Любовь и французы - Нина Эптон

Маркиза де Курсель, урожденная Сидония де Аенонкур, была еще одной сиротой, преждевременно повзрослевшей и сумевшей отстоять свои интересы, когда Людовик XIV потребовал ее из монастыря в Орлеане, чтобы выдать замуж за брата Кольбера{120}, Молеврие. Юная дама (ей не было и четырнадцати лет) остановилась в Отеле де Суассон, знаменитом центре волокитства, где всем заправляли графиня де Суассон и принцесса Кариньян, которые, заботясь о собственной выгоде, убеждали девушку выйти замуж за маркиза де Курселя. В брачном контракте было оговорено, что маркиз никогда не увезет жену в деревню (которую она терпеть не могла) и никогда не будет принуждать ее оставить двор (который она обожала). Сидония хорошо знала цену своим прелестям, но в конце концов она зашла слишком далеко в супружеской неверности, и муж заточил ее в Консьержери. «Я никогда не открываю глаза широко,— писала она, рисуя свой словесный портрет одному из любовников,— и это придает мне кроткий и нежный вид. Самое большое очарование моего голоса заключено в его мягкости и нежности. У меня есть всё, чтобы нравиться мужчинам». Позднее она была заключена в монастырь вместе с мадам Мазарини, но всем было ясно, что эти красавицы там долго не задержатся. Как пелось в уличной песенке:

Заточены в обитель ныне

Две нераскаянных души.

Но де Курсель и Мазарини

Для Бога слишком хороши.

Овдовев, Сидония вырвалась из своего провинциального уединения и приехала в Париж, где пустилась во все тяжкие. На упреки друзей она отвечала: «Я праздную гибель моей репутации».

Некоторые дамы вроде Сидонии начинали обнаруживать признаки цинизма, которому суждено было стать столь заметной чертой любовных отношений восемнадцатого столетия. Например, мадемуазель Симье, фрейлина Анны Австрийской, однажды получила от молодого герцога де Ларошфуко предложение, о котором он позднее сожалел. Мадемуазель возвратила герцогу свободу в обмен на шесть тысяч луидоров. Вскоре после этого она появилась в Лувре в платье, целиком сделанном из перьев (собранных у друзей, которые держали попугаев — должно быть, их в Париже в те времена было много). Обращаясь к герцогу, она торжествующе воскликнула, объясняя свой необычный наряд: «Птичка улетела, но перья остались!»

Мадемуазель де ла Мотт была не упряма, но честолюбива. Она вышла замуж за месье де Вентадура, безобразного старика, чтобы получить место при дворе. Когда в первый раз она появилась там, ей не сразу подали вожделенный табурет. Присутствовавшая при этом мадам де Севинье с насмешливым состраданием воскликнула: «Да несите же его побыстрей — она достаточно дорого за него заплатила!»

Мятежниц, однако, было мало — потому-то они и заставляли о себе говорить и писать. Большинство jeunes filles[123] воспитывались в монастырях, где роковое слово «брак» никогда не произносилось ханжами-монахинями. Мадам де Ментенон вписала свое имя в историю педагогики, настояв, чтобы ученицам ее Королевской школы в Сен-Сире, где учились двести пятьдесят обедневших девушек-дворянок, без обиняков рассказывали об этом «приличном, необходимом и опасном состоянии... Их должно приучать говорить об этом серьезно, благочестиво и даже печально, ибо замужество, даже в самом лучшем случае, приносит нам больше всего страданий. Нашим девочкам надлежит знать, что три четверти браков неудачны. Mon Dieul[124] — со всей искренностью восклицала она.— Какой добродетелью должна обладать женщина! Если бы все мужья были похожи на того, о ком я только что говорила (речь шла о муже, постоянно пренебрегавшем своей женой в течение десяти лет),— ведь когда мужа постоянно нет дома, жена, по крайней мере, свободна у себя в комнате. Но это исключительный случай. Большинство мужей являются домой не по одному разу на дню и, придя, всегда дают понять, что здесь хозяева они. Они входят с ужасным шумом, часто с немыслимой оравой друзей и приводят с собой собак, которые портят мебель. Жене приходится со всем этим мириться, ей даже не позволено закрывать окно. (Возможно, она имела в виду Людовика XIV, который всегда требовал, чтобы окна не закрывали, даже если все, кто его окружал, были простужены.) Когда муж возвращается домой поздно, жена не имеет права лечь спать, не дождавшись супруга; обедать она должна тогда, когда ему захочется,— одним словом, ее не ставят в грош».

Но мадам де Ментенон была далека от мысли о восстании против существующего порядка. Она полагала, что церковь обязывает жен мириться со множеством неудобств, причиняемых браком, и повиноваться мужьям.

