Горячие моторы. Воспоминания ефрейтора-мотоциклиста. 1940–1941 - Гельмут Гюнтер

А в самом низу залегший у края дороги унтершарфюрер отчаянно махал мне. А чуть дальше под прикрытием комьев земли лежал Старик с двумя бойцами.

Чистым везением было, что я все-таки сумел свернуть влево на этой обледенелой и заснеженной дороге и не упасть.

– Ложись! – крикнул Старик.

Впрочем, мог бы не кричать. Я и без его команды все равно бы грохнулся на землю – дело в том, что я с ходу напоролся на ствол дерева и тут же приземлился мордой в снег.

Подняв голову, я отерся и доложил, как полагается, правда лежа на земле.

– 3-й роте передан ваш приказ выдвинуться. Гауптштурмфюрер на дороге у штурмового орудия! – проорал я Старику.

Он сразу же отправил туда унтершарфюрера, того самого, который приказал мне ехать в 3-ю роту. Пару минут спустя я все же попытался подняться, чтобы взглянуть на свой мотоцикл.

– Лежать! – рявкнул Старик.

Ладно, мне так даже лучше.

Ни Белы, ни Вернера нигде не было видно. По-видимому, носились где-то, развозя поручения и распоряжения. Слева от нашей позиции шум боя усиливался. Ага! 3-я рота пошла в атаку!

Ну, черт возьми! Он что, совсем с ума сошел? Я напрочь забыл, как буквально только что вытворял и не такое. Хотя я всего-навсего сидел на мотоцикле и представлял собой отличную мишень. А теперь штабной автомобиль ехал по той же дороге, а я выступал в роли зрителя. Машину обстреливали со всех сторон. Просто фантастика, что в нее не попали, – она как ехала, так и ехала. Потом, заскользив на льду, остановилась примерно там же, где и я десять минут назад. Из машины выскочил унтерштурмфюрер Андрае, выбросив вперед руку, он хотел доложить. Именно хотел. Потому что не успел командир и рта раскрыть, чтобы крикнуть «Ложись!», как Андрае вдруг будто окаменел и взгляд его застыл. А в следующую секунду упал на кучу земли метрах в трех от меня. Пуля в сердце! Мы в ужасе смотрели на него. Боже, как быстро умирает человек! Мгновение – и его уже нет!

Не мог я объяснить его поведение. Ведь не какой-то там желторотый сорвиголова. Он хорошо понимал, что происходит. Ну как можно было вести себя как герой романа, когда враг поливает тебя ураганным огнем из всех видов оружия?! Может, его сбило с толку, что на несколько секунд стрельба утихла? Все верно, он выдвинулся из тыла, но должен же он был видеть, что мы все залегли. Впрочем, какой толк теперь рассуждать – он все равно погиб.

Действия 3-й роты результата не возымели. Когда удалось установить контакт с пехотным полком СС «Дойчланд», подошедшим через лес с севера, исход боя был решен. Батальон собирался на дороге, подъезжали мотоциклы… Одним словом, все выглядело так, как утром. Однако батальон сильно поредел – потери были значительные.

Только теперь, уже сидя за рулем мотоцикла, я заметил, что на фаре машины пробоина от пули – пуля вошла справа, а вышла слева. Где и когда это случилось? Наверное, когда я ехал к командиру. В каком я должен был быть состоянии, если ничего не заметил?

Мы уже давно перестали быть теми развеселыми ребятами, которые пересекли Буг 26 июня 1941 года у Бреста. Постоянное наступление, бесконечная езда, сражения не только с противником, но и с грязью, холодом, дождем и снегом будто выжгли из нас все эмоции. Мы становились равнодушными, порой даже ожесточенными и в отношении к противнику, да и к себе тоже. Поначалу были какие-то надежды. Циркулировали слухи о возвращении нас во Францию. А сейчас мы хохотали, когда кто-нибудь выдвигал такую идею. Мы верили только в жестокую конкретику настоящего. Вера и надежда безвозвратно канули в прошлое! Мальчишки превратились в мужчин, весьма критически относившихся ко всему, что приходилось слышать. Теперь нам уже было непросто навешать лапшу на уши. Невзирая ни на что, мы упорно сражались, в своей убежденности цепляясь за то, что мы – солдаты, и когда-то казалось, что (очень и очень давно) присягнули на верность фюреру.

Не раз мне приходило в голову, что мы терпели все лишения, сносили все тяготы войны единственно потому, чтобы доказать русским, что никогда и ни при каких обстоятельствах не прекратим натиск на них. Что все лишь ради того, чтобы показать им, что мы сильнее их. Это отнюдь не означало, что мы превратились в роботов, в бездушные машины. У каждого глубоко внутри таилось нечто, не позволявшее лишиться рассудка. Каждый своим способом переваривал происходящее. И самым главным было то, что и ты все же освоил нелегкую науку это переваривать!

Движение колонны застопорилось. Вроде был взорван мост. Саперам предстояло выдвинуться вперед и сделать все возможное для восстановления движения. Выставили посты боевого охранения, и все стали искать место, где переспать предстоящую ночь. Ко мне подошел Альберт:

– Пошли со мной. Есть тут блиндаж, там чисто, солома на полу и даже тепло.

