Бродяга - Заур Зугумов

Каким образом Оля узнала обо всем, для меня и по сей день остается загадкой. Да я и не интересовался этим никогда, зная уже и тогда, что «доброжелателей» всегда хватает в этом мире. Всю неделю она не выходила из дома ни в институт, ни куда бы то ни было еще. С каким нетерпением она ждала воскресенья, я узнал позже. Бедная Сима Семеновна, она боялась потревожить ее даже расспросами, ибо дочь ее прямо на глазах превратилась в красивую статую. Вся надежда у этой бедной женщины была на меня, она даже и не подозревала, что я и был причиной всему. Как только наступило это злосчастное воскресенье, которое я на всю жизнь запомнил с тоской и болью в сердце и которое, можно сказать, и определило мою дальнейшую жизнь, вместо Оли в сквер пришла ее мать. Еще издали мы увидели друг друга, ретироваться было поздно, я понял, что произошло самое худшее, и я пошел несмелой походкой навстречу своей судьбе. Сима Семеновна привела меня к себе домой, зашла вместе со мной в Олину комнату и, оставив меня у дверей, удалилась, тихонько прикрыв за собой дверь. Женщины, как правило, умеют сохранять присутствие духа даже в самые сложные минуты жизни. Оля сидела в кресле почти у самого окна. Как только мать закрыла за собой дверь, она встала, подавив в себе какую-то внутреннюю дрожь, я это даже почувствовал, и, не взглянув на меня, медленно подошла к окну. Видно, эти несколько шагов ей были необходимы для того, чтобы собраться с мыслями после всего пережитого ею. После длительной паузы она повернулась. Мы стояли молча, глядя друг другу в глаза, но ее глаза, как два черных бриллианта, пылали таким гневом, таким пламенем, что, казалось, хотели меня испепелить. В них была и любовь и ненависть одновременно. С гордостью оскорбленной царицы, которая заранее прощает оскорбление, зная, что оно не может ее унизить, она сказала мне: «Заур, несмотря ни на что, я люблю тебя, ты это знаешь, и скрывать это было бы глупостью. Ни в помыслах моих, ни в действиях я никогда не солгала тебе, я всегда руководствовалась своими чувствами, а они, как ты знаешь, были всегда чисты и непорочны. Как же ты мог, ты, в чьих жилах течет столько благородной крови, втоптать в грязь нашу любовь? Как ты мог стать вором? Да еще дарить мне ворованные подарки?» Сорвав перстень с пальца левой руки, она, видно, хотела швырнуть его в меня, но затем в замешательстве зажала его так крепко в ладони, что вены взбухли на тыльной ее части, и уже в следующий момент она взяла себя в руки, подошла ко мне и, раскрыв ладонь, медленно подняла голову. Глаза ее, еще несколько минут назад пылавшие огнем, были полны слез. Я был потрясен тем, что произошло, и не мог найти слов в свое оправдание и вообще не знал, что предпринять. Как я очутился на улице и как добрел до места, где жил, сейчас уже не помню. Если бы в бригаде во время «работы» не было бы столь строгих правил, которые запрещали любой кайф, я бы, наверно, либо спился, либо стал наркоманом.

Шло время, а с ним и таяли надежды на то, что наши отношения когда-нибудь возобновятся. Мне уже стало невмоготу жить в одном городе с ней. Как только я оставался один, меня тут же тянуло к дому, где жила Ольга. Иногда я по нескольку раз в день проезжал мимо ее дома в надежде просто увидеть ее издали, часами прятался возле института и провожал ее глазами, находясь на расстоянии. В общем, я сходил с ума, замкнулся в себе и почти ни с кем не разговаривал. Естественно, так долго продолжаться не могло, и я решил уехать. Несколько дней я раздумывал, написать ей письмо или пойти проститься, и все же не мог собраться с духом, вновь увидеть ее глаза было выше моих сил. Я решил написать ей, ну а текст этого письма, запечатлелся в моей памяти на всю жизнь. Вот оно:

