Никто не заплачет - Полина Дашкова

До последней секунды Славик не мог поверить, что это правда. И даже чудовищная боль не заставила его поверить. Она была невероятной, нереальной и быстро кончилась, как кончается любой, самый душераздирающий ужастик.

Стало светло и легко. Грубые чужие руки разжались сами собой, остались где-то далеко, в своем страшном придуманном мире, где все – не правда. Десятилетний Славик совсем не удивился, когда понял, что на самом деле смерти вовсе нет. Он и так никогда в нее не верил.

Глава 15

– Здравствуй, Захар. Прости, что долго не приходил. Сам видишь, недосуг было. А у тебя здесь хорошо, птички поют, незабудки выросли. Устал я от беготни, а остановиться не могу. Знаешь, на кого я сейчас похож? На белку в колесе. Крутится белочка, лапками перебирает, сначала медленно, потом все быстрее, быстрее, уже не видно ее, только рыжее пятно мелькает. Так вот бежит она, пока не помрет от разрыва сердца. Но у меня-то сердце крепкое. Я выдержу. Ладно, пойду воды налью, чтобы цветы не завяли.

Сквозняк встал с маленькой скамеечки и не спеша побрел по узкой аллее между кладбищенских оград. Вслед ему смотрел из фарфорового овала, впаянного в белый мрамор памятника, нестарый, совершенно лысый человек.

«Захаров Геннадий Борисович, 1928 – 1987» – было выбито золотыми буквами на белом мраморе.

Над Пятницким кладбищем кричали вороны, перебивая радостный воробьиный щебет. На утреннем теплом солнце ярко светилась золотая маковка кладбищенского храма. Здесь десять лет назад отпевали вора в законе, легендарного Захара, убитого снайперской пулей. Сквозняк потом того снайпера вычислил, выследил и кончил. Однако заказчик ускользнул.

Раз в году Сквозняк обязательно приходил на могилу, но не в день рождения или смерти. Он не соблюдал памятных дат. Это могли вычислить, могли устроить засаду и взять его, тепленького, расслабленного от воспоминаний.

На Пятницкое кладбище он шел тогда, когда был на пределе. Из живых он ни с кем не мог поговорить спокойно и откровенно. Захар любил повторять:

– Никогда не жалуйся, даже на усталость. Никогда не показывай, что тебе плохо. Терпи, если хочешь быть сильным, учись терпеть и молчать. Никто не должен знать, что ты чувствуешь, о чем думаешь, какие у тебя есть болезни и слабости. Начнешь болтать, сам не заметишь, как подставишься. А подставляться тебе нельзя. Ты ведь не сядешь, сразу ляжешь, оденешься в деревянный бушлат.

Человек любит поговорить о самом себе, ему хочется, чтобы слушали, понимали, хочется и пожаловаться, и похвастать. Сквозняк видел: даже самые сильные позволяли себе раскисать – по пьяни, либо перед бабами, либо перед теми, кого считали друзьями. Это всегда плохо кончалось.

Сам Сквозняк никогда не подставлялся. Конечно, случались в его жизни серьезные проколы. Но всегда была виновата чужая глупость, а не его собственная. Иногда выходило, что вчерашний прокол оборачивался удачей. Умному везет всегда или почти всегда. Так было год назад, когда он один поехал в Анталию на недельку, во-первых, отдохнуть, поплавать в море, а во-вторых, по хорошей наводке познакомиться с турецкими торговцами наркотиками. Лишние деньги и связи никогда не помешают. С турецкой стороны его принимала высоченная шведка Каролина.

Более горячей и неуемной телки он не встречал. Ко всем прочим радостям получилась неделя такого крутого секса на берегу моря в бунгало, что он долго еще не мог забыть светловолосую шведку. Конечно, главная цель поездки заключалась не в этом.

Он хотел сам для себя, помимо своей бригады, провернуть потихоньку пару-тройку операций. Первую партию товара, полкило героина, он должен был получить у курьера в аэропорту. Фотографию курье – ра турки передали по факсу и сообщили, что платить ему не надо, он одноразовый, то есть можно тут же убирать. Как и где – это уже его, Сквозняка, проблемы.

Однако одноразовый курьер вместе с товаром исчез, сгинул, и, стало быть, пропал аванс, который взяли за товар турки. Разумеется, тех денег он больше не увидел. Но особенно жаль было, что он ошибся в самих турках, думал, они серьезные люди, а оказались придурками, в том числе и красотка Каролина.

Какой-то лох из России сумел уйти от них вместе с товаром.

А позже турков замели. Каролину первую взял Интерпол. Она спокойненько всех сдала. Сквозняк видел целый сюжет по телевизору. Он всегда старался смотреть уголовную хронику, и российскую, и международную.

