Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Это очень странно, — сказал мистер Пикквик.

— Что такое странно? — с беспокойством спросил мистер Топман, озираясь во все стороны и не останавливаясь ни на каком определенном предмете. — Бог с вами, Пикквик, что такое?

Мистер Пикквик между тем, проникнутый энтузиазмом своего чудного открытия, стоял на коленях перед маленьким камнем и заботливо стирал с него пыль носовым платком.

— Надпись, надпись! — воскликнул мистер Пиккзик.

— Возможно ли? — воскликнул мистер Топман.

— Уж я могу различить, — продолжал мистер Пикквик, вытирая камень и бросая пристальные взгляды через свои очки, — уж я могу различить крест и букву Б, и букву Т. Это очень важно, — сказал он, быстро вскочив на свои ноги. — Надпись отличается всеми признаками старины, и, быть может, она существовала за несколько веков до начала деревни. Надобно воспользоваться этим обстоятельством.

Мистер Пикквик постучался в дверь избы. Явился крестьянин.

— Не знаете ли вы, мой друг, каким образом попал сюда этот камень? — спросил мистер Пикквик благосклонным тоном.

— Нет, сэр, не знаю, — отвечал учтиво спрошенный. — Он, кажись, лежал здесь еще прежде, чем родился мой отец.

Мистер Пикквик бросил на своего товарища торжествующий взгляд.

— Послушайте, любезный, — продолжал мистер Пикквик взволнованным тоном, — ведь этот камень, я полагаю, вам не слишком нужен: не можете ли вы продать его?

— Да кто ж его купит? — спросил простодушный крестьянин.

— Я дам вам десять шиллингов, — сказал мистер Пикквик с лукавым видом, — если вы потрудитесь отрыть его для меня.

Глупый человек вытаращил глаза, взял деньги и отвесил низкий поклон щедрому джентльмену, не думая и не гадая, какую драгоценность уступал он за ничтожную сумму ученому свету. Мистер Пикквик собственными руками поднял отрытый камень, очистил с него мох и, воротясь в трактир, положил его на стол.

В несколько минут драгоценный камень был вымыт, вычищен, выхолен, и восторг пикквикистов выразился самыми энергичными знаками, когда общие их усилия увенчались вожделенным успехом. Камень был неровен, растреснулся, и неправильные буквы таращились вкривь и вкось; при всем том, ученые мужи могли ясно разобрать остаток следующей надписи:

+

Б И Л С Т У

M С П Р

И Л Ж

И Л

З Д Е С В О Т А

В Р О.

Мистер Пикквик сидел, потирая руки, и с невыразимым наслаждением смотрел на сокровище, отысканное им. Честолюбие его было теперь удовлетворено в одном из самых главных пунктов. В стране, изобилующей многочисленными остатками средних веков, в бедной деревушке, поселившейся на классической почве старины — он… он… президент Пикквикского клуба, открыл весьма загадочную и во всех возможных отношениях любопытную надпись, ускользавшую до сих пор от наблюдения стольких ученых мужей, предшествовавших ему на поприще археологических разысканий. Драгоценный камень должен будет объяснить какой-нибудь запутанный факт в европейской истории средних веков, и — почем знать — быть может, суждено ему изменить самый взгляд на критическую разработку исторических материалов. Мистер Пикквик смотрел во все глаза и едва верил своим чувствам.

— Ну, господа, — сказал он наконец, — это дает решительное направление моим мыслям: завтра мы должны возвратиться в Лондон.

— Завтра! — воскликнули в один голос изумленные ученики.

— Завтра, — повторил мистер Пикквик. — Ученый свет должен немедленно воспользоваться отысканным сокровищем и употребить все свои усилия для определения настоящего смысла древних письмен. Притом есть у меня в виду другая довольно важная цель. Через несколько дней город Итансвилль будет выбирать из своей среды представителей в парламент, и знакомый мне джентльмен, мистер Перкер, приглашен туда как агент одного из кандидатов. Наша обязанность, господа, явиться на место действия и вникать во все подробности дела, столь дорогого для всякого англичанина, уважающего в себе национальное чувство.

— Отлично! — воскликнули с энтузиазмом его друзья.

Мистер Пикквик бросил вокруг себя испытующий взгляд. Пламенное усердие молодых людей, столь ревностных к общему благу, распалило его собственную грудь благороднейшим энтузиазмом. Мистер Пикквик стоял во главе пылкого юношества, он это чувствовал и знал.

— Господа, предлагаю вам окончить этот день пирушкой в честь и славу науки! — воскликнул президент вдохновенным тоном.

