Пролитая вода - Владимир Сотников

Тенишев понял, что она думала об этом по дороге. Он улыбнулся:

– Какая неприятность? Вот, – он кивнул, – почти готовая рукопись. Я и сам чувствую, что в ней чего-то не хватает. Пройдет немного времени, и…

– Но ты был в издательстве?

– Конечно. Просто у них там все расписано, и я понял, что папка будет только валяться. Ты хочешь выпить?

– Пошли лучше ко мне, хорошо?

Одеваясь, Тенишев сказал:

– Прости, я ведь знал, что ты меня ждешь. Просто зашел сюда на минуту, а сел, задумался…

Анна улыбнулась:

– Оправдываешься, как ребенок.

В дверях они столкнулись с Андреем, который пропускал перед собой того самого редактора из издательства. Андрей оценивающе посмотрел на Анну, радостно заговорил:

– Старик, хорошо, что я тебя встретил. Вы что, уже уходите? Может, посидим еще? – И он оттащил Тенишева в сторону. – Я тут недавно с редактором познакомился, оказывается, он пообещал Панину взять одну рукопись из семинара… Теперь вроде наклевывается с книгой, две положительные рецензии. Составь компанию, не знаю, о чем с ним говорить.

– Поздравляю. Ты извини, я уже много выпил, мы пойдем. – Тенишеву и вправду показалось, что он пьян. – В следующий раз.

Он вышел за Анной, весело пробормотал:

– Вот, забрала алкоголика.

– А ты хотел остаться?

– Нет, конечно, нет.

Они сидели, как всегда, на кухне, не зажигая света, с первого вечера привыкнув лишь к свету фонаря за окном. В комнате негромко звучала музыка. Тенишев пригубливал коньяк, замечая, что Анна выпила уже несколько рюмок.

– Ты правда не расстроился?

– Правда. Все к лучшему – я действительно захотел добавить к рукописи еще один рассказ.

– Еще не написанный?

– На бумаге – нет, но я чувствую, что он совсем рядом – как ты.

Анна улыбнулась:

– Я так рада. Знаешь, я не хотела сегодня тебе говорить… Вот, выпила, и думаю: а нет ничего в этом страшного. Ведь только месяц… Я получила визу.

Тенишев удивился, что спокойно воспринимает ее слова. Он кивнул. Анна продолжала:

– Понимаешь, я совершенно не думала ехать. Лежали документы на оформлении, и я уже собиралась их забрать. Но тут, я тебе не говорила, опять эти, гэбэшники, вызвали. Я решила сходить, в последний раз. Последняя капля… По-хамски они себя вели. А я пришла домой и почему-то перечитала «Воспоминания» Надежды Мандельштам. Читала и думала: ну, гады, ну, гады. Вот ничего больше в голову не лезло, а спать легла и решила: обязательно поеду, если визу поставят. Ты не обидишься? – по-детски вдруг спросила она.

– Ты – навсегда? – спросил Тенишев.

– Ну что ты! Что я там делать буду? Без тебя? Я еду одна, без мамы, на месяц. А ты пока напишешь свой рассказ, и я приеду.

Анна сама налила себе коньяку, выпила.

– Слушай, а у тебя не было никогда таких мыслей – ну, чтобы, как твой друг, уехать? Я помогла бы тебе – в следующий раз. Прислала бы приглашение…

– Какой следующий раз?

– Я посмотрю, как люди там живут, отец… Расскажу тебе. И если ты захочешь…

Анна говорила растянуто, и локоть ее вот-вот должен был соскользнуть со стола: она опьянела.

– Нет, не захочу. – Тенишев смотрел в окно. Он слушал спокойно, словно давно ожидая этого разговора, но последние слова Анны оказались все-таки неожиданными. – Не захочу, – повторил он. – А в этот месяц я буду любить тебя на расстоянии. Какие глупые слова.

– Все слова глупые. Кроме тех, которые ты пишешь. – У Анны заплетался язык.

Тенишев поднял ее на руки.

– Как тогда, – улыбнулась Анна и закрыла глаза.

Он помог ей раздеться и уложил в постель. Вернулся на кухню.

Вот и все, почему-то подумал о коньяке, остатки которого вылил себе в рюмку.

– Вот и все, – сказал он. – Сначала месяц, а потом долгая жизнь.

Он выпил и долго еще сидел, куря сигарету за сигаретой, прикуривая следующую от еще не докуренной.

Казалось, изменилась только внешняя жизнь. Начиналась весна, и вечерами в воздухе уже угадывались новые запахи, будто город вспоминал свою прошлогоднюю жизнь. Приходя к Анне, Тенишев замечал, как мелкие вещицы, расставленные до этого на виду, прятались по шкафчикам и полкам – квартира медленно становилась строже и пустыннее, как перед ремонтом. В вечерних прогулках Тенишева с Анной появился еще один постоянный маршрут – к телеграфу. Родители Тенишева уже переехали из деревни в город, в квартиру с телефоном, и он старался чуть ли не каждый вечер звонить им.

