Пушкин и его современники - Юрий Тынянов

"Кавказским пленником" сразу же после "Руслана и Людмилы" открывается ряд "южных" поэм Пушкина. Есть ряд литературных условий, при которых исторический и современный национальный материал становится литературным, в частности поэтическим. "Руслан и Людмила" была сказкой, в которой была подновлена (относительно) "народность", что и выразилось в противоречивом эпитете Пушкина "русский Ариост", который носится в 20-х годах. [22] Выход в экзотику "южных" поэм, как это ни странно, совпадал с теоретическим требованием "народности" в новой литературе, назвавшей себя "романтическою": так, О. Сомов в книге "О романтической поэзии" 1823 г. указывает на живописность национальных материалов, в которые зачисляет и Сибирь, и Украину, и Кавказ, и Крым. ** Так, экзотические поэмы Пушкина были в сознании современников романтическими не только в силу их настроения, рвавшего со старой эпической традицией, но и по материалу. В "Кавказском пленнике" этот переход на "национальность" и на "современность" в фабуле закреплен эпилогом, который Вяземский называл "славословием резни" [23] (кавказской). В соответствии с этим "Кавказский пленник" уже не "поэма", а "повесть", по пушкинской терминологии, на которой он, впрочем, не настаивал, ибо определенное название новых жанров указывало бы, что жанр уже стабилизовался. Принципы новой вещи были яснее всего указаны самим Пушкиным: "Недостатки повести, поэмы или чего вам угодно"; "описание нравов черкесских... не связано с происшествием и есть не что иное, как географическая статья или отчет путешественника". [24] "Черкесы, их обычаи и нравы занимают большую и лучшую часть моей повести, но все это ни с чем не связано и есть истинный hors d'нuvre. ***[25] Примат материала, вытесняющего фабулу, ведет к простоте плана: "Простота плана близко подходит к бедности изобретения... Легко было бы оживить рассказ происшествиями, которые сами собой истекали бы из предметов. Черкес, пленивший моего русского, мог быть любовником молодой избавительницы моего героя... Мать, отец и брат ее могли бы иметь каждый свою роль, свой характер - всем этим я пренебрег: во-первых, от лени, во-вторых, что разумные эти размышления пришли мне на ум тогда, когда обе части моего пленника были уже кончены, а сызнова начинать не имел я духа". [26]

* Опыт науки изящною, начертанный А. Галичем. СПб., 1825, 171, стр. 162-163.

** "О романтической поэзии. Опыт в трех статьях". Соч. Ореста Сомова. СПб., 1823, статья III. "Часто я слыхал суждения, что в России не может быть поэзии народной, что мы начали слишком поздно; ...что природа нашего отечества ровна и однообразна, не имеет ни тех блестящих прелестей, ни тех величественных ужасов, которыми отличается природа некоторых других стран... что век рыцарства для нас не существовал; что никакие памятники не пережили у нас старых былей, что преданий у нас весьма мало, и те почти не поэтические, и пр. и пр... Несправедливость сего мнения, хотя сама собою опровергается, когда мы посмотрим вокруг себя и заглянем в старину русскую" (стр. 83-84). "Сколько разных обликов, нравов и обычаев представляются испытующему взору в одном объеме России совокупной! Не говоря уже о собственно русских, здесь являются малороссияне, с сладостными их песнями и славными воспоминаниями; там воинственные сыны тихого Дона и отважные переселенцы Сечи Запорожской: все они... носят черты отличил в нравах и наружности. Что же, если мы окинем взором края России, обитаемые пылкими поляками и литовцами, народами финского и скандинавского происхождения, обитателями древней Колхиды, потомками переселенцев, видевших изгнание Овидия, остатками некогда грозных России татар, многоразличными племенами Сибири и островов, кочующими поколениями монгольцев, буйными жителями Кавказа, северными лапонцами и самоедами... Ни одна страна в свете не была столь богата разнообразными поверьями, преданьями и мифологиями, как Россия... кроме сего сколько в России племен, верующих в Магомета и служащих в области воображения узлом, связующим нас с Востоком. И так, поэты русские, не выходя за пределы свое и родины, могут перелетать от суровых и мрачных преданий Севера к роскошным и блестящим вымыслам Востока" (стр. 86-87). (Разрядка моя. - Ю. Т.). Таким образом вопрос об экзотичности южных поэм меняется: это поэмы "национальные". Политическое сознание эпохи 20-х годов, к которым соотнесен литературный ряд, считал их таковыми в большей мере, чем поэмы на русском бытовом материале.

