Александр Абдулов. Необыкновенное чудо - Сергей Соловьев

Я вообще не понимаю, как играть любовь… Например, в картине «Обыкновенное чудо», а она о любви, в этом, я думаю, никто не сомневается… Ничего я там не играл, я просто жил в чудесном мире. Это действительно было чудо — вся атмосфера, в которой мы работали. Режиссер просто организовал нам счастливое существование в каком-то море любви среди изумительных актеров и других прекрасных людей.

Артиста на площадке — неважно, театральные это подмостки или киносъемка — ведет режиссер. Так должно быть. Когда я чувствую и понимаю, что режиссер способен вести, с удовольствием подчиняюсь, а в остальных случаях пытаюсь выплыть сам. Мы, актеры, вообще как дети, мы как женщины.

Нам надо только сказать: «Ты единственный, на тебя вся надежда, кроме тебя никого нет», — и мы готовы, даже если знаем, что на роль пробуется еще двадцать пять человек. Неважно, мы все равно расцветаем, становимся талантливее и способны горы своротить. Так мы устроены…

…А что касаемо любви… не знаю, не вывел я этой самой «формулы любви». Не могу сказать, что не искал… Искал, но пока не нашел. Очевидно, у каждой пары она своя. Хорошо, если одна на двоих. Плохо, когда один партнер пытается навязать свою формулу другому…

Когда по приглашению Пьера Кардена театр Ленинского комсомола ездил на гастроли в Нью-Йорк, говорю совершенно искренне, мне там не слишком понравилось… Но когда после поездки в Нью-Йорк я вернулся домой, то вообще три дня не выходил на улицу, мне было просто страшно выходить — все серое, грязное. Как можно было до такой степени загадить нашу красавицу Москву? Любой выпавший зимой снег — трагедия, причем совершенно неожиданная, как в Сахаре… А на пришедшей в немыслимый упадок после ухода американцев Кубе — своя отговорка, дескать, какая-то новая мошкара все ест, даже штукатурку на фасадах… Я глубоко убежден, что порядка у нас не будет до тех пор, пока мы не воспитаем в себе чувство хозяина, пока каждый человек не научится понимать, что вот это, то, что вокруг, оно не общее — оно мое…

Да, американцы умеют работать и умеют оплачивать работу по достоинству. У них нет нашего желания проволынить, обмануть, спихнуть работу на дядю. Был такой случай: кто-то из нашей постановочной части, допустим монтировщик, передвинул лестницу на пару метров, а между тем передвигать ее должен был американский «специалист»; так их профсоюз содрал с нас пятьдесят четыре доллара штрафа. Порядок, конечно, но страшноватый. Все-таки это несколько обескураживает — могут загрызть за то, что передвинешь стул…

Успокаиваюсь тем, что у нас все равно никогда не будет так, как у них. Да и не надо. Нам надо восстанавливать то, что у нас уже было, то, что мы разрушили. Надо вернуть свою культуру, историю, вернуть изгнанных людей. Как глупо мы раскидали по свету наше искусство, наши таланты. Все покалечили. Раньше об актерах ходили легенды, а теперь — сплетни…

Думаю, что сейчас происходит уже не просто борьба добра и зла, а нечто иное — что-то, пока не выявленное, испытывает нас, проверяет, насколько мы тверды в своей человечности. В воздухе повисло нечто, сулящее новый качественный анализ, который будет происходить на новом, пока не известном нам уровне… А внутри людей ничего не происходит, ничего не меняется, кровь не бурлит. Поставь датчик — стрелочка не дрогнет, ноль по всем параметрам… Так и живем… И все же мне кажется, что надежды на другую, лучшую жизнь, конечно, связаны с понятием «любовь»: любовь к ближнему, к матери, к женщине, к ребенку. Жаль только, что, защищая любовь, никого нельзя вызвать на дуэль, в лучшем случае — на партком или местком. Так что с любовью пока непросто…

