Щит - Михаил Гвор

Прием стар, как мир. Так же выкрал Вукомил жирного борова, рассказавшего столько, что ромеи до сих пор клянут длинный язык разговорчивого труса, навлекшего на них столько неприятностей. И к русинам подсылал девок покраше, слушая потом их рассказы о странных ухватках постельных. Мужей подсылал, чтобы пиво с медом пили, да прислушивались… Но и только, друзья же.

Расслабился, глядя на русинские умения! И первую подсказку проморгал. Думал, что седьмицу назад на «мавку» налетели по дурной шалости парубков. Уж больно легко отбился сопровождающий. Девку-то они без охраны не пускают. А вот друг друга… Тоже слишком уверены в своих умениях. Или в том, что вокруг друзья.

Мы-то друзья. А раз так, то и враги имеются. Не забывшие первую неудачу. Хотя недешево ромеям Заслав достался. Еле взяли. Горазд был русин в схватке безоружной… Пятеро добытчиков к Ящеру ушли. Или в ад свой христианский, в масле жариться, сковородки раскаленные лизать…. Когда кости лицевые вершка на три вглубь уходят, выбивая кровь из ушей, или обломки ребер пропарывают сердце с легкими, только и успеешь, что пару раз ногой дернуть. Еще четверо половину той дороги прошли. Да и остальные дорого заплатили. Кому скулу русин свернул, кому руку или ногу изломал. И почти ушел ведь. Будь забор чуть пониже, или открывайся калитка наружу… Как медведь пер, не глядя по сторонам.

Если бы не Ольха… Вот дивное дело. Стольких девиц по городу ромеи расставили. Ядреных, кровь с молоком. А Заслав на хромоножку, полукровку печенежскую клюнул. Удачно клюнул, что и говорить. Да только удача к ромеям сракою развернулась, да самих же и обдала струей могучей. Все-таки, девка давно у Вука на глазу. Приметная больно. Была. Не решились ромеи такой след оставлять. Чиркнули, походя, ножом по жилке, воробушком бьющимся на тонкой шее. Чтобы потом концы в воду. Подземным переходом к реке, каменюку к ногам, да только булькнет. А мавкой станет — ее беда. То пусть Батька Водяной разбирается.

А все равно девку жалко. Не везло всю жизнь, вот и решила удачу за хвост поймать. Ухватила. Ага. Лужей крови перья чудные обернулись. Не сообразила коней на переправе сменить, когда русин на нее запал. И его сгубила, и себя…

Вукомил зло оскалился, аж скулы свело. От такого зрелища горожане стали разбегаться вовсе уж шустро, будто не человек навстречу шел, а медведь-шатун ломился.

Провели всё же ромеи и князя, и Вукомила, и всех скрытников. Болюче ударили. И обидно. Нагло, словно на собственной земле, не боясь отместки. А ведь не могли не понимать, что по краю пройти хотят. Потому и допрашивать стали прямо на месте, не пытаясь сначала спрятаться подальше. Видать, имели серьезные резоны, чтобы на такое пойти. А это значит, что многое знали, и все меры, что принимались, дабы русинов за вятичей-лесовиков держали, впустую прошли.

Хорошо, успели перехватить почти всех. Большую часть взяли на месте. Мало кто ушел из доглядчиков царьградских, да и остальным не спрятаться. А вот главный сбежать успел, ерша поперек шерсти ему в дупу! Не догнать, тайными ходами кротовьими ускользнул. Тяжело будет достать. Хотя русины говорят, след за беглецом тянется хороший, кровью воняющий. Если поймают… Не стоит завидовать ромею. Хотя ликом он больше на хазарина смахивает. Или булгара… Захотят ли русины сказками его делиться?..

Мысли перескочили на Заслава. Боги оказались немилосердны. Могли бы и врагов надоумить не столь круто брать. Но те решили иначе. То ли были уверены в безопасности ранее не используемого подворья, то ли чуяли нехватку времени. Но вцепились сразу. Жестко, сходу пустив в ход и степную нагайку-волкобойку, и щепки под ногти, и кузнечные клещи, что их срывают. Не щепки — ногти. И железо, выдержанное в огне до вишневого цвета, оставляющее страшные раны на теле…

Русин, подвешенный к каменной стене подвала, молчал. Или ругался. Это волхв точно знал. Писаря взяли живым. Вместе с допросными досками, густо исчерканными угольком. Не успели их в огонь сунуть. Волхв пробежался наскоро, прежде чем, завернув их в дерюгу, выскочил во двор, чуть не сбив кого-то из подчиненных. Да и потом пересматривал, пытаясь первым ухватиться за разгадку.

Сбежавший ромей был справным скрытником. И знал, что да как положено делать. Записывали все до малейшего вдоха и выдоха! Чем знатно облегчили Вукомилу труды. А умельцы и у него есть, разберутся по паре песчинок, с берега какой реки занесло их на подошвах сапог. Тут пригодится даже мельчайший намек. Слово незнакомое, чуть другой выговор… «Курвами», например, вятич точно не будет костерить. А вот булгары — запросто. Хотя ругательства русинские по записям изучать не надо. Достаточно Светлена послушать. Но там не только ругательства есть. Глядишь, потянется ниточка, и растянет весь клубочек. Потянется, как жилы, на палочку намотанные, что сейчас из писаря тянут, записывая уже его вопли. И из сторожей, оставшихся живыми после налета.

