне панику.

Вспышка!

Это, должно быть, мама Эви, - ой, да конечно это она. И это, должно быть, новый дом Эви. И я поражаюсь, как нас угораздило сюда прийти. Почему сегодня? Каковы шансы?

Агентша-Коттрелл тащит нас мимо твидовой общественной секретарши и кучи свадебных подарков:

- Это дом моей дочери. Но она почти целыми днями торчит в мебельном магазине у Брамбаха, в центре города. Сколько мы терпели все ее капризничанья, но довольно так довольно, и вот сейчас мы хотим выдать ее за какого-нить козла.

Она близко наклоняется:

- Это было труднее, чем вы можете себе представить - взять пристроить ее к месту. Знаете, она спалила последний дом, который мы ей покупали.

Около общественного секретаря лежит стопка тисненых золотом свадебных приглашений. Это все изъявления сожаления. "Извините, но мы не сможем".

Возвратов, похоже, много. Хотя, милые такие приглашения, тисненые золотом, с краями ручной работы, - складывающаяся втрое карточка с засушенной фиалкой внутри. Я краду одно извинение и подхватываю компанию агентши-Котрелл, Брэнди и Эллиса.

- Нет, - говорит Брэнди. - Тут везде слишком много народу. Мы не можем осматривать дом в таких условиях.

- Между нас с вами, - отзывается агентша-Коттрелл. - Самая большая в мире свадьба стоила бы того, если мы могли бы спихнуть Эви за какого-нить беднягу.

Брэнди говорит:

- Не станем вас задерживать.

- Но, хотя вот, - продолжает женщина из Коттреллов. - Есть такая подгруппа "мужчин", которым нравятся эти "женщины" вроде нынешней нашей Эви.

Брэнди говорит:

- Нам в самом деле нужно идти.

А Эллис спрашивает:

- Мужчин, которым нравятся ненормальные женщины?

- Да вот, оно прям разбило нам сердце, когда Эван к нам пришел. Ему шестнадцать, а он говорит - "мамочка, папочка, я хочу быть девочкой", - отвечает миссис Коттрелл.

- Но мы оплатили это, - продолжает она. - Издержки так издержки. Эван хотел быть всемирно-известной фотомоделью, как нам сказал. Начал звать себя Эви, а я прервала подписку на "Моду" на следующий день. Нет, думаю, достаточно вреда моей семье этот журнал принес.

Брэнди говорит:

- Ну, поздравляем вас, - и берется тянуть меня к парадной двери.

А Эллис спрашивает:

- Эви была мужчиной?

Эви была мужчиной. А мне срочно нужно присесть. Эви была мужчиной. А я видела ее шрамы от имплантов. Эви была мужчиной. А я видела ее голой в примерочных.

Дайте мне полный пересмотр всей взрослой жизни.

Вспышка!

Дайте мне хоть что-то в этом сраном мире, что является тем, чем выглядит!

Вспышка!!

Мать Эви пристально разглядывает Брэнди.

- А вы никогда не были в моделях? - спрашивает она. - Оченно вы похожи на подругу моего сына.

- Вашей дочери, - рычит Брэнди.

А я щупаю украденное приглашение. Свадьба, союз мисс Эвелин Коттрелл и мистера Эльена Скиннера состоится завтра. В "одиннадцать пополуночи", как гласит золотое тиснение. "Далее в программе церемония в доме невесты".

Далее в программе пожар.

Далее в программе убийство.

Оденьтесь соответственно.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Платье, в котором я таскаю свой зад по свадьбе Эви, туже чем сама кожа. То, что назвали бы "тугое, как кость". Та самая заказная копия "Турецкого Савана", вся коричневая с белым, собрана складками и скроена так, чтобы блестящие красные пуговицы застегивались точно по швам. Кроме того, на мне многие ярды черных шелковых перчаток, натянутых на руки. Каблуки - опасной для жизни высоты. Я обернула полмили черного тюля Брэнди, заколотого звездочками, вокруг рубцовой ткани, вокруг блестящего вишневого пирога на том месте, где у меня раньше было лицо, - туго обернула, только глаза торчат наружу. Какой суровый и нездоровый вид. Такое чувство, что мы немножко вышли из-под контроля.

Сейчас труднее ненавидеть Эви, чем раньше. Все мое существование уходит дальше и дальше от любых причин, по которым можно ее ненавидеть. Удаляется от всяких причин вообще. Тут уж понадобится чашка кофе и капсула декседрина, чтобы хоть смутно разозлиться на что-нибудь.

На Брэнди костюм "Боб Мэки" под заказ, с узенькой басковой юбкой и большим, - ну, я прям не знаю, - и тонким, узким, - да ну, к чертям все это. Еще на ней шляпа, потому что ведь это все-таки свадьба. На ногах какие-то там туфли из кожи неважно какого там убитого зверя. В комплект входят ювелирные изделия, такие, знаете, вырытые из земли камни, разрезанные и полированные, чтобы отражали свет, помещенные в сплав золота и меди, рассчитанный по атомной массе, выплавленный, побитый молотом, - и какой это все физический труд. Я хочу сказать - все в Брэнди Элекзендер.

На Эллисе двубортный, - плевать какой, - некий костюм с разрезом сзади, черного цвета. Он выглядит так, как любой парень представляет себя лежащим в гробу, - для меня это не проблема, потому что Эллис отжил свою роль в моей жизни.

Эллис теперь выделывается, мол, он показал, что может соблазнять людей любой категории. Речь не о том, что отсос у мистера Паркера делает его Королем Города Пидоров, - теперь ведь у него еще Эви за поясом, и, возможно, пройдет немало времени, прежде чем Эллис сможет вернуться на службу, войти в свой нормальный темп работы в Вашингтон-Парке.

Так что мы берем тисненое золотом свадебное приглашение, мной украденное, Брэнди и Эллис берут себе по перкодану, и мы идем в миг свадебного торжества Эви Коттрелл.

* * *

Перенесемся в "одиннадцать пополуночи", в баронский особняк в районе Уэст-Хиллз, особняк ненормальной Эви Коттрелл, осчастливленной ружьем Эви Коттрелл, новобрачной миссис Эвелин Коттрелл-Скиннер, хотя на данный момент мне это не важно. И. Это ох, какое волнующее чувство. Эви могла бы сойти за свадебный торт, под ярусом на ярусе из цветов и лент, поднимающихся по широкой кринолиновой юбке, выше и выше по подтянутой талии, потом по большой техасской груди, взваленной сверху на корсаж без бретелек. На ней столько места для украшений, прямо рождество в помещении магазина. Шелковые цветочки торчат пучком с одной стороны талии. Шелковые цветочки над обоими ушами закрепляют фату, которая откинута на выкрашенную светлым по светлому прическу. В этой кринолиновой юбке и со своими подтянутыми техасскими грейпфрутами девочка ходит туда-сюда, а за ней развевается парадный шлейф.