Там, где всегда ветер - Мария Романушко

Выхожу на улицу.

Воскресный солнечный день… Брожу по безлюдным улицам, как по пустыне. На душе тоскливо, сама не знаю почему. Мне всегда тоскливо весной, особенно когда так пронзительно светит солнце, как будто рентген. Дома находиться невозможно: тоска! На улице – тоже тоска… Господи, куда деть себя? Чем унять эту тоску? Чем заполнить огромную, оглушающую пустоту, которая внутри?…

Перехожу улицу, как лунатик. И вдруг замечаю… на мостовой, у самого края обочины – разноцветную скорлупу от пасхальных яиц… Меленькие, красные, синие, зелёные осколки… как будто осколки другого мира, нечаянно залетевшие в наш мир…

Стою, оцепенев, и смотрю, как заворожённая… Тоска усиливается, она подымается внутри, как волна-цунами, и захлёстывает меня с головой…

Сил моих больше нет. Я опускаюсь на обочину, рядом с этими осколками, и плачу… И никого нет вокруг. Ни души. Хотя это центр города.

Пасха…

Цветущий сад

Каждую осень и каждую весну в нашем городе сажают деревья. Какие-то из них засыхают за лето, какие-то вымерзают зимой, но на место погибших горожане упорно сажают новые.

И вот уже шелестят за окном тополя и клёны, стремительно дорастая до нашего второго этажа…

Мы с бабушкой по вечерам поливаем наши любимые дерева прямо из окна – с помощью длинного резинового шланга. Так делают многие горожане. И город на глазах превращается в цветущий сад: яблони, белые акации, каштаны…

Всё это весной цветёт и благоухает, засыпая тротуары белой пеной лепестков…

.  Весенне-летняя сумятица.  Вдруг ринулась с апрельских крыш.  В зелёный дым листвы.                  – как в кружево….  (А ты всё спишь?….                 А ты всё спишь!)

.  Дождь.  с города сорвал задумчивость..  Он ураганный – как в июле!.  И под бомбёжкой ливня светлого.  Гудит весь город, словно улей…

.  И все бегут, насквозь промокшие,.  Бегут по лужам!….                  Спотыкаются!.  А человек какой-то медленно.  Идёт….            И тихо улыбается….  Эй, человек!.            Куда ты топаешь?.  Скажи. Нам, может, по пути..  Ты в лето?.      Мне ведь – в ту же сторону!.  Давай вдвоём.             туда идти…

Кукуруза летом

Моё отрочество совпало с кукурузным бумом в стране. Космическим и кукурузным – одновременно. На процветание космоса работали наши родители, а мы, отроки, самоотверженно трудились на кукурузных полях.

В середине весны занятия в школе отменялись. Ура!!!

И каждое утро все средне- и старшеклассники приходили в школу в рабочей одежде. В одной руке – узелок с едой, в другой руке – тяпка. По-другому ещё она называлась сапка. Древнее и при этом нестареющее орудие труда, которым пропалывают сорняки.

За нами приезжали грузовики, причём открытые, без всякой брезентовой крыши. Мы в эти грузовики весело загружались, рассаживались на длинных скамьях и, с песнями, как в лучших советских фильмах, ехали на бескрайние поля соседнего колхоза. Я тоже пела вместе со всеми – под тарахтение грузовика не слышно, что я «гужу».

…Жара занималась с самого утра. Пока доезжали до места трудового подвига, солнце стояло уже высоко… Всё-таки юг Украины!

На краю поля нас ожидал бригадир. Каждому поручался для прополки «рядок» свежепроросшей кукурузы. Упругие ярко-зелёные росточки весело торчали из жирного чернозёма… Иногда росточков было несколько в одной «лунке». Наша задача была – оставить один росток, самый лучший, чтобы ему не мешали жить хилые братья. А самое главное – надо было нещадно выпалывать сорняки. В основном, это были осот и чертополох, которые спешили заглушить всё! Чертополох хотел стать полным хозяином этой чёрной жирной планеты!…

А по ходу прополки надо было оставшийся процветать кукурузный росток старательно окучить, взрыхлить вокруг него – избранника судьбы! – покрывшуюся сухой корочкой почву.

Итак, задач было сразу несколько: прополоть, проредить и окучить. А самое главное – дойти свой рядок до конца и не упасть под этим палящим солнцем… Последняя задача была лично для меня самой трудной. Я очень плохо переносила жару.

…Дойдя рядок до конца, мы тут же разворачивались, занимали новые рядки и шли, махая тяпками, в обратную сторону. Но иногда рядок был длинный-предлинный, казалось – он уходит за горизонт, в жаркую бесконечность, окутанную жёлтым маревом… Но и это не самое трудное. А самое трудное было тогда, когда каждому из нас поручались одновременно два рядка! Два рядка, уходящие в бесконечность… Работа на целый день.

