Рыцари былого и грядущего. Том I - Сергей Катканов

Порою воинам ислама открывалась истина. Если верить их собственным источникам, они вполне допускали, что среди тамплиеров может сражаться святой Георгий Победоносец. Без помощи Небесного Воина сарацины не знали как объяснить нечеловеческую храбрость тамплиеров. Так может быть, враги нашей веры были правы?

Но даже сверхъестественное боевое мужество тамплиеров кажется не столь уж поразительным по сравнению с тем, как мужественно они принимали смерть в плену. Уже в начале XIV века на процессе по делу тамплиеров генуэзский дворянин Персиваль де Мор поведал о группе храмовников, попавших в сарацинский плен и выбравших смерть, когда им предложили свободу в обмен на вероотступничество. Если учесть время этого свидетельства, значит и через сто лет после Саладина тамплиеры так же мужественно умирали за веру. Орден сумел удержаться на высоте своих идеалов в течение очень длительного исторического периода. А ведь как часто сообщества, создаваемые во имя самых высоких идей, всего лишь через пару десятков лет превращались в своры жалких карьеристов. Орден Храма не «выдохся» за полтора века!

В одной из книг Андрей нашёл рассказ про тамплиеров-мучеников из замка Сафет. Об этом ему рассказывал Дмитрий, но тогда тамплиерская «радость смерти» показалась Андрею зловещей. Только сейчас, после судьбоносной для него Божественной Литургии, пережив несказанное счастье подлинного присутствия Божьего, Андрей всей душой ощутил возвышенное состояние тамплиерских душ, когда они добровольно выбирали смерть за Христа. Всё дело в том, что это не было с их стороны мучительной жертвой. Они умирали счастливыми — вот в чём разгадка тамплиерской тайны. Потому они так единодушно подставляли головы под топор палача, потому среди 30-и рыцарей Сафета не нашлось ни одного вероотступника. Все они хотели быть счастливы, а жизнь без Христа представлялась им невыносимым страданием. Нет, не мучение они выбрали, выбирая смерть, а самую светлую и возвышенную радость.

Здесь была изложена легенда о том, что один из братьев-тамплиеров под Сафетом читал молитву «Спаси, Царица», когда палач занёс меч над его головой. Отрубленная голова тамплиера все же дочитала молитву до конца. Могло ли такое быть? Теперь Андрей уже не сомневался, что вполне могло. Орден сам по себе выглядел таким чудом, что в подобные частные чудеса было уже не трудно поверить.

Говорят, что тамплиеры владели великой святыней — терновым венцом Спасителя. И каждый год во время страстной седмицы в великий четверг в руках капелланов Ордена терновый венец расцветал, давая живые побеги. Если чувствовать и понимать Орден, вопрос о том, настоящим ли венцом Спасителя владели тамплиеры, становится каким-то глупым, несущественным, ничего не значащим. Настоящей была их любовь ко Христу.

Идеология, конечно, нуждается в обоснованиях, подтверждениях и доказательствах, но уж любовь-то определённо никогда и ни в каких доказательствах не нуждается. А их идеологией была любовь. Не случайно, впрочем, святыней тамплиеров был именно терновый венец — символ земного страдания. Но в том-то и вся суть тамплиерского чуда, что страшные, пронизывающие голову шипы, становились на их глазах нежными, ласковыми живыми побегами. Да, без сомнения, тамплиеры знали формулу, при помощи которой мертвящее страдание преображается в животворящую любовь. Разве не удивительным был боевой клич тамплиеров: «Здравствуй, Бог — Святая Любовь». Вот где чудо из чудес: грубые мужики, перед тем, как броситься в гущу кровавой бойни, приветствуют Святую Любовь. Значит, души тамплиеров не были грубыми. Они были нежны, как живые побеги на терновом венце.

Теперь Андрей читал поэму епископа средневековой Акры Жака де Витри «Скачёк тамплиера». Там рыцарь-тамплиер обращался к своему коню перед последней смертельной схваткой: «Мой конь, мой добрый товарищ, я провёл много дней, скача на твоей спине, но этот день превзойдёт все другие, ибо сегодня ты понесёшь меня в рай».

Когда-то Андрей увлекался фантастикой и сейчас подумал: скачёк тамплиера — это прыжок в гиперпространство. Из материальной реальности в духовную. Бой с призывом «Бога-Святой Любви» был для них порталом, открывающим доступ в параллельный мир, в иную вселенную. Из царства ненависти и страдания в Царство Небесное, где счастье не порождает боли, как Свет не порождает теней.