Вернер, Бела и я вошли в блиндаж. Водителю Старика мы сообщили, где находимся, на тот случай, если батальон вдруг снимется с места. И вскоре уже сидели на досках в блиндаже. Не видно было ни зги, зато тепло. Мы улеглись и тут же провалились в сон.

– Давайте выбирайтесь, и поскорее! – раздался зычный голос Альберта.

Узкая дверь распахнулась, и мы вышли наружу. Холод вмиг прогнал сон.

– Чего ты разорался? Можно подумать, конец света наступил! – ворчал Бела, протирая глаза.

Альберт направился к землянке и осторожно встал около входа. Потом что-то забормотал по-русски. Мы чудом сдерживались.

– Нет, у него точно крыша поехала! – негромко произнес Вернер, качая головой.

Я тоже не усматривал логики в действиях Альберта. Заслышав русскую речь, подошли еще человек пять солдат.

– Что это у вас за дела? – поинтересовался незнакомый унтершарфюрер.

– Да так, ничего особенного. Просто вот в этом блиндаже засели человек пять русских.

Мы, разинув рты, смотрели на него. Стало быть, мы час пролежали там бок о бок с противником! А Альберт снова подошел ко входу и стал призывать русских выйти наружу. Те явно не желали. Альберт уговаривал их, как мать уговаривает ребенка прекратить шалить. Внезапно он крикнул:

– Ложись!

Мы шлепнулись на снег, и тут же раздался взрыв гранаты, завизжали осколки.

– Вот же ублюдки! – уже по-немецки рявкнул Альберт.

– Ты поругайся, поругайся на них, только по-русски! – усмехнулся Бела, выглядывая из-за толстенного ствола дерева.

Потом один из подошедших солдат молча показал на печную трубу, торчавшую из крыши блиндажа, неторопливо извлек из голенища гранату и уже собрался дернуть за шнур.

– Да погоди ты! Не спеши! Дай мне все же их уговорить!

Альберт, как я понимаю, доходчиво объяснил русским, что их ждет в случае отказа выйти. Предоставил, так сказать, последний шанс. Ни звука. Иваны даже не пошевелились!

Тут, размашисто шагая, подошел Клингенберг:

– Что это у вас тут за переговоры? Что происходит?

Унтершарфюрер доложил. Старик тряхнул головой:

– И вы, дурачье, так и просидели с ними вместе в этой норе?

– Яволь, гауптштурмфюрер, – в унисон ответили четыре голоса.

– Ладно. Вытащите их оттуда. Киньте им на головы что-нибудь!

Тут Альберт решил прекратить попытки уговорить русских. Дернув за шнурок, солдат бросил гранату в печную трубу. Раздался глухой взрыв Есть! Мне было от души жаль этих русских, но к чему это дурацкое упрямство. Вот, пожалуйста, еще один пример совершенно необъяснимого поведения русского человека. Ведь, казалось, тупик, положение на самом деле безвыходное, так нет же! Упирается до последнего.

Альберт осторожно приблизился ко входу в землянку, откуда валил дым. Хотел, видимо, взглянуть, что осталось от русских. Видимо, больше для очистки совести он еще раз попросил их выйти. Глупо, подумал я. Там и мухе не уцелеть. Оказывается, нет! Будто ужаленный, Альберт отпрянул. На снег выкатилась граната. И снова мордой в снег! Взрыв. Нашему терпению пришел конец. В трубу полетела одна граната, за ней другая, а третью швырнули в дверь. Для надежности. От взрывов крыша землянки приподнялась и снова опустилась. Ну, сейчас наверняка все кончено.

Мы буквально одурели, когда изнутри послышались голоса! Альберт возобновил переговоры, и, в конце концов, один за другим русские вышли, заложив руки за голову. Что самое интересное, щелкая свои любимые семечки. Мы не верили глазам. Не могло быть ничего подобного. Может, наши гранаты и не гранаты вовсе, а новогодние петарды? Потом Альберт ввел нас в курс дела. От первой гранаты погиб один русский. Хитрые на выдумки, его товарищи проворно заткнули его телом конец трубы. Этот бедняга и принял на себя всю тяжесть ударов; уже погибший, он спас жизнь своим товарищам. Те отделались царапинами, легкими ранениями, и только от осколков той гранаты, которую бросили в дверь. Вот такие они, эти русские.

В ходе допроса пленных выяснилось, что они отбились от своей части, блуждали по лесу, измучились и решили забраться в землянку. Они совершенно выбились из сил и спали как убитые. Не услышали даже, как мы подъехали на мотоциклах. А мы, едва войдя в блиндаж, не удосужились даже осмотреть его, а сразу завалились спать. Нам и в голову не могло прийти, что там могут быть иваны! Только Альберт с его обостренным слухом почуял неладное – кто-то из русских бормотал во сне. Естественно, на родном языке. Выбравшись наружу, Альберт вытащил оттуда и нас. И такое, оказывается, случается.