В августе 41-го. Когда горела броня - Иван Кошкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Если сейчас будет приказ, кто поведет нас в бой? — не обращая внимания, продолжил Беляков. — Фактически ты уже командуешь батальоном, ты приказал перебазироваться, ты приказал маскировать машины, у тебя есть боевой опыт, для остальных это первый бой, в конце концов, ты после меня — старший по званию. Тебе что, нужен письменный приказ?
Петров скосил глаза на крепкий, костистый кулак, сжимавший черный брезент комбинезона. Перехватив его взгляд, комиссар убрал руку.
— Есть, — вздохнул старший лейтенант. — Есть принимать командование.
— КВ комбата! — раздался дикий вопль с кромки леса. — Задом идет!
Резко развернувшись, Петров бросился к опушке, не обращая внимания на хлещущие по лицу ветки. В трехстах метрах от леса, кормой вперед, по полю полз тяжелый танк, башня машины была развернута вправо. КВ шел странным, пьяным зигзагом, то и дело меняя курс.
— Да что с ним такое, — выдохнул Беляков, комроты и не заметил, когда тот успел его догнать.
Не раздумывая, Петров бросился к танку комбата, за ним последовали остальные. Когда до танка оставалось метров сто, тяжелая машина, в очередной раз дернувшись влево, съехала кормой в какую-то ложбинку, и мотор почти сразу заглох. Задыхаясь, старший лейтенант подбежал к КВ и уже собирался лезть на башню, как откинулся люк механика и оттуда выполз невысокий, узкоплечий танкист, в котором старший лейтенант с трудом узнал водителя комбата. Перевалившись на крыло, мехвод скатился на землю и встал на четвереньки. Комиссар, оттолкнув Петрова, опустился на колено рядом с танкистом и осторожно тряхнул за плечо. Водитель, подняв залитое кровью лицо, посмотрел мутными глазами и прохрипел:
— Башня… В башню попали, смотрите там…
Он упал на бок, и его вырвало. Петров взлетел на башню и попытался открыть люк, но тот был заперт изнутри. Старший лейтенант в отчаянии осмотрелся, прикидывая, чем можно поддеть крышку, и уже понимая, что это бесполезно — запор делался как раз для того, чтобы экипаж, закрывшись в танке, был надежно защищен от вражеских пехотинцев.
— Командир! — крикнул снизу невесть откуда взявшийся Осокин. — Командир, давай я изнутри!
— Делай, Вася! — кивнул комроты.
Щуплый водитель нырнул в люк, из танка донеслась возня, потом приглушенный вскрик. Некоторое время было тихо, потом послышался шум, словно свалилось что-то тяжелое, и вслед за тем раздались яростные удары по металлу. Сунув голову в люк водителя, Петров услышал, как Осокин дико, безостановочно матерится. Наконец удары прекратились, крышка приподнялась, и водитель крикнул изнутри:
— Открывайте! Открывайте, мать вашу, у меня сил не хватает!
Нечитайло, забравшийся на башню вслед за старшим лейтенантом, ухватил крышку обеими руками и, багровея от натуги, со скрипом передвинул в верхнее положение. Прямо под люком Петров увидел чьи-то плечи и наклоненную вперед голову в танкошлеме.
— Тяните! — донеслось задушено откуда-то снизу. — Тяните, я его долго не продержу! Осторожно, он еще жив!
Вздрогнув от этого «еще», старший лейтенант наклонился над люком и подхватил раненого под руку, Нечитайло взялся с другой стороны. Танкист застонал.
— Осторожненько, Петя, осторожненько, — скороговоркой сказал комроты. — На «три» начинаем медленно тянуть.
— Поднимайте, — прохрипел из танка Осокин.
— Раз, два, три, пошли! — скомандовал старший лейтенант.
Медленно, стараясь не потревожить раненого, они потянули его вверх. Когда плечи танкиста оказались снаружи, его голова откинулась назад, и Петров увидел залитое кровью, изуродованное лицо комбата.
— Брезент, брезент расстелите, сволочи, — заорал через плечо Нечитайло.
На броню уже лезли танкисты, комбата бережно, передавая с рук на руки, опустили на землю, где Турсунходжиев со своим водителем, таким же черноволосым и черноглазым, уже расстелили сложенный вдвое брезент. Из танка вылез бледный, перемазанный кровью Осокин и сел на край люка.
— А остальные? — спросил Петров, уже понимая, что услышит в ответ.