«Мой милый и нежный ангел, любовь моя, здравствуй! Всевышнему, видно, было угодно преподнести мне одно из ангельских своих созданий и зажечь пламень в моем сердце, чтобы затем ввергнуть меня в бездну мук и страданий. Но я не ропщу. Бог всегда знает, что делает, он всегда прав. В жизни моей, даже в детстве и юности, мне ничего не давалось просто так, за все всегда приходилось бороться, сейчас же я опускаю руки, ибо знаю заранее, что потерплю фиаско. Однажды ступив на стезю, по которой я теперь иду, свернуть с нее не могу, это выше моих сил, ну а коль я должен сделать выбор между моим образом жизни и тобой, я выбираю первое. Прости, если можешь, меня за это, ведь я не должен был лгать тебе, но, к сожалению, влюбленные все эгоисты. Думаю, пройдет время, ты поймешь меня и не осудишь. Хочу сказать тебе на прощание, что никогда и никто не будет любить тебя так, как любил тебя я. Когда ты будешь читать эти строки, я уже буду далеко от тебя, но где бы я ни был, если нужна будет моя помощь, я брошу все и приеду. А пока прощай, всех благ тебе земных. Заур».

Написав это послание, я в тот же вечер бросил его в почтовый ящик, который висел у них на воротах, а уже ночью, лежа на верхней полке в купе спального вагона Махачкала — Москва и глядя в ночную мглу, представлял, как утром Оля будет читать мои прощальные строки и, конечно, будет плакать.

Тот, кто лишился сокровища, поступит неразумно, если обернется, чтобы еще раз посмотреть на него.

ЧАСТЬ VI. МОЯ НАПАРНИЦА ЛЯЛЯ

Как нужна для жемчужины полная тьма, Так страданья нужны для души и ума.

Ты лишился всего и душа опустела?

Эта чаша наполнится снова сама!

Глава 1. Я В МОСКВЕ

Мы ничего не знаем. Мы считаем себя хозяевами своей жизни. Нам кажется, что мы управляем своей судьбой. Но у каждого удара колокола свое значение на небесах…

Первопрестольная встретила меня морем огней и проливным дождем. Сидя на заднем сиденье такси, я смотрел сквозь пелену запотевших стекол на город, и мне почему-то вспомнилось древнее поверье: во время свадьбы дождь — к долгой и счастливой жизни. Интересно, подумал я, какую жизнь готовит мне судьба-злодейка с красавицей невестой, имя которой Москва. Мне кажется, что тот, кто однажды посетит этот город, долго не захочет с ним расстаться, если только крайняя необходимость не заставит это сделать. Москва во все времена манила и манит к себе всех: авантюристов разного пошиба, студентов и бродяг, артистов и воров. И с уверенностью могу сказать, что на одной шестой части суши второго такого города нет. Первая заповедь «артиста на гастролях», прибывшего в незнакомый город, — найти крышу над головой, но об этом-то как раз я мог не беспокоиться. Уж друзья-то у меня здесь были, да еще какие — каждого из них я мог смело назвать братом. Но не только друзья жили в Москве, здесь жил отец моей матери, мой дед. Знал я и адрес: Арбат, 25, это угол Староконюшенного переулка и Арбата. Звали его Гусейнов Аббас-Али, по профессии был он дамский парикмахер, и, к слову сказать, очень даже неплохой. Навряд ли моя бабушка выжила бы в той далекой и дикой провинции, коей считалась Махачкала того времени, если бы на пути ей не встретился молодой, красивый и богатый турок. Целый квартал на Буйнакской улице в Махачкале, от кинотеатра «Дружба» до гостиницы «Каспий», был его собственностью. На одной стороне улицы делали зеркала, на другой — фаэтоны. Любил он бабушку безумно, признаться, ее было за что любить, а когда они поженились, появилась на свет моя мать. Но дед был, оказывается, страшный бабник, чего бабушка простить ему не могла. И после его очередного романа она выгнала его из дома или сама ушла, точно не знаю. Так что мою мать воспитывала она одна, без чьей-либо помощи. Правда, когда революция добралась до Дагестана, у него все конфисковали, а сам он еле унес ноги. И как ни странно, устроился в Москве. Но, надо отдать ему должное, пока училась моя мать, сначала в техникуме, а затем и в институте, он помогал ей чем мог. Все это я знал, конечно, и раньше, все-таки какой-никакой, а семейный архив у нас был, а это всегда свято. Так вот, когда я пришел домой перед отъездом попрощаться с бабушкой, я сказал, что еду учиться в Москву. Она написала письмо своему бывшему мужу и дала мне его адрес. Письмо это находилось при мне, но я не собирался тут же разыскивать деда, так как бабушка сказала, чтобы я обратился к нему только в случае крайней необходимости. Я не знаю, чем руководствовалась бабушка, говоря мне это, возможно, чрезмерной гордостью своей, возможно, чем-то еще. Но мне и в голову не приходило ослушаться ее, так глубоко я чтил и уважал ее. Естественно, я не знал, что было написано в письме, но догадывался.