И это предложение было принято с единодушным восторгом. Мистер Пикквик уложил свое сокровище в деревянный ящик, купленный нарочно для этой цели у содержательницы трактира, и поспешил занять за столом президентское место. Весь вечер посвящен был заздравным тостам и веселой дружеской беседе.

Было уже одиннадцать часов — позднее время для маленькой деревушки, — когда мистер Пикквик отправился в спальню, приготовленную для него заботливой прислугой. Он отворил окно, поставил на стол зажженную свечу и погрузился в глубокомысленные размышления о достопамятных событиях двух последних дней.

Время и место были удивительным образом приспособлены к философическому созерцанию великого человека. Мистер Пикквик сидел, облокотившись на окно, сидел и думал. Бой часового колокола, прогудевшего двенадцать, впервые возвратил его к действительному миру. Первый удар отозвался торжественным звуком в барабанчике его ушей; но когда смолкло все и наступила тишина могилы, мистер Пикквик почувствовал себя совершенно одиноким. Взволнованный этой внезапной мыслью, он разделся на скорую руку, задул свечу и лег в постель.

Всякий испытал на себе то неприятное состояние духа, когда ощущение физической усталости напрасно вступает в бессильную борьбу с неспособностью спать. В этом именно состоянии находился мистер Пикквик теперь, в глухой полночный час. Он повертывался с бока на бок, щурил и сжимал глаза, пробовал лежать спиной вниз и спиной вверх — все бесполезно! Было ли то непривычное напряжение, испытанное в этот вечер, жар, духота, грог, странная постель или другие какие-нибудь неразгаданные обстоятельства, только мысли мистера Пикквика с неотразимой силой обращались на фантастические портреты в трактирной комнате, и он невольно припоминал волшебные сказки самого фантастического свойства. Провертевшись таким образом около часа, он пришел к печальному заключению, что ему суждено совсем не спать в эту тревожную ночь. Досадуя на себя и на судьбу, он встал, обулся и набросил халат на свои плечи. «Лучше какое-нибудь движение, — думал он, — чем бесплодные мечты, лишенные всякой разумной мысли». Он взглянул в окно — было очень темно; прошелся вокруг спальни — было очень тесно.

Переходя тревожно от дверей к окну и от окна к дверям, он вдруг припомнил в первый раз, что с ним был манускрипт пастора. Счастливая мысль! Одно из двух: или найдет он интересное чтение, или будет скучать, зевать и, наконец, уснет. Он вынул тетрадь из кармана своей бекеши, придвинул к постели круглый столик, зажег свечу, надел очки и приготовился читать. Почерк был очень странный, и бумага во многих местах почти совершенно истерлась. Фантастическое заглавие заставило мистера Пикквика припрыгнуть на своей постели, и он бросил вокруг себя беспокойный взгляд. Скоро, однако ж, ученый муж успокоился совершеннейшим образом, кашлянул два-три раза, снял нагар со свечки, поправил очки и внимательно начал читать: «Записки сумасшедшего».

Сумасшедший — да! Каким неистово ужасным звуком это слово раздалось в моих ушах в давние годы! Помню смертельный страх, насильственно вторгшийся в мою молодую грудь, помню бурливое клокотание горячей крови, готовой застыть и оледениться в моих жилах при одном этом слове, и помню я, как замирал во мне дух и колени мои тряслись и подгибались при одной мысли о возможности сойти с ума!

Как часто в глухой полночный час, проникнутый судорожным трепетом, я вставал со своей постели, становился на колени и молился долго, пламенно молился, чтоб всемогущая сила избавила меня от проклятия, тяготевшего над родом моим! Как часто, отуманенный инстинктивной тоской среди веселых игр и забав, я вдруг удалялся в уединенные места и проводил сам с собою унылые часы, наблюдая за ходом горячки, начинавшей пожирать мой слабый, постепенно размягчавшийся мозг. Я знал, что зародыш бешенства был в моей крови, что оно глубоко таилось в мозгу моих костей, что одно поколение нашего рода окончило свой век, не быв зараженным этой фамильной чумой, и что я первый должен был начать свой особый, новый ряд бешеных людей. Так было прежде, и, следовательно, — я знал, — так будет впереди. Забиваясь временами в уединенный угол шумной залы, я видел, как вдруг умолкали веселые толпы, перемигивались, перешептывались, и я знал, что речь их идет о несчастном человеке, близком к потере умственных сил своей духовно-нравственной природы. Заранее отчужденный от общества людей, я молчал, скучал и думал.