Великий Гилельс - Елена Федорович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но автор почему-то убежден, что благодарность к своим ученикам должен был испытывать именно Гилельс. Видимо, за то, что уделяли ему часть своего драгоценного времени.
И все-таки я еще раз не могу не восхититься информативностью этой книги. Чрезвычайно извилистыми путями, обращая напрашивающиеся выводы в прямо противоположные, автор сообщает нам об Эмиле Григорьевиче много ценного. Любая подробность о таком музыканте ценна, любая черта его характера помогает приблизиться к пониманию гения; а о Гилельсе, и в силу его сдержанности, и в силу тенденции замалчивания его имени, известно вообще немного. Поэтому не спешу расстаться с книгой М. Кончаловского.
Интереснейший эпизод связан с поведением Гилельса после концерта, за кулисами. Как водится, со страшной обидой сообщает М. Кончаловский, что он после окончания консерватории не виделся с Гилельсом двенадцать лет, а когда в 1976 г. пришел к нему за кулисы, Эмиль Григорьевич почему-то не бросился ему на шею: «Много лет спустя … я после концерта Гилельса рискнул зайти к нему за кулисы: узнает ли? Когда дошла очередь, Гилельс удивленно уставился на меня и, прогудев долгое “у-у-уа-а-а!”, запнулся и потом: “Ну, а как поживает мама?” – “Хорошо, говорю, спасибо”. – “Ну передавайте ей привет”. Вот и вся встреча любимого профессора с любимым учеником»181.
И не только с этим учеником: «В это время подлетает та студентка [«та» – это неталантливая, но с Карловыми Варами. Тоже, видать, любимая]. “Ах, дорогой Эмиль Григорьевич, можно вас поцеловать!” – “Хм, да, да, Ирочка”, – пробормотал Гилельс и отвернулся к следующему. Поцелуй не состоялся»182.
Этот эпизод похож на описание разговора с Гилельсом за кулисами, данное Г.Б. Гордоном (похож, разумеется, по поведению Гилельса, а не по его оценке автором). В своих воспоминаниях «Проходит и остается…» Г.Б. Гордон рассказывает о случае, когда он, молодой и еще не очень хорошо известный Гилельсу музыкант, попал на его симфонический концерт, но был не в силах достать билет на сольный, назначенный через день: «…За кулисами… я вынужден был сказать ему:
– Эмиль Григорьевич, у меня нет билета на послезавтра.
Народу было битком; люди подходили к нему, обнимали его, висли на нем, с кем-то он отошел в сторону и на мои слова не обратил ни малейшего внимания».
А послезавтра, в день своего концерта (!), Эмиль Григорьевич позвонил Гордону домой и предложил ему два пропуска на концерт183.
Как видим, здесь отношение к молодому музыканту было замечательным; а за кулисами – невнимание к нему. О подобном же рассказывали мне несколько человек, в разное время поздравлявших Гилельса в артистической. У Г.Б. Гордона написано также: «Он бывал очень разным: внимательным и рассеянным; мягким и отчужденным; это зависело, конечно, от того, доволен ли он был концертом, – только что прозвучавшая музыка еще долго не отпускала его… (Курсив мой. – Е. Ф.)»184.
Читаем у В.В. Горностаевой: «Он редко бывал собою доволен. И страдал, часто осуждая себя за какие-то мелочи. И это было особенно удивительно, потому что он гениально играл. А после выступления он не хотел ни с кем общаться: в артистической его не было, он сидел где-то за органом, и к нему нелегко было пробраться»185.
«Музыка не отпускала его»; «не хотел ни с кем общаться», «страдал, осуждая себя»… Он, видимо, так погружался в музыку на концерте, что и по его окончании долго оставался где-то в ином измерении, куда обычным людям входа нет. И страдал, слыша те недостатки в своей гениальной игре, которые были слышны только ему и никому больше. Меру этих страданий, трудность возвращения оттуда к суетливой толпе вряд ли мы сможем представить.
А поздравлявшие его люди делились на две части: крохотную – тех, кто это понимал, и большую – тех, кто недоумевал от такой «холодности» и «черствости». Как это? У него все получилось, ему говорят комплименты – обязан радоваться, быть общительным и дружелюбным.
Вот когда такой меркой посредственности измеряют гения – и получается, что у него «ужасный» характер.
И последний эпизод, из которого можно сделать выводы о свойствах личности гениального музыканта. По мнению автора «Созвучия», этот эпизод должен свидетельствовать о черте Гилельса, подобную которой С.Т. Рихтер охарактеризовал как его свойство «вечно обижаться».
«Любимый профессор с любимым учеником» расстались холодно не просто так. Профессор был на ученика обижен. Ученик позволил себе, общаясь с приятелями, бестактно задеть имя Гилельса, а тому это передали. Или, может быть, преувеличили, или даже переврали – но Гилельс оправданиям не поверил, извинений не принял и обиделся вроде бы из-за пустяка на всю жизнь.
Могло это быть? С одной стороны, читая книгу М. Кончаловского, охотно веришь, что он обидеть великого музыканта мог, и нешуточно. Его стилю это свойственно. С другой – будучи студентом, чья карьера (о которой он так часто упоминает в книге), зависит от профессора, он, конечно, старался такого не допускать. Это уже потом, когда Гилельса давно не было в живых, а в публикациях стало принято его оскорблять, причем безнаказанно, что Кончаловский, видимо, заметил и принял на вооружение… Но не во время учебы.
Верю, что такой эпизод мог иметь место, потому что встречала подобное: в уже цитировавшейся публикации А. Ингера «Пианистка Мария Гринберг» пересказан очень похожий случай. В ней описано, как М.И. Гринберг, преследовавшаяся властью, наверное, едва ли не сильнее, чем кто-либо из пианистов (ну, или примерно так же, как М.В. Юдина), неожиданно для всех получила квартиру в высотном доме на Котельнической набережной – то есть не просто квартиру, а очень «престижную». Ингер называет причину этого: Д.Д. Шостакович и Э.Г. Гилельс написали по этому поводу ходатайство наверх, возможно, что даже самому Сталину.
(Замечу, что ныне, несмотря на в целом более спокойное время, в чем-то музыканты беззащитнее, чем их коллеги в 1950-е – 70-е гг., потому что сейчас нет Шостаковича и Гилельса. Скольким эти величайшие и скромнейшие люди помогли! И попробуйте представить, чтобы ныне кто-то из «звезд» помог бездомному музыканту въехать в элитную квартиру).
И вот, справляя с друзьями новоселье в этой новой квартире, Гринберг «комически воспроизвела какую-то фразу, сказанную Эмилем Григорьевичем. Кто-то тотчас донес Гилельсу, разумеется, с необходимыми преувеличениями, –