Потом возвращались к Тенишеву, в его дворницкую, как он называл свою комнату. Анна читала какую-нибудь книгу, Тенишев правил свои старые рассказы. Почему-то в ее присутствии эта работа получалась. Если он собирался писать что-то новое, Анна это чувствовала и уходила. Он ее провожал и возвращался. Но чаще она оставалась ночевать у него. О предстоящем отъезде они больше не говорили. Просто знали, что это случится.

«Бывают странные сближения», – невесело повторял пушкинские слова Тенишев, вдруг заметив, что правит рукопись с той же скоростью, с какой идет время ко дню отъезда Анны. Как длинный вздох, проходили несколько дней, которые в очередной раз были заполнены одним и тем же воспоминанием – от первой встречи с Анной до предстоящего ее отъезда. И Тенишев успевал за это время изменить еще один старый рассказ, зачеркивая целые абзацы и на обратной стороне листа записывая слова, совсем по-новому волнующие его. Ему казалось, что он переписывает свою прошлую жизнь. Вспоминались слова бабушки о прожитой жизни: «Пролилась, как вода, не собрать», – и он думал о том, что собрать, оказывается, все-таки можно. Но та жизнь становилась другой, измененной, переписанной. Жизнь из сегодняшнего дня. Иногда казалось, что сама рукопись приподнялась, вздыбилась, как перепаханная земля, вместив в себя новые чувства.

В последний вечер он перевернул последнюю страницу и понял, что открылся пустынный путь к тому рассказу, который немел в нем все это время, и Тенишев уже видел его молчаливое заглавие.

– Вот и все, – сказал он слова, которые стал часто повторять, не умея от них избавиться. – Вот и все.

В аэропорт они ехали на автобусе. Отдельно от них туда приехала и мать Анны. Тенишев познакомился с ней, почувствовав вдруг к этой красивой женщине с заплаканными глазами такую жалость, что растерялся от своей беспомощности чем-то ей помочь. Он помог ей лишь тем, что проводил обратно до города. Всю дорогу она молчала.

«Как похожа на Анну», – подумал Тенишев, глядя вслед уходящей к метро женщине, и понял, что уже обречен замечать в людях, предметах и чувствах отражение Анны.

День за днем Тенишев удивлялся тому, что стал жить чужой жизнью, словно предложенной кем-то взаймы. Как по списку, он повторял подробности, которыми был занят день, и только к вечеру, под светом настольной лампы, оживал тот мир, в котором он хотел остаться наедине с беззвучными словами, главным из которых было имя Анны.

Долгое время Тенишев не мог перечитывать этот рассказ. Он боялся его. Боялся той части вымысла, в которой появилась откуда-то жена, заброшенная чужая деревня. Боялся, что сразу же начнет править, и не править, а просто вычеркивать слова, не имеющие ничего общего с Анной. Но этот страх как раз и заставил его привыкнуть к исписанным страницам, которые все еще гудели в нем, не затихая.

Однажды в перерыве между лекциями его, как и когда-то, позвали к телефону. Встреча была назначена во дворе института. Через два часа Тенишев стоял у окна и смотрел на человека, мокнущего под проливным дождем. Что собирался услышать от него этот служитель государственной безопасности? И вдруг желание уехать из этого города куда-нибудь в неизвестность, пустоту, даль пронзило Тенишева. Шло время, и человек, казалось, таял за струящимися по стеклу каплями дождя. Потом он ушел.

Вернувшись домой, Тенишев обнаружил торчащую в двери открытку – почтового ящика у него не было.

Наверное, повестка, подумал Тенишев.

Но это была открытка от Анны. Она писала, что продлила визу. «Я все расскажу, когда встретимся. Твоя Анна».

Он сел за стол, положил перед собой открытку и не заметил, как начал читать свой последний рассказ. Перечитал и положил его в папку. Завязал накрепко тесемки. Прежняя жизнь была завершена.

13

Утром, перед самым рассветом, шел дождь.

Он начался почти неслышным вздохом, пронесшимся в воздухе, и шелест листьев под каплями поднимался вверх. Ровный шум усыпил меня, когда уже бледнело, проступая в стене, окно.

Спал я недолго, привыкнув за последнее время к своей бессоннице. Обычно меня радовал уже сам факт засыпания, даже на короткое время, и лишь одни глаза назавтра выдавали усталость. Они слезились, будто я вглядывался и вглядывался в немногие свои строки, не улавливая порой ни их смысла, ни смысла того, что постоянно отвлекало меня при этом.

Я приехал сюда и сразу понял, что вступили в силу те законы, которых я не знал, но предчувствовал раньше. Маленькая деревня из нескольких домов показалась мне знакомой. Я старался вспомнить, где видел странный узор на стене дома, в котором мне предстояло прожить лето, выпавший из трубы и лежащий на крыше кирпич, полукруглую трещину в оконном стекле.