Дело получилось шумное, турецкие власти устроили показательный процесс. Он понял, как повезло ему, что не удалось всерьез поработать с той командой. Был бы он с ними в деле, еще неизвестно, чем бы это обернулось. Сейчас ведь легавки всех стран объединяются, как раньше пролетарии по призыву Карла Маркса. А турки предлагали после истории с исчезнувшим курьером все-таки продолжить сотрудничество. У кого, мол, проколов не бывает? Курьер – твой земляк. Ты, может, и сам его разыщешь, тогда весь товар – твой и платить нам за него ничего не надо. Наоборот, вернем твой аванс в двойном размере. В общем, сулили золотые горы.

Но он тогда поостерегся иметь с ними дело. И курьера искать не стал, почувствовал, надо завязывать с турками, совсем завязывать, будто и не было ничего. Раз они могли так проколоться, то неизвестно, чего от них ждать. Такой вот мудрой осторожности тоже научил его Захар.

– Всегда смотри, почему партнеры прокололись. Если причина в глупости и жадности, лучше не имей с ними дел. Войдешь в дело с придурками, сам станешь таким. Кому, как не тебе, это знать…

Только один небольшой прокол получился с его стороны. У шведки была страсть к фотографиям. Она обожала сниматься голышом. Он сам щелкал ее в разных позах, но пару раз их все-таки засняли вместе по ее настоятельной просьбе, и его одного она сняла «Полароидом», на память. По-хорошему, надо было перед отъездом эти снимки найти и уничтожить. А он этого не сделал, поленился, разнежился на солнышке… Впрочем, ни Каролина, ни турки имени его не знали, прозвища тоже. Наверняка у горячей шведки большая коллекция всяких фоток с разными мужиками. Ведь не станут каждого проверять.

Сквозняк подошел к забору, у которого были навалены поломанные сухие венки, повернул медный кран, торчавший прямо из земли, на ржавой трубе. Перед тем как подставить под ледяную струю литровую банку, он попил воды из пригоршни, ополоснул лицо.

– Привет старым знакомым! – услышал он хрипловатый высокий голос за спиной.

Прежде чем обернуться, он поставил банку на землю, освободил руки. Оружия у него с собой не было, но и без оружия он мог справиться с кем угодно.

– Остынь, в натуре, это я, Клятва! – Высокий худой мужик в черном сатиновом халате улыбнулся, сверкнув золотыми фиксами.

Да, можно было остыть. Клятва не представлял опасности. Много лет он работал могильщиком на этом кладбище, а могильщики – народ осторожный. Знают, сколько стоит жизнь человеческая.

– Из легавки приходили по твою душу, – сообщил он все так же с улыбочкой, – то ли стукнул кто, то ли сами доперли про Захара. В общем, ты это, в другой раз не тусуйся здесь.

Сквозняк ничего не ответил, поднял банку, налил воды, закрутил кран.

– Ко мне-то зайдешь? – спросил Клятва, шагая рядом со Сквозняком по дорожке. – Новости всякие расскажу, и вообще посидим. Я теперь гравером работаю.

– Зайду, – кивнул Сквозняк.

В мастерской, в небольшом закутке, стоял облезлый круглый стол, на нем тарелка с нарезанными помидорами, хлебом и колбасой. Клятва подмигнул и извлек из казенной тумбочки початую бутылку «Смирновки».

– С утра поддаешь, бормотолог? – усмехнулся Сквозняк, усаживаясь на расшатанную табуретку.

– Так мне иначе не работается, – развел руками Клятва, – жизнь такая пошла, жмурики-то все молодые, а я, ты знаешь, переживаю, – он шмыгнул носом, за каждого, прям как за родного переживаю. Недавно вот женщина пришла, культурная такая, лицо доброе. Сыну памятник заказывает, а сама – ни слезинки. Ну, думаю, милая, тебе тоже недолго небо коптить. Те, которые воют с горя, живут дольше. У них все наружу выходит. А которые в себе держат, те выгорают изнутри. Вот у той женщины бледность такая, прям хоть саму ее закапывай, вместе с урной. Жалко, ты со мной выпить не можешь. – Он шумно вздохнул, налил себе полный стакан водки, опрокинул его в горло одним быстрым, жадным движением, потом закурил. – Сына у ней младшего за границей где-то замочили, так старший урну сюда привез. Хорошо, когда двое детей. Я вот, если б женился, сразу троих бы завел. На всякий случай. Время-то какое на дворе! Вот ты глянь на мои заказы, ты только глянь! Даты рождения-то все шестьдесят пятый, семидесятый.

Сквозняк знал, что Клятва придуривается. Нет у него никакой жалости к молодым покойникам. Много их прошло через его руки. И тех, кого хоронили под оркестр, со слезами, и таких, которых закапывали глубокой ночью, в приготовленные для других могилы. Присыпали землей немного, а на следующий день туда опускали гроб с законным покойником. И вроде как получалось, что оркестр, речи, слезы были уже на двоих, только об этом никто не знал, кроме могильщиков.