Протоколы с претензией - Е. Бирман

  Зато на берегу моря хозяйка – она. Она демонстрирует ему с высоты обрыва отвесные фиолетовые скалы. У их подножия узкая полоска морской гальки прикасается к прозрачному морю, а уж само море с такой высоты демонстрирует себя в самом лучшем виде во всей своей мерцающей бесконечности. Оно прекрасно смотрится и через окно в гроте, который природа долго сверлила волнами в береговом выступе, а потом ветром придала ему нарочитую небрежность, на мягкую четкость которой она мастерица. Тогда он вдруг неожиданно и разочарованно спросил у нее: а где же зелень? Кандидатка в Баронессы очень удивилась, но ничего не ответила. Когда через пару лет, придя к тому же месту, он замер от развернувшегося перед ним великолепия, она сразу почувствовала это и со смехом разочарованно протянула:  “До-ро-гой, а где же зелень”? Он пристыжено молчал.

  Теперь, обогащенные опытом, научившим их непредвзятому отношению к красотам природы, они осматривают свои наследственные владения, свою природу, к которой они вернулись после двухтысячелетнего отсутствия. Они едут к Мертвому морю. Огибая Иерусалим, они проезжают через Красный Подъем, который, говорят, красен от крови, пролитой разбойниками, встречавшими свой народ, идущий на ежегодные праздники в Иерусалим. Те еще типы, наши предки. Что-то странное чудится им в Эйн-Фешхе, в северной части Мертвого моря, когда они раздеваются на берегу. Что это еще за указатель к бассейну для женщин? Что страшного может случиться с мужчиной, если он погрузится в этот бассейн? Баронесса наконец устанавливает причину, по которой они ощущают некоторую непривычность в окружающей их обстановке – у всех машин на стоянке номера синие в отличие от желтого на их автомобиле. Они на территориях, на оккупированных территориях, как писали в газетах их молодости, а люди, поглядывающие на них с любопытством, – те самые Соседи. И хоть они не проявляют никакой враждебности (они приехали сюда купаться, а не враждовать), репатрианты одеваются, быстро искупавшись “для приличия” и делая вид, что ничего особенного в этой ситуации не находят. Я. видит, что Баронесса находится в том же напряжении, в каком она была пару лет назад, когда с экрана телевизора еще Советской, хоть и находящейся в состоянии перестройки, Империи известный журналист объявил о готовящихся через пару недель погромах, все же не состоявшихся. Тогда они запирали входную дверь на все засовы, замки и цепочки и ставили поближе к двери скалку для раскатывания теста. Сейчас скалки при них нет, и они просто садятся в машину и трогаются в сторону юга. Не такие они знатоки соседских настроений, чтобы оставаться здесь дольше.

  А в южной части Мертвого моря вода намного плотнее, она уже не разведена в такой степени водами Иордана, подпитывающего море с севера. Стоят гостиницы и нарядные пальмовые аллеи с цветами, и в воде действительно можно лежать на спине с газетой, если уже прошло жжение ранок и нежных тканей, которыми природа снабдила человеческое тело и выпустила в эксплуатацию, не испытав на купание в Мертвом море. Я. пытается выяснить у Баронессы, как справляется с этими проблемами женское тело, зная, что ответа он все равно не получит. Он указывает ей на гримасы входящего в море мужчины, которому вода дошла, видимо, до геморроя. В общем, они веселятся, расслаблены и довольны. Домой возвращаются другой дорогой, через Арад. Останавливаясь на смотровых площадках, они то фотографируют Баронессу с развевающимися на ветру подсоленными волосами на фоне распластавшейся на подступах к морю пустыни, то в удивлении разглядывают лунный пейзаж глубокого кратера, где все змеится, нависает, будто поднимаясь и рушась, оставаясь на самом деле совершенно безжизненным.

  Новая работа вскоре премирует Я. четырехдневной семейной путевкой в Эйлат. В старую солидную гостиницу Эйлата они приезжают по длинной двухсоткилометровой ложбине, навевающей такие же длинные и пустынные мысли о тщете всего, что движется между этими молчаливыми цепями холмов, иорданских слева, еврейских справа.