Сверхрелигиозность тамплиеров, судя по всему, выглядела странной даже в том высокорелигиозном мире. Безграничность самоотречения рыцарей-монахов не только восхищала, но и настораживала, а порою откровенно пугала и светских рыцарей и даже священников той поры. Андрей знал, что Церковь причисляет к лику святых всех без исключения мучеников, принявших смерть за веру и не пожелавших отречься от Христа. Но почему-то ни один тамплиер-мученик не был канонизирован католической церковью. Понятно, что после разгрома Ордена это стало уже невозможно, но от Хаттина до разгрома прошло больше ста лет, от Сафеда до разгрома — больше полувека. Иных святых католики канонизировали лет через 20 после кончины. Тамплиеров — не захотели. Даже более того: стало признаком хорошего тона обвинять тамплиеров во всех бедах и неудачах крестоносцев. Тут уже не до канонизаций.

Европа настороженно относилась к тамплиерам с самого начала существования Ордена. Где-то около 1130 года один богословски образованный тамплиер, подписавшийся «Гуго-грешник», пытался успокоить своих братьев: «Незримый враг утверждает, что когда вы убиваете, то вы делаете это из ненависти или жажды насилия. Я говорю: у вас есть честное основание для ненависти, потому что вы ненавидите не людей, а их грехи».

Хорошо сказал Гуго, но понимал ли он, что мир не склонен разбираться в таких тонкостях? Как будто критики Ордена способны были видеть разницу между ненавистью ко грехам и ненавистью к грешникам. Да каждый ли тамплиер способен был чувствовать эту разницу? Легко ли это, ненавидеть убийство и одновременно любить убийцу? Особенно, если и самому приходиться убивать. Только ли из христианского смирения автор трактата сам себя называл «грешником»?

Андрей чувствовал, что здесь какая-то глобальная нестыковка. Хороший воин обязан быть жестоким, но жестокий человек — плохой христианин. Как же тогда хороший воин может быть хорошим христианином?

«Незримый враг утверждает» — сетовал Гуго-грешник. Но враги, утверждающие нечто крайне неприятное для тамплиеров, были порою очень даже зримыми. В 1157 году Иоанн Солсберийский в своём труде, посвящённом церковно-политической этике, писал: «Это нарушение традиций Отцов Церкви вызывает наше удивление. Рыцари Храма с одобрения папы заявляют претензии на управление храмами, насаждают в них своих ставленников. Они, чьё обычное занятие состоит в пролитии человеческой крови, в определённом смысле посягают на управление Кровью Христовой».

«Разве не прав этот Иоанн?» — с тихой грустью спросил Андрей сам себя. Пытаясь ответить на эти мучительные вопросы, он всё же оставался очень спокойным и умиротворённым. Благодать Святого Причастия не позволяла ему терять душевное равновесие. «А ведь я сам — убийца, — думал Андрей — но Господь дал мне познать Его Любовь. Я могу закончить свои дни в покаянии и никогда не брать в руки оружие, но если все христиане так поступят, тогда оружие останется только у врагов Христовых. То-то им будет радости. Количество зла в этом мире многократно умножится. Богословов-чистюль попросту начнут резать, как баранов. Если же я, ради Любви Христовой, вновь возьмусь за оружие, такие как этот Солсберийский умник мне руки не подадут. Ведь моё «обычное занятие состоит в пролитии человеческой крови». Нет, только в теории это противоречие устранить невозможно. Осуждение тамплиеров кажется убедительным лишь до тех пор, пока дело не дойдёт до практики».

Иоанн Солсберийский ругал тамплиеров через 4 года после смерти Бернара Клервосского. Некому стало возразить. Но нет, слова святого Бернара и сейчас, спустя восемь веков, дышать жизнью. Клервосский праведник вовсе не был восторженным и наивным глупцом. Он прекрасно понимал, что все наши действия в этом мире несут на себе печать несовершенства и в этом смысле Орден Храма тоже не безупречен. В проповеди на «Песнь песней» святой Бернар писал: «Мы похожи на воинов в шатре, мы тщимся завоевать Небо силой, и существование человека на земле — это существование воина. Пока мы ведём эту битву в наших нынешних телах, мы далеки от Господа.»

Бернар писал это не про воинов, а про всех людей. Все мы в той или иной степени — воины. Такова природа этого мира. Профессиональные вояки в духовном смысле мало чем отличаются ото всех остальных. И разница между людьми не в том, держат ли они в руках оружие, а в том во имя чего они воюют — с оружием или без оружия — не важно.

И воины, и купцы, и правители, и крестьяне одинаково далеки от Бога, потому что они живут в этом мире. Люди отличаются лишь вектором своего духовного движения. Одни всё больше и больше удаляются от Бога, потому что молятся идолу удовольствий, а другие хотя бы стараются двигаться по направлению к Богу. Бернар восхищался тамплиерами не потому что они сделали профессию воина безгрешной, а потому что они хотя бы попытались облагородить страшное служение воина настолько, насколько это вообще возможно.