Марина Мнишек - Вячеслав Козляков

Той же ночью 15 (25) мая, говорится в «Дневнике Марины Мнишек», поляки, боявшиеся бунта и заговоров, поймали «шесть шпионов, которые пришли в крепость на разведку». Участь этих людей была плачевна: «трех убили, а трех замучали». И это только те, о ком было известно автору «Дневника». Полякам и литовцам в Москве приходилось думать уже не о продолжении праздника, а об усилении охраны. Сандомирский воевода Юрий Мнишек попытался повлиять на царя. 16 (26) мая он пришел с докладом к Дмитрию, но тот все еще пребывал в эйфории. Его хваленая проницательность и умение опережать события куда-то подевались. Царь, уверенный, что по-прежнему все будет сделано по одному его желанию, посмеялся над страхами своего тестя, «удивляясь и говоря, что поляки весьма малодушны». Но, может быть, здесь было и другое – нежелание признаться самому себе, что наступает расплата за ошибку, что он переоценил степень терпимости жителей Москвы по отношению к новой царице Марии Юрьевне. Во всяком случае, верному Петру Басманову был отдан приказ усилить охрану поляков и литовцев.

Но царь опоздал со своими распоряжениями. Его опередил глава заговора, боярин князь Василий Иванович Шуйский. Решающим оказалось то обстоятельство, что все городские ворота Москвы оказались в руках заговорщиков. В столицу впустили стоявшее неподалеку от Москвы войско, собиравшееся в это время для похода в Крым. Тем самым мятежные бояре получили решающее преимущество над охраной царя Дмитрия Ивановича. Позднее автор «Дневника Марины Мнишек» вспомнит поговорку, вполне подходящую для этого случая: «Однако ж верно говорят, что если кого Господь Бог хочет наказать, сперва у него разум отнимает» [140].

17 (27) мая, в субботу, произошло то, что польские источники называли «злосчастным мятежом», а русские летописи – «убиением Ростригиным» (в последних, кстати, приводятся неточные даты: 14 мая в «Новом летописце» и 15 мая в разрядных книгах). Сказка обернулась для Марины Мнишек жестоким столкновением с действительностью. До сих пор события сами вели ее, и все, что ей оставалось, – это подчиняться ритуалам, в которых ей было отведено почетное первое место. Она только-только начала осваиваться в роли царицы, а жизнь самым варварским образом показала ей, что не терпит отношения к себе как к декорациям для чьей-то пьесы.

Ранним утром 17 (27) мая со всех сторон к Кремлю повалили люди с криками: «В город! В город! Горит город!» О пожаре кричали специально, чтобы не насторожить противника. «Немецкая» и стрелецкая охрана царя Дмитрия Ивановича была сметена, а сам он застигнут врасплох в своих дворцовых покоях. Капитан Жак Маржерет, возглавлявший «немецкую» охрану, записал, что сначала «был убит в галерее против покоев императора» его «секретарь» Петр Федорович Басманов и «несколько стрелков из телохранителей». Первый удар нанес Михаил Татищев (по грустной иронии судьбы, как свидетельствовал Жак Маржерет, именно Петр Басманов незадолго до событий «испросил свободу» своему будущему убийце). Ведомые Михаилом Татищевым люди ворвались в царскую комнату. Царь Дмитрий Иванович использовал последнее средство, чтобы спастись, и выпрыгнул под натиском нападавших в окно («выкинеся ис полаты», как записал автор «Нового летописца»). Дальше версии произошедшего разнятся. По одной, царь был сразу же убит («Выпадал из окошка о середу, / О середу кирпичную убился и до смерти», – говорится в исторической песне про Григория Отрепьева); по другой, его сначала взяли под охрану оставшиеся верными стрельцы, чтобы еще раз отвести к царице-матери в Вознесенский монастырь. Та будто бы отказалась от своего лжесына («ныне знаю ево окаянново; называла есмь его сыном себе страха ради смертново» [141]) и тем самым подписала ему смертный приговор.

Все в этих рассказах запутано донельзя. Слишком много было участников случившегося в кремлевских хоромах мятежа, а следовательно, и слишком много рассказчиков. Но есть детали, совпадающие в различных версиях. Одна из них имеет принципиальное значение. По разным свидетельствам, пойманного самозванца убили не сразу, а решили еще раз расспросить, и ему едва не удалось снова привлечь на свою сторону стрелецкую охрану. Именно так описывает убийство Дмитрия автор «Нового летописца»; о том же, что еще более важно, свидетельствует официальный отчет послов Речи Посполитой Николая Олесницкого и Александра Госевского. Источник этот, давно известный в отечественной историографии из публикации на польском языке в «Актах» Н. И. Тургенева, активно использовался историками, тем более что именно там названо и имя убийцы самозванца – Григорий Валуев (его фамилия передана с искажениями, но узнаваемо – Wolniov) [142]. Новейшая публикация отчета польских послов, а также текст этого документа, попавший в руки к рокошанам – противникам короля Сигизмунда III, сообщает еще несколько важных подробностей (здесь, кстати, имя убийцы названо более точно: Gregory Wolniew). Валуев решил все одним выстрелом из рушницы (ручной пищали), вынутой им из-под армяка. К «старой царице» Марфе пришли уже потом, когда все дело свершилось, и она ответила, что «спрашивать ее надо было, пока он был жив, а теперь, когда его убили, он уже не мой сын» [143]. Двусмысленный, надо сказать, ответ, оставляющий простор для фантазии как тем, кто был убежден, что Дмитрий Иванович – настоящий царь, так и тем, кто видел в нем только Григория Отрепьева…

Марине Мнишек повезло. Ее еще не успели как следует запомнить, да она к тому же слишком рано попалась на пути ворвавшихся в Кремль заговорщиков, целью которых был самозваный царь Дмитрий Иванович, и на нее не обратили внимания. Предпочтение в рассказе о том, что произошло с «царицей», нужно отдать автору «Дневника Марины Мнишек», знавшему все из первых уст. В ранний час в дворцовых покоях метались простоволосые женщины в наспех надетых поверх рубашек юбках. Ни сама Марина Мнишек, ни ее фрейлины не имели времени на то, чтобы одеться как следует. Дурная весть об убийстве царя Дмитрия Ивановича быстро разнеслась по дворцу, вызвав панику. Из верхних покоев дворца Марина бросилась в подвал, где, «под сводами», укрылись и другие. Потом для нее наступил самый тяжелый момент, так как «ей там не советовали оставаться» (видимо, боялись, что там ее начнут искать). Вняв совету, Марина стала в одиночку пробираться обратно наверх, чтобы соединиться с женщинами из своей свиты. В утреннем сумраке дворцовых лестниц и переходов все находившиеся во дворце «боярыни», без румян и белил, без причесок и украшений, без богатых платьев были для мятежников на одно лицо. Возбужденная охотничьим гоном толпа опять даже не заметила Марину, оттолкнув ее как досадную помеху. «Когда она поднималась, ее столкнули с лестницы, не зная, кто это, ибо, думаю, если бы ее узнали, то ей бы не остаться в живых», – писал автор «Дневника» [144].