*** Нечто добавочное (франц.). - Прим. ред.

Карамзин принял новое жанровое построение за фабульный беспорядок: "слог жив, черты резкие, а сочинение плохо: как в его душе, так и в стихотворении нет порядка". [27] Главный горой - герой лирический. Он был неудачной пока попыткой Пушкина обратить свободного героя в характер, попыткой психологизации, удавшейся значительно позднее: "Кавказский пленник" - первый неудачный опыт характера, с которым я насилу сладил; он был принят лучше всего, что я ни написал, благодаря некоторым элегическим и описательным стихам". [28] "Характер Пленника неудачен; доказывает это, что я не гожусь в герои романтического стихотворения". [29]

И, однако, это все же попытка создать характер на основе "свободного героя", а не оставить "амплуа": "зачем не утопился мой Пленник вслед за Черкешенкой? Как человек - он поступил очень благоразумно, но в герое поэмы не благоразумия требуется". [30] Перевес "человека" над "героем" был у Пушкина намеренным.

Повесть была снабжена примечаниями. Примечания пояснительные к неизвестным словам и названиям - прием общий и прозе и стихам того времени. Некоторые примечания к поэме носят уже характер дополнительных сведений (например о гостеприимстве черкесов) и неожиданно прозаически освещают стиховую речь. Таково примечание к стихам о черкешенке: "Поет ему и песни гор", переносящее читателя к замечаниям путешественника о климате Грузии и ее песнях. Примечания эти интересны как прямой ввод читателя в методы работы, как обнаружение прозаических материалов и связывание стиха с ними. (Пушкин использует документальные примечания во всех поэмах, основанных на экзотическом и историческом материалах. В "Евгении Онегине" он делает их средством полемики с критикой и пародирует самый метод.) Но особенно любопытны примечания, касающиеся литературных источников поэмы. Пушкин приводит длинную выписку державинской "Оды к графу Зубову" и из послания Жуковского к Воейкову, из которых последнее было действительным пушкинским источником. Дело было, может быть, в том, что "заимствование" вовсе не считалось в 20-х годах грехом и противопоставлялась самая обработка мотива, причем упор на точность описания выделял пушкинскую обработку материала, а кроме того дело было и в жанровой разнице источников и поэмы. С этой точки зрения "Послание к Воейкову" Жуковского особенно любопытно: немногим по размерам уступая пушкинской поэме, оно остается посланием, между тем как тот же описательный материал, поставленный в сюжет и играя там роль сюжетную - временных перерывов, торможения, замены фабульных мотивов, давал ощущение большой формы (хоть он и был hors d'нuvre, но вся вещь на нем и держалась).

Описательная же точность приводит Пушкина к новым стилевым явлениям; ср. эпитет "седых, румяных, синих гор"; ср. собственное значение, которое кажется метафорическим именно в силу его обыденности: "стрела выходит из колчана" и т. д. * Упор на описание привел его и к новым методам: противопоставлению разных описательных моментов посредством их звуковой окраски. Ср. отрезок: "Когда с глухим сливаясь гулом, предтеча бури, гром гремел" с отрезком: "Заря на знойный небосклон за днями новы дни возводит", "утих аул". (Ср. это с приведенным выше примером из позднейшей лирики: "Стамбул гяуры нынче славят".) Но главным последствием этого упора на описание была новая трактовка сюжета. Основными для изображения героев и положений стали описательные детали: так, перед речью героини дается описание ситуации: "Раскрыв уста, без слез рыдая..." это описание предвещает самое положение: "Тогда кого-то слышно стало, мелькнуло девы покрывало, и вот - печальна и бледна - к нему приближилась она". Описание означает временные перерывы и, наконец, самая развязка дана не прямо: "Вдруг волны глухо зашумели и слышен отдаленный стон. . . И при луне в водах плеснувших струистый исчезает круг". **

В связи с упором на описание авторское лицо по сравнению с "Русланом и Людмилой" в поэме спрятано (единственное прямое авторское отступление в части 1-8 строк "не вдруг увянет наша младость"), а элегия дана монологом героя и точкой зрения, ракурсом героя оправданы описания.

По поводу "Кавказского пленника" и южных поэм существует особая научная литература о байроновском влиянии *** Эту тему необходимо, конечно, ограничить: принципы конструкции этих поэм развились из результатов, ставших ясными Пушкину после "Руслана и Людмилы" и связанных исторически со сказкой, "conte". Знакомство с Байроном могло их только поддержать и усугубить. В области же героя влияние Байрона несомненное, впрочем, сильно осложняется тем, что герой по самому своему положению в поэме был рупором современной элегии, стало быть конкретизацией стилевых явлений в лицо. В итоге внефабульного развития сюжета поэма по размерам получилась раза в четыре меньше "Руслана и Людмилы", а в итоге оперирования описательным материалом как временными сюжетными элементами она оказалась фрагментарной, с большой ощутимостью абзацев (характерен вставной номер, "черкесская песнь", со сложной строфой).