  Жизнь зрелой супружеской пары напоминает эту обманчиво монотонную езду от Мертвого моря до Красного. Вы полагаетесь на то, что вы уже давно едете по этой узкой дороге, не отделяющей вас от встречных машин, и до сих пор ничего особенного не случилось. Посещает ли вас мысль о том, что через пять километров впереди вас, возможно, кто-то засыпает сейчас за рулем во встречной машине? Ваше равнодушие к такой возможности (мы теперь привыкли говорить – к такой опции) зависит от каких-то настроек вашего мозга. Может быть, внутренние бури и течения в нем вместе с внешними обстоятельствами привели вас в отменное расположение духа, и вы даже близко не подпускаете к себе подобную мысль. Может быть, вы говорите себе: чему быть, того не миновать, кому быть повешенным – тот ни за что не утонет. Зачем думать об этом? В крайнем случае можно пойти к знакомому доктору и выписать вполне легальную таблетку, которая избавит вас от подобных мыслей. А что происходит сейчас, в эту минуту, в голове сидящей рядом с вами женщины, с которой вы уже так давно движетесь по этой дороге с розоватыми холмами по обеим ее сторонам? Не поймали ли вы себя на мысли, что, может быть, вы хотите знать это в точности – не более чем узнать точную дату и причину своей смерти. Вам удобнее об этом не думать? Как и об этом водителе, который теперь уже в четырех километрах впереди вас? Протяните ей руку. Мы все умеем владеть своим лицом, но не руками. Ее ответ вашей вдруг протянутой руке скажет вам много. Может быть, больше, чем вы хотели бы знать. Это ваше дело, протягивать руку или нет.

  О том, как скромно и экономно они жили в эти последние три года, дает им понять шведский стол, ожидающий их.

  – Я все это съем, – говорит она. Бескомпромиссность и несгибаемая воля непривычно глухо звучат в ее голосе. Всего она не съедает, а Я. делает печальное открытие.

  – У меня, кажется, началось возрастное ухудшение зрения, – грустно замечает он.

  – В чем это выражается? – озабоченно поинтересовалась сытая Баронесса.

  – Во-первых, вилка, и то, что на ней, как будто расплывается и исчезает, когда я подношу ее ко рту, а во-вторых, я не вижу в тебе ни одного недостатка.

  Они открыли все краны и теперь воспользуются всеми или почти всеми предлагаемыми развлечениями. В масках и ластах они часами плавают у кораллового рифа в компании разноцветных рыбок. Когда же выныривают и снимают маски, высокие бежевые холмы и бирюзовое море образуют всего два, но очень контрастных цвета, как контрастен и нереален весь этот яркий аквариум, в котором две рыбки (Я. и Баронесса) в компании других таких же человеческих рыбок плещутся в нарядном празднике существования. Они разглядывают и настоящих цветных рыбок в подводном аквариуме. Принимают участие в экскурсии на джипах. В пыли и тряске они то проезжают над обрывами, то въезжают в узкие фиолетовые ущелья. Когда они усаживаются на привал, мимо них на верблюдах с энтузиазмом проплывает туристический десант из Скандинавии. Когда через час они, разгоряченные вином, громко беседуют и смеются, верблюды появляются снова и неспешно несут на себе назад приунывших викингов, их жен и детей. А еще в один из дней после обеда они участвуют в велосипедной прогулке по вади – высохшему руслу реки. Зимой здесь несутся бурные потоки воды, которые твердая земля и не подумает впускать в свои недра. Пусть катится в море, говорит земля. А летом только люди катятся на горных велосипедах с широкими шинами, проносятся, разбрызгивая мелкие камни. Пот катится по их лицам, а сами они то пыхтят на подъемах, то притормаживают двухколесного торопыгу, который  на спуске может внезапно подпрыгнуть. Того и гляди ударишься головой в каске о каменный выступ скалы, который никто и не подумал убрать с дороги, чтобы туристы не решили, что природа подправлена для них и теперь поет “под фанеру”. В конце маршрута они заталкивают велосипеды в грузовик, а инструктор усаживает их в тени перед ночным переходом и рассказывает анекдоты, пока темень не ложится на теплые холмы. Тогда они поднимаются и идут в кромешной тьме за своим вожаком по другому высохшему руслу мертвой реки. За тишиной и шаркающей поступью усталых туристов приглядывают звезды. В этой темноте, если отстать и чуть подождать, пока темные силуэты окончательно не растворятся в ночном проходе, – перемигиванию с мерцающими звездами не в состоянии помешать ничто. Они снова начинают уставать, когда растянутая колонна туристов замедляется, приторможенная их проводником. Когда арьергард подтягивается, в воздухе пахнет переменой, и вот тишина и тьма взрываются яркими прожекторами и громкой музыкой. Дальнейший путь по вади перегорожен столами, заваленными сырами и фруктами. Шведский стол, который шведским уже назвать трудно, разве в Швеции есть пустыни и пересыхающие на лето реки?