ДОРОГА В БАГДАД - Мариэтта Шагинян

Секретарь подскочил к железному шкафу.

— Поцарапан, но не открыт! — воскликнул он радостно. — Наше счастье, сэр, что мы вовремя спохватились. Вот оно, это письмо! Нам с вами следует безвыходна быть дома и усилить стражу вокруг представительства.

— Совсем нет, Чарльз, — ответил сэр Томас облегчению вздыхая при виде письма. — Это были простые, мелкие воришки, — видите, они украли мои золотые запонки, которые я утром нечаянно оставил здесь. — Наоборот, нам необходимо рассеяться, чтоб наши нервы не спасовали, покуда будет длиться неделя Кавендиша. А письмо…. дайте-ка его сюда!

Сэр Томас взял из рук секретаря драгоценный документ, обернул его шелковым платком, распахнул пиджак и засунул пакет глубоко, В секретный карман жилетки.

— Ну вот, теперь, — пробормотал он, застегивая карман на автоматические кнопки, сцепленные кусочками магнита, — чтоб украсть это письмо, понадобится украсть жилетку, а чтоб украсть жилетку, надо будет украсть меня _ самого. Не думаю, чтоб это удалось даже самому ловкому вору в Мире. Успокойтесь же, Чарльз, и распорядитесь насчет двух домино. Мы непременно поедем па открытие «Гонории»!

Когда лорд и секретарь вышли из кабинета, было несколько секунд тишины. Только слабый морской ветер шевелил бумажки и кисейную занавеску. Но вот из-за портьеры раздался шелест, и чьи-то ловкие, легкие ноги скользнули по паркету, словно по воде. В комнате очутился стройный, красивый, как Дионис, юноша с крепкими кудрями вокруг невысокого лба, с яркими глазами, веселым блеском зубов и очаровательной ямочкой на правой щеке. Он прыгнул на подоконник и скользнул вниз, между кактусами, не задев ни одного из них.

— Чепуховое дело! — пробормотал он сквозь зубы, перелезая через ограду, увитую плющом. — Надеюсь, это будет моим последним делом. Всего два акта: симуляция кражи, чтоб узнать, где документ находится, И самая легкая кража в мире, для которой надо только весела провести вечер. Мамаша будет довольна! Я обряжусь дьявольски хорошо и потанцую на карнавале, как никогда не танцевал!

____________________________

*Это день траура.

**Мохаррам — шиитский праздник в память убитого пророка Гуссейна.

ГЛАВА СОРОК ЧЕТВЕРТАЯ

Открытие виллы «Гонория»

Южная ночь падает вниз, как коршун. Не успело солнце зайти, куда следует, а уже синие воды Персидского залива стали черными, на небе выскочили звезды, каждая на своем месте, установленном астрономией, и внизу зажглись тысячи фонарей, каждый на своем месте, установленном полицией. Порт Ковейт был положительно пьян от огня, иллюминаций, крика и запаха крови. Низкие крыши восточного квартала густо усажены женщинами в чадрах. Узкие улички полны фанатиков. Крики, самоизбиения, кружения, шум падающих тел, стой и бред опиумистов, вопли женщин не утихают ни на минуту. А в европейском Квартале, возле самого мола, где чернеют иностранные суда всех Мастей И флагов, загорелись! тысячи пестрых огней над веселым, кружевным павильоном, построенным в китайском стиле, увешанном фонариками и бубенчиками и носящем на фронтоне световую надпись:

— Ну, ноли вы вое еще недовольны, на вас ничем не угодить! — проворчал Апопокас, останавливаясь перед румынским. князем в своем беге между стульями, кадками, столиками, размещаемыми по веранде. — Девчонки наряжены лучше нельзя, повар стряпает точно на королевскую кухню, Миссионера мы спровадили в самое подходящее время, приглашения приняты, от гостей отбою не будет, — одним словом, ваша «Гоноррея»…

— «Гонория», а не «Гоноррея»… — сердито прервал румынский князь. — Остолоп, ты хочешь меня осрамить! Сколько раз я тебе повторяю: «Гонория», «Гонория!», «Гонория»! Вилла «Гонория»!

— Я И говорю — вилла «Гоноррея»! — обиделся Апопокас. — Что я, глухой, что ли?!

Вилла и впрямь заботами Апопокаса приняла самый щегольский вид. Внизу, возле открытой сцены, была великолепная оранжерея, с раздвижным стеклянным потолком, с фонтанчиками из мадеры, малаги и ширазских вин. Еще ниже, в полуподвале, затканный зелеными китайскими штофами, приют опиумистов, с лежанками, занавесками, лампочками под потолком в форме пауков. На втором этаже целая галерея передвижных кабинок, где все устроено на манер трувильских морских раздевален: оконца на залив, запах моря и водорослей, деревянные стены, зеркала, удобные лежанки, купальные костюмы. Еще выше, под куполом китайского домика, азартный игорный зал а крупье и состоящими на службе шулерами, которым обещаны награды за увечья и страховка в случае тюрьмы: их держали для любителей скандалов.