Вукомил утешал сам себя. И это отлично понимал. Писарь — единственная надежда. Да и он много не знает. Со сторожей спрос мал. Псы, стерегущие двор, не боле. По русинам прояснений не будет. Заслав был тверд. Словно выкован из той же стали, что русинские мечи, даже арабский клинок перерубающие. Разве что ромейский догляд в Киеве перебить удастся…

— Друже, ты бы хоть юшку вражью с хари стер! — поприветствовал волхва привратник, отворивший неприметную калиточку в высоком заборе. — Словно упыряка какой.

Вукомил провел ладонью по лицу. Посыпались засохшие чешуйки крови, бурыми пятнами оставшиеся на руке…

Всплыли последние слова русина, вспомненные говорливым писарем. Русин мертвым говорил. Как — ромеи, хоть и полжизни жившие на Руси, не уразумели. А Вукомил понял. Если душе пора в Вирий, но еще не все дела сделаны, сильный человек может сказать, даже откусив себе язык и захлебнувшись кровью-рудой.

— Не будет вам, сукам, ни беды, ни горя. Не будет ни счастья, ни радости. А будет только погост посреди топи и камень на груди.

Кавказ, лето 782 от Взятия Царьграда, червень

Буривой устало привалился к стене кошары. Плевать, что острые грани давят спину. На все плевать. Даже дышать не хотелось. И получалось через раз. Из какого харалуга этих ребят делают… Вроде присели, но как на пружинах. Того и гляди, отжиматься начнут, буйную силу выказывая. Дурень ты, скрытник, и мысли у тебя дурацкие. Нашел на кого ровняться. «Стрибоговы дети» на то и в честь Бога ветров названы. Радуйся, дурень, что на ногах за ними поспеваешь, а не тащат тебя на закорках. Хотя, пять лет в «Кречетах»[74] отбарабанил, тоже не детский сад. И дружинным залом не пренебрегал никогда. Наоборот, тело старался держать[75]. Вот и пригодилось. Хотя, если признаться, лучше бы еще век не пригождалось. Чтобы легкие не выплевывать, и не бояться, что сердце грудную клетку проломит…

Даже местные так ходить не могут, хоть они в этих горах и выросли. Не успевают. Хотя, если бы и успевали… С ними гоняться нужды нет. Впереди не горцы. Кроме, разве что, кухонных работников. Тюркские и арабские наставники. И охвостье всего мира, из которого куют «пушечное мясо». И бежать им некуда. Если кто и вырвется, сзади Становой хребет[76] и простых перевалов здесь нет. Не уйдут. Накроем, и всё. Можно возвращаться…

Кавказ! Страна величественных гор: отвесных скал, грозных ледников, бесконечных осыпей и бурных рек. Суровые места. И столь же суровые и свободолюбивые люди. Непростой народ. Точнее народы. Русы пришли сюда в незапамятные времена. Ярослав Вятичский со Светленом Буйным прошли здесь в Хазарско-Царьградском походе. Ту операцию в Гридницах преподают, как пример блестящего стратегического планирования. Князья тогда не особо церемонились. Ярослав хотел совсем свести кавказцев со света, не любил их за что-то. Теперь Буривой знает за что: в той истории бед с горцами было куда больше, чем в этой. Но не было у князей времени чистить горы.

А дальше шесть веков регулярных Кавказских войн! Очередные разбитые племена, потерявшие почти всех мужчин, складывали оружие и признавали власть Великого Князя. Клялись на мече честью горца. И выполняли обещания. Каждая Кавказская война велась против нового противника. Очередной народец решал, что в силах мечом добиться независимости и свободы для грабежей. И опять начинались набеги на соседей, горели мирные кишлаки ясов и касогов, и вои Дербентской или Таматархской дружин мчались в горы, замирять разбушевавшихся татей. На очередную Кавказскую. Кого-то вырезали. Всех, кто выше тележной чеки. Кого-то приводили к покорности. Помогало частично. Народов в горах живет много, и через какое-то время всё шло на очередной круг. Вождю десятка молодых придурков попадала под хвост вожжа, и он поднимал знамя мятежа.

Терпение окончательно лопнуло сто лет назад. Время стояло серьезное, успехи розмыслов привели к резкому развитию связи и скоростей передвижения, а следом за ними стала увеличиваться и держава, присоединяя сопредельные управляемые страны[77]. И терпеть посреди собственной земли дикую высокогорную вольницу было никак невместно. По указу Олега Мыслителя русские дружины прошли Кавказ, заглянув в самые отдаленные аулы. Кто-то решил дело миром. Других вырезали. Самых упорных переселили в степи южнее Большого Камня. И по всему Кавказу наставили сиверских паланок. Пять лет непростой войны. И еще с десяток продолжались мелкие стычки с недобитками, после чего в горах стало тихо.