Вокруг – бескрайнее поле без единого деревца или кустика, чтобы спрятаться хоть на минутку от жары. Над головой – раскалённое до белизны небо и обезумевшее солнце, как будто навсегда застывшее в зените… Удивляюсь, как никто из нас не умер на том поле…

Идёшь между своими двумя рядками, машешь тяпкой, на руках очень быстро вспухают мозоли. Наклон влево – тюк, тюк, тюк, тюк вокруг зелёного росточка: прополола, проредила, взрыхлила. Наклон вправо – тюк-тюк-тюк вокруг правого росточка: прополола, проредила, взрыхлила. Шаг вперёд – наклон влево: тюк, тюк, тюк, тюк – прополола, проредила, взрыхлила, наклон вправо: тюк, тюк, тюк, тюк… А росточков этих впереди – ТЫСЯЧИ!…

Солнце печёт, кажется, что в тебе уже накопилось сорок градусов, не меньше! Миллиарды раскалённых атомов, и каждый кричит: ПИТЬ!… ПИТЬ!… Но бочки с водой не видно… Наконец, деревянную бочку с водой притаскивает старенькая лошадка. На облучке сидит молчаливый старик-водовоз. Вода из деревянной, разогретой на солнце, бочки противно-тёплая и пахнет болотом. Но всё равно пью, пью и никак не могу напиться! Такая она желанная, эта вода…

И – опять возвращаемся к своим рядкам. Наклон влево – наклон право, влево – вправо, влево – вправо, влево – вправо, влево – вправо… Поясница разламывается, пот заливает глаза, солнце печёт, опять хочется пить, как будто и не пила… А эта зеленуха – и кукуруза, и чертополох, и осот – всё сливается перед глазами в один сплошной винегрет, уже не разобрать: где сильный росток, а где слабый, что выпалывать, а что оставлять, где царица-кукуруза, а где жилистый сорняк… И – уже ничего не различая, как марионетка: тюк! тюк! тюк! тюк! – по чём попало… Только бы поскорее дойти до конца! Только бы не превратиться в мокрое место. Точнее – в сухую колючку…

Мальчишки наши – настоящие товарищи: если доходили первыми, тут же, не отдыхая, шли навстречу отставшим девочкам.

…А вечером приезжала железная бочка с молоком и телега с ломтями чёрного хлеба и стаканами для молока. Так Родина благодарила нас за наш праведный, бескорыстный труд. По сути – рабский. Но никто об этом не думал тогда. Нам говорили, что наш труд нужен Родине, что колхоз без нашей помощи просто погибнет, и мы по-детски гордились.

Обратно опять ехали с песнями… «Сегодня мы не на параде, а к коммунизму на пути… В коммунистической бригаде с нами Ленин впереди…» И так – каждый день.

У меня такое ощущение, что в начале каждого лета была огромная жаркая кукурузная вечность… Кукуруза подрастала, но и чертополох не дремал! И надо было рубиться с этим колючим настырным растением не на жизнь, а на смерть…

Но никто не жаловался. Никому и в голову не приходило как-то отлынивать от этой кукурузной повинности. Никому гордость не позволила сказать: мне трудно, больше не могу. Или попросту: не хочу. Только одна девочка в классе, Инка, которая всё время хвалилась своим пороком сердца, не ездила с нами на кукурузу.

А все остальные в полном ликовании кричали «УРА!…», когда нам объявляли: «С завтрашнего дня уроки отменяются, едем на кукурузу». Это было таким счастьем – не ходить в школу! Как тут не загорланить вместе со всеми песню, трясясь в пыльном грузовике, с тяпкой на плече?…

Выстрел в небо

Жаркая весна. Большой компанией на майские праздники едем на весь день на Днепровское водохранилище. Пять семей, плотно набившись в трёх «легковушках». Аня-большая с родителями и братом Вовой, Тома со своей семьёй, друзья родителей: Козловы и Попельницкие с детьми. И нас четверо, гружённые огромной сумкой с бабушкиными пирогами. Бабушка с нами на пикники не ездила, но всегда присутствовала на них вкуснейшими ватрушками, которые пользовались огромной популярностью в народе, пирожками с рисом и своим знаменитым рулетом с маком. Мы, дети, весь день прикладывались к этой ароматной сумке, сладко пахнущей ванилью, причём, не только мы с Маришкой, а весь детский коллектив.

И только Ане и Вове дядя Юра, их папа, не позволил до обеда съесть ни одного пирожка. И я увидела, что дядя Юра не только весёлый, но и очень строгий. Его слова в семье не обсуждаются. Если дядя Юра сказал – значит, всё. Нельзя есть пирожки до назначенного часа – значит, нельзя, без разговоров. «У нас дисциплина, как на военном корабле», – смеётся тётя Оля. А я подумала, что если бы папа Федя так пристально следил за каждым моим шагом и самолично решал, есть мне пирожок или нет, и в какое время, я бы ну точно сбежала из дома! Но Аня и Вова ничуть на своего папу не обижались: нельзя – стало быть, нельзя. Что ж тут обсуждать и на что тут обижаться, если НЕЛЬЗЯ?