Еще не пробило десяти часов, а к блестящему полукругу лестницы стали, как майские жуки, жужжа, подлетать черные автомобили. Дверцы хлопали словно крылья. Один за другим по лестницам всходили карнавальные гости. Тучный американец со своими атташе в красном домино. Десятки чиновников, шпионов, гарнизонных офицеров, ученых, сидевших над геологией, минералогией, флорой и фауной, загорелые под ковейтским солнцем, одичавшие от ковейской скуки, потирая ладони и причмокивая от удовольствия, один за другим, всходили по блестящим ступеням.

Грянула острая музыка джаз-банда. Для любителей Востока в одной из ниш мяукали персидские сазандари, аккомпанировавшие персу, певшему из Саади. Тысячи звуков наполнили зал. Занавес раздвинулся.С эстрады вниз, сопровождаемые самим князем Гонореску, одетым в военный мундир, чинно сошли девицы из «ковейтекого комплекта». Появленье их — было обдумано до мельчайших деталей. Это был трюк, — величайший трюк Гонореску: все девицы, — от первой до, последней, были одеты как «приличные женщины».

Они шли, благовоспитанно улыбаясь. Ни одна не подвела глаз, не намазала губ сильнее, чем дамы из общества. Гонореску чопорно кланялся и представлял их обществу:

— Леди Сарра

— Баронесса Минни!

— Принцесса Эллида!

И дипломаты склонялись к их ручкам. Не прошло и десяти минут, как они уже были во власти всех чар, паутин и паучков, расставленных румынским князем. Только тогда грянул европейский оркестр, — заглушая тоскующую музыку Востока облако конфетти наполнило зал, — Тысячи змей серпантина стали взвиваться вверх И оплетать люстры, и в открытые настежь двери из темной глубины ночи ринулись целые толпы замаскированных.

— Хорошо! — пробормотал Гонореску, сидя у себя в капитанской будке, похожей на кабинет телефонистки. — Очень хорошо! Такого комйльфо нет даже в Бухаресте. А ну-ка, действуют ли мои аппараты?

Он снял трубку, нажал один из звонков и прислушался.

— Ага! Ложа американца! Разговаривает с толстяком! В рыжем домино, профессором Брашо… Не сходятся в цене! Ну-ка, ну-ка, ну-ка, подробней!

B телефонную трубку явственно донесся плачущий голос Брашо:

— Но вы сможете, сэр, благодаря этой бацилле держать в маразме все колониальные народы!

— А зачем нам держать их в маразме? — лениво ответил американец. — Кто же, скажите, будет тогда доставлять нам сырье? 

Румынский князь одобрительно кивнул головой в знак полного  согласия со своим патроном патроном и нажал другую кнопку. Аппарат соединился с соседней ложей . На зеркальной пластинке явственно отразился товарищ Прочный в полотняной гимнастерке и без всякого домино. Он окружен целым цветником девиц, сомкнувшимся вокруг него кольцом:

— Ага, лучшие номера нашего комплекта! — пробормотал Князь. — Должно быть, выпытывают у него, согласно инструкции…

Послушаем-ка!

Он прижал трубку к уху, надавил педаль, позвонил раз, другой, третий, топнул ногой, — ничего, ни звука! Из ложи товарища Прочного не доносилось к нему ни шороха, да и не могло доноситься, если принять во внимание все кружевные носовые платки, заткнутые без всякой экономий в маленький, спрятанный под портьерой рупор.

Взбешенный Гонореску вскочил, чтоб выяснить это подозрительное обстоятельство. Но он еще не вышел из комнаты, как к нему влетел бледный Апопокас.

— Ваше сиятельства! Ваше сиятельство!

— Что еще случилось?!

— В зале появились странные люди! У них у всех есть пригласительные билеты, но... Ваше сиятельство! Мне кажется, билетов этих гораздо больше, чем было разослано. Поглядите сами!

Апопокас вытащил Гонореску вслед за собой. Они выбежали на крытую галерейку. Внизу, под куполом, лежит зал, залитый светом, конфетти, серпантином, вином. Душный задам с воем и стоном скрипок поднимается кверху. Зал полон народу,— полон до неприличия, до тесноты и неразберихи.

—Я не звал так много людей!.—Испуганно прошептал князь.

Мёжду тем странные люди в масках, веселясь, гикая, проносились попарно собирались в круги, в кресты, в тройки, махали руками, кружились, распуская вокруг полы домино, и нельзя было ни в одном из них признать служилую европейскую аристократию КовейтаI