По пути в Германию (воспоминания бывшего дипломата) - Вольфганг Ганс Путлиц

Новый министр приказал нам особо внимательно следить за сообщениями о зверствах, появляющимися в иностранной прессе, и, если будет возможно, добывать у соответствующих властей внутри страны материал для опровержения. Однако в отношении большинства такого рода сообщений материал для опровержения достать было невозможно, так как факты были совершенно неопровержимы. Я вспоминаю об убийстве еврея Ионаса, владельца берлинского универмага. Его изуродованный труп был найден в канале Ландвер в присутствии некоторых иностранных корреспондентов. Сфабриковать опровержение было невозможно. История вызвала определенный шум, и о ней доложили Геббельсу. Не моргнув глазом, он заявил:

— В Берлине вообще не существует универмага Ионаса, и баста! [131]

Выть может, за границей и поёерйли этому официальному заявлению, но в Берлине любой ребенок знал универмаг Ионаса.

В иностранных газетах все чаще стали появляться сообщения об истязаниях, которым подвергаются арестованные коммунисты; прежде этому уделялось меньше внимания, чем сообщениям о преследованиях евреев. И вот в один прекрасный день была дана команда: «Завтра в одиннадцать часов утра важная встреча с иностранными журналистами у Геринга». Я позвонил своим подопечным, и они явились почти в полном составе.

Жирный Герман жил в то время во дворце президента рейхстага на Зомерштрассе. Этот дворец был соединен со зданием рейхстага при помощи подземного хода, который получил широкую известность. Нас собрали во дворце в большом зале для приемов. Дверь в узкой стороне зала, из которой появился Геринг, вела в его личные аппартаменты. Тем не менее вельможа, как и его многочисленная свита, появился в сапогах со шпорами, в боевой раскраске, в фуражке, ремнях и перчатках. В его руке болтался какой-то хлыст. Прошло немало времени, пока толстяк отстегнул свое снаряжение и положил его на приготовленный для этого стол. Затем он произнес довольно краткую речь, которая состояла из обычных напыщенных фраз, выдержанных в бравом прусском духе. Смысл ее заключался в том, что регирунгсрат Дильс отдает себя в распоряжение господ корреспондентов для того, чтобы провести осмотр полицейпрезидиума на Александерплац. Там корреспонденты собственными глазами смогут убедиться, насколько лживы все сообщения о противоречащем закону обращении с политическими заключенными.

Караван наших автомашин отправился в путь. Мне еще никогда не приходилось видеть тюрьму изнутри. Подымаясь по каменной лестнице, мы имели возможность заглянуть через окна с решетками в темный двор. Внизу было полно людей, которых, видимо, только что выпустили из камер, чтобы они полчаса подышали свежим воздухом. Тут были вперемешку мужчины и женщины, старики и молодые. Согнанные в кучу, сотни несчастных людей в жалком одеянии, дрожа, бродили в этот дождливый день по площадке, окруженной красной кирпичной стеной. Лица людей, которые мы могли разглядеть в темноте, выражали горечь. [132]

Дильс вел нас вдоль коридора, а вахмистр открывал одну за другой многочисленные камеры; мы заметили при этом, что некоторые из них были пропущены. В открытых дверях один за другим появлялись заключенный или заключенная. Их представляли нам как коммунистических и социал-демократических активистов; их имена были мне незнакомы. Заключенные вели себя по-разному: некоторые казались раздраженными, другие — удивленными, а третьи даже были обрадованы, так как наше появление, видимо, пробудило в них надежду на то, что день освобождения недалек. Все эти встречи не давали журналистам материала, так как из заключенных почти ничего нельзя было выжать. Те, кого нам демонстрировали, были, по всей вероятности, не из самых боевых.

Под конец один из журналистов внезапно задал вопрос:

— Не находится ли здесь Тельман?

Дильс немного растерялся и сначала даже не ответил. Но, видимо, кто-то из тюремщиков, отпиравших двери, сказал, что мы как раз находимся у камеры, в которой заключен Тельман. Желание посетить его было настолько всеобщим, что Дильс скрепя сердце был вынужден согласиться.

Открылась железная дверь, и в голой побеленной камере мы увидели коренастую фигуру известного вождя рабочих, которого даже Перс и его компания из «Амейзе» обычно с некоторой симпатией называли «Тедди».

Сквозь решетку за тюремной стеной был виден даже лоскут неба. Тельман, видимо, как раз смотрел туда. Заметив в открытой двери нашу группу, он спокойно сделал два или три шага влево и, оказавшись в углу, повернулся к нам спиной. Он стоял неподвижно, сложив руки на груди. Сладким, вежливым голосом Дильс обратился к нему:

— Господин Тельман, я привел к вам иностранных журналистов, которые охотно обменялись бы с вами парой слов.

Тельман презрительно пожал плечами.

— Господин Тельман, мне кажется, что господа могли бы быть вам полезны. [133]

Из угла не донеслось ни звука. Только массивная спина, казалось, говорила: «Можете поцеловать меня в...»

— Господин Тельман, неужели нет ничего, что вы хотели бы сообщить миру?

Тельман не реагировал и не двигался. Много раз, применяя самые различные приманки, Дильс пытался вызвать его на разговор. Все оказалось напрасным. Наконец Дильс сдался, и двери снова закрыли.

Лицо Дильса горело, шрамы на его щеках выступили еще сильнее.

— Вы видите, господа, — обратился он к нам, когда мы сделали несколько шагов по коридору, — этот человек подобен зверю. У него вообще нет никаких нормальных реакций. Бессмысленно пытаться разумно разговаривать с индивидуумами такого склада. Их можно только запереть в клетку, где они не будут представлять опасности для остального человечества.

Я возвращался вместе с очень интеллигентным рыжеволосым чикагским журналистом Никербокером. Когда мы оказались одни в машине, он сказал мне:

— Этот Тельман сделан из более твердого металла, чем большинство других. Мне он чертовски импонирует, Я уверен, что они не сломят его и за тысячу лет, даже если будут ежедневно избивать.

С ужасающей быстротой положение во всех областях государственной жизни развивалось в определенном направлении: в стране царил произвол. Настоящие преступники все чаще назначались на посты, которые позволяли им откровенно и безнаказанно удовлетворять свои садистские наклонности.

Недопустимые инциденты произошли даже у нас, в министерстве иностранных дел. В один прекрасный день несколько вооруженных штурмовиков самовольно арестовали многих высших чиновников, в том числе и таких, которые были известны как закоренелые реакционеры. Среди арестованных был и бывший фюрер «Стального шлема» фон Бюлов-Шванте, ставший позднее послом в Брюсселе. Правда, через несколько дней арестованных освободили, однако на протяжении многих недель их коротко остриженные головы напоминали о случившемся. [134]