Неудивительно, что шевалье де Мере{121}, признанный авторитет в области светских манер, был убежден, что немного найдется жен и мужей, которые бы не испытывали друг к другу открытой ненависти, и что «привязанность, которой хватило на пять-шесть лет, есть доказательство постоянства, достойного восхищения; желать большего — значит мечтать о несбыточном». (Он, кстати, был одним из первых, кто отстаивал идею menage a trois[125].)

Счастливые браки в высшем свете были достаточно редки, чтобы давать пищу для разговоров, и мадам де Моттвиль{122} в своих Мемуарах с восхищением писала о герцоге и герцогине Буйон-ских — все знали, что эту пару спустя годы после свадьбы связывала горячая взаимная любовь.

Упоминание о браке заставляло краснеть Precieuses[126] вроде Мадлен де Скюдери. «Этот вид любви,— говорила она,— не является ни благородным, ни чистым». Другие Precieuses выступали в защиту развода, пробных браков, браков, заключаемых на срок до рождения первого ребенка, даже свободной любви. Мадемуазель Монпансье{123} в письме к мадам де Моттвиль набрасывала план устройства галантной платонической республики, где браки были бы строго воспрещены. Однако этот малочисленный авангард не имел последователей. Большинство женщин относились к браку благожелательно и не возражали против того, чтобы все оставалось как есть. Воспитанные, чтобы повиноваться — сперва родителям, затем монахиням и, наконец, мужу,— они не могли представить себе другого устройства общественной жизни. Большинство их пожимали плечами и повторяли вслед за мадам де Моттвиль: «В браке я нашла покой и множество приятных вещей». О детях много не говорили, они воспитывались сурово, а в знатных семьях — вдали от родителей. Не сказать, чтобы в эту эпоху в обществе царили добросердечие и отзывчивость.

Глава 4. Тайные браки и похищенные belles[127]

Похищения и тайные браки представляли собой бич того времени, и в конце концов в 1659 году они были запрещены королевским декретом, который, однако, не оправдал возлагавшихся на него надежд. Тем не менее придворные дамы немало посмеялись, прикрываясь веерами, над одним тайным браком, обернувшимся трагикомедией: мадам де Мейльере, знатная вдова, тайно вышла замуж за бывшего пажа ее мужа, месье Сен-Рута, молодого геркулеса, который свою так восхищавшую мадам до брака силу использовал для того, чтобы безжалостно ставить супруге синяки. Поначалу несчастная дама не смела жаловаться, стыдясь признаться, что вступила в тайный брак с настоящим хамом, но, поскольку побои продолжались, она в конце концов поверила свое горе верховному судье в вопросах брака — его величеству, который лично прочел Сен-Руту нотацию. Однако привычка Сен-Рута бить жену пустила к тому времени слишком глубокие корни, чтобы он мог отучиться от нее. Поскольку он был способным офицером, король послал его за границу, надеясь, что это смирит его воинственный дух, и в конце концов Сен-Рут был убит в Ирландии выстрелом из орудия.

Авторы сентиментальных романов о мушкетерах, похищениях, веревочных лестницах и побегах из монастырей не были такими смешными, как казалось последующим поколениям; все эти захватывающие события имели место в действительности, причем довольно часто. Они были составляющей тогдашней моды на агрессивный, в испанском духе, стиль отношений. Мужчины напускали на себя воинственный вид и расхаживали с надменной миной, которую в своем Франсыоне высмеял сатирик Сорель: «Вы должны ходить в высоких сапогах, даже если у вас нет коня; вам надлежит отрастить до самых глаз устрашающие усы; вы должны носить огромную рапиру и с ее помощью населять воображаемыми трупами кладбища; вы должны ступать горделиво, как ходячая супница, уперев руки в бока».

В 1607 году сеньор де Пьерфор похитил мадемуазель де Фонтанж. Отец девушки осадил его замок и умолял короля «исправить положение, которое с каждым днем ухудшается». В 1611 году граф де Брэзм отправился в полночь в Отель де Немур и пробрался в спальню мадемуазель де Сенектер. В 1630 году шевалье де ла Валетт похитил дочь президента Эймара и скрылся с нею на галере. В 1650 году месье де Бурбон похитил мадемуазель де Сальнев, которая защищалась, как тигрица; ее дядя, пытавшийся прийти к ней на выручку, был убит. Молодая женщина только после рождения ребенка согласилась выйти замуж за своего похитителя. Многих девушек похищали из монастырей (куда они были помещены против воли) и даже из карет — в самом центре Парижа. Герцог де Майенн, чтобы обеспечить своего еще маленького тогда сына богатой невестой, похитил Анну де Комон ла Форс, которой было двенадцать лет, и поручил ее заботам своей жены, с тем чтобы его сын, когда станет достаточно взрослым, мог на ней жениться.