Так что таксисту я дал Женькин адрес и уже через полчаса вышел из такси недалеко от метро «Бауманская», а еще через десять минут оказался в братских объятиях своего друга. После освобождения я, естественно, поддерживал постоянную связь с друзьями. А здесь вот свалился как снег на голову, да и, честно сказать, до самого последнего момента и сам не знал, что предприму первым делом в Москве. Лишь только резкая смена обстановки да мерный стук колес поезда внесли некоторую ясность. Но в принципе предупреждать было и необязательно, главное — кореш мой был дома, ну а здесь я был всегда желанным гостем. Всю ночь напролет мы проговорили, даже не заметив, как наступило утро. Наконец-то я выговорился, и от этого на душе стало легче, ибо Женька был тогда первым и единственным человеком, которому я рассказал обо всем, что накопилось у меня на душе. Под утро приехал отец Жени, был он, как я упоминал ранее, в полноте, а потому и знал все воровские новости столицы, которые обязан знать уркаган. Он долго расспрашивал меня, в основном, конечно, о наших тюремных злоключениях, при этом хитровато щурился, как бы сверяя про себя рассказ своего сына с моим. Но сомневаться ему не приходилось, так как мы уже давно были научены жизнью и воровская честность была для нас свята. Ну а когда мы имели дело с урками, то тем более хорошенько думали, прежде чем ответить на тот или иной вопрос. Знал он, естественно, и где живет Дипломат и обещал на днях свозить к нему. А пока мы втроем предавались беззаботному времяпрепровождению, друзья мои знакомили меня с Москвой. Забыл сказать, что, пока я спал днем, Женя сбегал к Харитоше, и встреча с ним была не менее радостной, чем с Женей. Целыми днями мы мотались по городу, здесь мне все было интересно, я сразу полюбил Москву, и она, забегая вперед скажу, платила мне всегда взаимностью. А прожил я в Москве, к слову сказать, совсем не мало лет, суммируя разные отрезки моего жизненного пути. А с Дипломатом, как ни странно, я встретился сам, вернее, случай свел нас. Через день после того, как я познакомился с отцом Жени, он уехал куда-то, пообещав, что скоро вернется и выполнит свое обещание. А пока посоветовал получше познакомиться с городом, что я и делал, совмещая приятное с полезным. В тот день мы шныряли возле «Ударника», и «труды» наши не были напрасны. Большое кожаное портмоне, которое Харитон сумел стащить, с крупным содержимым было нам очень кстати. Когда мы, перейдя через мостик, остановились возле поплавка «Буревестник» (так он тогда назывался), который был пришвартован тут же рядом с мостом, то решили отметить удачу. Музыканты да и почти вся обслуга здесь были цыгане. Московская шпана считала «Буревестник» лучшим местом для отдыха, частенько впоследствии заглядывал сюда и я.