Любовь, исполненная зла - Станислав Куняев

Любовь, исполненная зла — VIII

От одной из самых талантливых учениц Ахматовой, возросших в эпоху «оттепели», Ирины Семёновой, живущей по сей день в Орле, я получил недавно в подарок книгу её избранных стихотворений с несколько претенциозным названием «Русская камена». Я полистал её и даже подумал: иные стихотворения вполне были достойны того, чтобы под ними стояло имя Ахматовой. Нет нужды приводить их целиком, порой достаточно первой строчки: «Ты одержим навязчивым недугом»; «Какую странность видишь ты во мне»; «Блажен лишённый песенного дара»; «К другим иди! Мне одиноко, что ж»; «А я всю жизнь притягивала чем-то»; «Зачем тебе мои измены»; «Я книг своих не помню, я — другая»… Одно всё-таки процитирую целиком:

Издания золотыеИ мраморный пьедестал?За эти стихи простыеВесь мир на меня восстал!

А я лишь свечой горелаПред Богом в родном краю,Где Муза окрест смотрелаИ пела мне песнь свою.

Ахматовские выверенные рассудком скупые чувства, ахматовская каллиграфическая точность рисунка душевных движений, выраженных через движения физические, то же болезненное, но осторожное тяготение к тёмному миру и бегство от его тьмы к свету, те же убедительные попытки пророчеств, то же ощущение вины за греховные замыслы — и трогательные порывы оправдать или отмолить свою вину, та же гордыня от сознания своей причастности к царству русской поэзии, та же постоянная дочерняя надежда на покровительство Музы.

Есть у Семёновой поэма «Северные фрагменты» о жизни в молодые годы в Ленинграде, естественно, с ахматовским эпиграфом: «Там, где плещет Нева о ступени, — это пропуск в бессмертие твой». Есть в поэме и прямое признание в любви к Ахматовой:

Увы! Безделицу такуюЯ звать поэмой не рискую,Обрывков тьма, размазан планИ сплошь ахматовский туман.

Хотя, пожалуй, сходства мало!Но до безумия бывала,Я вам скажу, в те временаЕё стихом потрясена.

Но свой восторг превозмогая,Я не Ахматова — другая!Хоть благотворна мне досельЕё творений колыбель.

Живя в Ленинграде, Семёнова не только сочиняла стихи под присмотром музы поэзии Камены, но и отдавала дань музе танца Терпсихоре (как Глебова-Судейкина) и вращалась в кругу молодых художников. Так что увлечение ахматовской «стилистикой» для неё было неизбежным. И чего удивляться тому, что её стихи того времени, как и стихи Дербиной, изобилуют джентльменским набором Серебряного века: «Коломбина», «Арлекин», «Пьеро», «Колизей», «Алигьери», «Аполлон», «Петрарка» и т. д.

Я уже хотел закрыть книгу с мыслью о том, что познакомился с очередной жертвой ахматовского колдовства, но обнаружил ещё одну поэму — «Детство Матроны», посвящённую знаменитой русской святой XX века. Посмотрел, когда была написана поэма — 2010–2011 годы, начал читать и, дочитав до последней страницы, — ахнул: поэма была подлинным бунтом против Серебряного века, разрывом с его мировоззрением и прощанием с кумиром молодости — Анной Ахматовой. Вот последняя глава поэмы, в которой сказано, в сущности, многое из того, о чём я думал в последнее время.

Над сетью чёрных петербургских рекНет-нет и дунет ветер вольтерьянский,Чтоб, разночинный и полудворянский,К концу столетья тускло вспыхнул векСеребряный и антихристианский.

Навстречу злу, плывущему извне,Разбудит он язычества химеры,Чтоб в православной издревле странеКромешной стать молитвой сатане,Смешав с духами жгучий запах серы.

Он будет жить унылою мечтой,Свобод абстрактных требуя жеманно,Ущербный внук гармонии святой,Век повторит он в слове «золотой»,Как будто Бога божья обезьяна.

Став на колени, вновь полезет онЛобзать скупой Европы мостовые,Патриотизм поцарствовал в России,Когда побитым пал Наполеон,Да времена-то, батюшка, иные!

Что православье? Разум протестует!В России всё наскучило — пораВ Италию, в Париж, в «Гранд-Опера»,Где вечно ложа пятая пустует[9].

В Париж, где море чувственных утех,Где в модный шёлк одеты будуары,«Сезонов русских» слава и успех,Где стали вмиг привычными для всехШансон, модерн и новые бульвары.

Европа любит русских парвеню:И платят больше, и сорят нелепо,Лишь к судному годящимися днюУсловными сафическими «ню»В твореньях Модильяни и Анрепа[10].

Так, лепеча неведомо о чём,Торцы Европы рабски подметая,Творцов стиха сплотившаяся стаяВ Россию революцию с вождёмЗвала, как яркий праздник ожидая.

Как от её хмелела новизны!Как ощущала шум её вселенский!А зря! Глазные впадины темныУ революций — вряд ли им видныДворянский Блок иль Клюев деревенский.

Европа в пёстром вихре кутерьмыИных Руси настряпала гостинцев:Марксизмом тяжким полные умы,Учеников безбожных для тюрьмыИ маузеры новых якобинцев.

Так что оговорка: «Я не Ахматова — другая!» — возникла у Ирины Семёновой не случайно. И пришлось мне перечитать книгу более внимательно, чтобы понять истоки этого бунта против эгоцентрического мира молодой Анны Андреевны, у которой от её безбытности, бездомности, бессемейственности, культивируемых Серебряным веком, были ослаблены чувства, связанные со словами «родство», «родное», «родня, «природное»…