…Нам нравится в нем порода — тавро настоящего мужчины. Но, нацеленные на духовные искания, мы чувствуем, что в этой породе есть и то, что нам не по нраву. Может быть, порочность?.. Нашей тяге к подлинной серьезности сопутствует и другая. Она связана с тоской по блеску импровизации, искренней беспечности. По тому актерскому типу, когда сама натура как бы ощущает свой переизбыток… Саша Абдулов и есть «шут гороховый», то есть артист по преимуществу, представитель, как в старину понимали, срамной профессии… А самим собой он остается потому, что снижает собственный образ «звезды». И образ чистого юноши, и завзятого ловеласа, и ничем не гнушающейся «шестерки», и искусителя с пустыми глазами… Так или иначе? — актер словно издевается, впрочем, вполне невинно, над теми, кто всерьез верит его имиджу мужчины, у которого «все в порядке». Он расширяет границы амплуа плейбоя, ковбоя и героя-любовника…

…Я не считаю себя ни интеллектуалом, ни интеллигентом. Но у нас очень любят ущербных людей. Правда, в несколько ином смысле. Если бы я был уродливее, я был бы ближе. Был бы несчастнее — стал бы совсем близким. Это наша психология. На бесцветном, в лучшем случае сером, фоне выделяться — дурной тон. У нас даже в кино красивые женщины не нужны… Разве что Любовь Орлова… А дальше? Дальше пошли серые мыши. Красивых баб уродовали несуразной одеждой, платочками и еще черт-те чем… Порода вымерла. Недавно снимался с партнершей-итальянкой… Ей и играть-то ничего не надо… (Помню, я ехал в поезде со старой актрисой Татьяной Окуневской, между прочим, прошедшей лагерь. Это ей не помешало остаться женщиной…) Так вот, эта итальянка ни слова не знает ни по-русски, ни по-английски, я знаю пятнадцать английских слов, но мы прекрасно понимаем на площадке друг друга. Потому что для этого знать язык не обязательно.

Актриса должна быть красивой. Мы же играем красоту. Я должен называть ее принцессой…

Я придерживаюсь правила: партнер никогда не виноват. Если чего-то на площадке не произошло, значит, это во мне чего-то не случилось…

Известно: актеры — это дети, только у них пиписка больше. Если меня тянет к партнерше и она мне доверяет, я горы сверну. На меня безумно действуют запахи. Если меня что-то зацепит, все остальное я нафантазирую, смогу простить тысячи недостатков. Понимаете… Но если партнерша — красавица, но в ней есть что-то, меня покоробившее, все, проехали — я буду играть с ней, как со стулом. Ведь сколько прекрасных манекенщиц, а меня они не трогают. Моя история другая; помните фильм Дино Ризи, с Витторио Гассманом в главной роли — «Запах женщины»?.. Когда в толпе слепого мужчину ведет, манит присутствие женщины…

Я однолюб, я абсолютно домашний человек, но мне необходимы новые краски, новые чувства, новые нюансы. Все это безумно трудно объяснить. Иногда я вдруг начинаю страшно хотеть партнершу, меня начинает просто колотить. А иногда все замечательно, работаем нормально, но волшебный ток отключен. Как-то на съемке режиссер нервничал, что у актрисы тусклые глаза. Я ему говорю: «Подари ей цветы, ты,“совок’,’посмотри, что будет». Он побежал, принес. Глаза у нее загорелись, цвет лица даже изменился. Как мало для этого надо. Мы все забыли, как вести себя с женщиной. Я хотел бы сыграть с Роми Шнайдер и Мерил Стрип… Мерил Стрип, она загадочна, я ее не понимаю и хотел бы попробовать разгадать. Наши красавицы актрисы могут быть эффектными, но почти никогда не бывают таинственны, а это совершенно другой тип притяжения. Ну, а Роми Шнайдер — это просто женщина. Я помню, кто-то из наших режиссеров привез с Каннского фестиваля фотографию: он сидит, обнявшись с Роми, у нее бретелька платья упала и обнажилось плечо. Я представил себя рядом с ней — меня повело.