Гиперборейская чума - Андрей Лазарчук

Топни ногой – взлетишь.

Но пока – всего-навсего нужно выволочь тяжелый агрегат на твердую дорогу и дальше катить на руках до первой «газпойнт»… нет, гады! И даже не до «пойнта». До «бензиновой колонки». Так, а не иначе.

И – зачесались стесанные кулаки. И – заныла скула. И – потеплело сбоку, там, где грел «кольт».

– Дорога!

– Вижу, командир.

Дорога. Мысль саднит. Какая?

Какая-то. Рядом с «кольтом».

Что там у меня рядом с «кольтом»? Терешков охлопал себя, запустил руку в карман. Вот она, зажигалка, подарок Виты. Ее же саму и изображает. «Будешь там у себя питонить, косячок засмочишь – и меня вспомнишь…»

Вспомню… Он попытался засунуть зажигалку обратно, но что-то удержало руку.

И тогда, переложив зажигалку в левую руку и отведя ее далеко от лица, он нащупал большим пальцем маленькую твердую грудку, надавил…

Боли не было. Рука подскочила. В битом ухе вновь зазвенело на много тонов.

– Ты что?.. – сквозь звон и плавающие пятна просунулся Марков.

– Спокач, командир, – отозвался Терешков. – Ни в чаху склещило.

– Набрался ты у своей шалавы словечек, что кобель блох… Что с рукой-то?

Терешков как раз ощупывал ее. Пальцы на месте…

– Зерно, макар… Ф-фу. И правда, что блох набрался. Повезло нам, командир. Не стали моторы заводить. Как бы оно рвануло!..

Марков начал было что-то говорить, но вдруг резко замолчал, будто ему с маху вогнали в рот кляп. Потом он длинно присвистнул.

– Ты молодец, – сказал он наконец. – Я не додумался бы.

– Я тоже не додумался, – сказал Терешков. Рука начинала гореть. – Я почувствовал.

– В тебе есть чутье, – сказал Марков. – А во мне вот нет. Надо слить этот гремучий бензин. Жаль, нет бутылок. Они пригодились бы.

– Интересно, какой сейчас год?.. – сказал Терешков. – И что еще странно: помнишь, нам говорили, что из будущего ничего нельзя забрать. А мотоциклетка – вот она. Панкратов – ошибался? Не верю.

– Может быть, мы не переместились?

– А как же бензин?

– Да, бензин… А ведь махни мы с этим бензином сразу домой – ничего бы от лаборатории не осталось. Правильно мы сделали, что задержались, – твердо сказал Марков.

Терешков помедлил.

– Не знаю, командир: правильно или нет. Может быть, нас следовало бы расстрелять за это. Но – кто, кроме нас? Кто еще знает, что ждет Республику в грядущем, – и способен это предотвратить? Кто?!

– Ты прав. Но бензин придется сливать на землю. Жаль. Взрывчатка пригодилась бы.

– Бензин. Я успел забыть про него… – Терешков потряс головой.

Марков тем временем вынул из кармана крошечный фонарик и включил. Фонарик разразился ослепительной вспышкой и потух. Стало еще темнее.

– Этого следовало ожидать, – сказал Марков.

– Может быть, стоит дождаться утра, – сказал Терешков.

– И опять позорно влипнуть? Нет, товарищ. Работать будем при свете звезд!

И они стали работать при свете звезд. Вылит был на землю опасный гремучий бензин, выброшены подальше ставшие бешеными электрические аккумуляторные батареи. А вот патроны выкидывать не стали, прочные надежные «кольты» могли выдержать один-два сокрушительных выстрела. Самое важное дело иной раз – эти два выстрела.

– Направо или налево?

– Налево, командир. Посмотри: там светится небо. Значит, там город. Большой город. Светлый город.

А буквально через минуту позади раздался звук множества стремительных моторов. И свет десятка фар плеснул по ленте шоссе, по столбикам на обочинах и по серой траве за кюветами.

Первые мотоциклетки пролетели мимо, но несколько – затормозили.

– Что, братаны? Искра в землю ушла?

– Бензин клю. И батарейки слевили.

– Ка-азлы, ну! Бензин – запросто, и прикурить дадим, но динаму крутить придется! А до заправки километра четыре!

– Докрутим!

– Стас, ты там с канистрой! Плесни пацанам по шкалику! Пивом потом отдадите!

– Парни, ну и моцы у вас! Ну, я расперся! Димон, ты секи, какие моцы! Это же «Байер» двадцать седьмого года! Раритет! И – как новый! Ну, клево! Да на таком не ездить, на таком спать надо! Под подушку класть! А второй!..

– Стас, давай скорей! Не успеем – без нас мудил истребят! Раскрошат!

– Успеем!..

Переливаемый бензин пахнет скоростью.

– Козлы в натуре наших отметелили! Ну, мы им щас!..

Клеммы на клеммы, искра. Мотоциклетка Маркова завелась с полтырка. А мотоциклетку Терешкова не нужно и тыркать: лишь поверни ключ. Теперь – крутить мотор!

– Вперед! Вы с нами?

– Да!

Фары не включать, да уже и не надо: рядом тарахтят мотоциклы Стаса и Димона, и света их фар – голубоватого, резкого – хватает на всех. Впереди – перемиг красных стоп-огней.

Теплый задувающий ветер.

Восторг. Туманит голову.

Сколько проехали? Пять километров? Десять?

– Направо!

Узкий съезд, нырок, потом в горку – и вдоль забора. Фонари на заборе и колючая проволока.

– Стоп!!!

Почти обрыв. Вот: это плоская крыша, как в туркестанских аулах, на нее можно войти, не заметив, что это крыша. И двор внизу, обширный двор, залитый ослепительным светом множества фар. Грохот моторов. В скрещении фар – пять автомобилей, распахнутые двери, людская суета.

То, что доносится до слуха, лишь рваный мат. Изредка – смысловое слово.

– …покрошу всех!.. – и в руках одного, что возле машин, появляется карабин-автомат, мечта Виты! – …дорогу, вонючие!..

И Терешков без мысли о чем-либо достает «кольт», досылает патрон и стреляет под ноги этому безумному.

Кажется, вновь что-то взрывается в руке. Вылет пламени на два метра. Пистолет подлетает и бьет повыше лба (синие искры под черепушкой), и тут же выплескивает на лоб горячая струя. А внизу – столбенеют на миг, и этого довольно: мотоциклетки срываются враз, разя и расшвыривая врагов.

Но Терешков уже не видит ничего: глаза заливает липким, и он садится, обхватив голову руками и пытаясь хоть так удержать бег крови.

Подхватили и понесли, и уложили на что-то, отняли руки, сквозь стиснутые веки розовый в прожилках свет.

– Цела кость.

– Так это ж голова…

– Тащи бинт.

– Ну, месилово мы им устроили! Теперь не сунутся, ка-азлы…

– Самим валить надо, менты набегут…

– Свалим. Впервой, что ли?

– Ну у тебя и пушка, братан! Я думал, оглохну.

– Как тот ка-азел подскочил! И про пищаль забыл…

– Ну-ка, открой глаза. Видишь все?

Терешков приподнялся. Заслонился от бьющего света.

– Нормец. Ехать надо?

– Ну. Сможешь?

Его вдруг потянуло рассказать, как он в девятнадцатом, раненый сам, волок плавнями комиссара Берлаха, а петлюровские разъезды шастали по берегам. Тогда было труднее. Но вместо рассказа он встал, распрямился.

– Комсомольцы есть?