— Убиты, — хрипло сказал водитель. — Радисту голову снесло…
Шелепина уложили на грубую материю, подсунув под голову чью-то свернутую гимнастерку. Беляков, разрывая пакет первой помощи, склонился над другом, осторожно сдвинул заскорузлый от крови танкошлем. Комбат был ранен в голову, над правым виском, и в грудь, пробитый комбинезон намок от крови. Выдернув из-за голенища финку, комиссар разрезал комбинезон и гимнастерку и вздрогнул — осколок пробил ребро и вошел в легкое, при каждом хриплом вздохе из раны выплескивало алым. Осторожно работая ножом, Беляков располосовал на груди Шелепина комбинезон и гимнастерку.
— Приподнимите его, только осторожно, — сквозь зубы, сказал комиссар.
Он быстро и аккуратно перевязал рану, затем принялся бинтовать голову. Внезапно комбат открыл почерневшие от крови глаза и, узнав друга, улыбнулся разбитыми губами.
— Ми… Миша, — прошептал он.
— Молчи, тебе нельзя говорить, — отозвался комиссар, разрывая второй пакет.
— Петров… Где? — еле слышно спросил Шелепин.
— Иван! — не оборачиваясь, крикнул комиссар.
Старший лейтенант склонился над комбатом.
— Ваня… принимай… батальон… — прохрипел майор.
— Есть! Есть! — ответил комроты-1, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы.
— Сперва… Иванова… — продолжал Шелепин, и молодой командир понял, что тот пытается рассказать об их последнем бое. — Потом второго… Потом нам… врезали. Два раза…
— Я понял, товарищ майор, — сказал Петров, надеясь, что голос у него не дрожит. — Вы лежите, вам не нужно разговаривать!
— Слу… шай… Что-то… там у них… Сразу насквозь… Что-то… — он закрыл глаза.
Беляков закончил бинтовать рану и, поднявшись, назначил пятерых танкистов, которые должны были вместе с ним нести комбата.
— Ваня… — чувствовалось, что Шелепин говорит с трудом, превозмогая боль. — Вы деревню… взяли?
— Так точно, — соврал Петров.
— Хоро… шо.
Майор открыл страшные, налитые кровью глаза и очень тихо шепнул:
— Нагнись.
Петров склонился еще ниже, повернув голову так, чтобы комбат говорил ему прямо в ухо.
— Письмо… В кармане… — прохрипел Шелепин. — Мишка — дурак… Надеюсь, не отправишь. Только если… Его тоже.
Он снова закрыл глаза. Петров торопливо ощупал карманы комбинезона и в левом нашел треугольник, по краю намокший красным. Адрес был написан рукой комиссара, и старший лейтенант торопливо сунул письмо в нагрудный карман.
— Поднимайте, — скомандовал старший лейтенант. — Петро, как донесете, клади его к себе на моторное и вези в медсанбат, быстро!
— Так, товарищ командир, — огромный украинец беспомощно пожал плечами, — хиба ж я знаю, куды…
— Спросишь у пехоты, не маленький, — жестко ответил Петров. — Если надо, хоть кого к себе в танк волоки, пусть дорогу показывают. И там — чтобы сразу на стол, к доктору, никакой очереди, понял?
— Есть! — вытянулся Нечитайло и побежал к лесу.
Танкисты осторожно подняли комбата и мелким, семенящим шагом понесли к опушке. Петров обошел КВ и склонился над мехводом комбата, который сидел, привалившись к гусенице.
— Танк вести сможешь? — спросил он, глядя в помутневшие глаза танкиста.
— Нет… — запнулся водитель. — Не могу, товарищ командир… Руки ослабели, трясутся, не смогу.
Руки его, бессильно лежащие на коленях, действительно мелко дрожали.
— Тогда садись на место радиста, будешь показывать. Вася! — повернулся он к Осокину.
Глаза водителя расширились:
— Там же… Витьке же…
— Положите его на днище, — спокойно сказал старший лейтенант. — Танк бросать нельзя. Вася, справишься?
— Нужно справиться, — юный мехвод закусил губу, глаза его были холодными и тусклыми, как вчера у Безуглого.
— Передачи там… — глухо сказал водитель. — Там большая сила нужна.
— Справлюсь, — повторил Осокин.
* * *Когда они привели КВ в расположение батальона, руки Осокина гудели от напряжения. «Тридцатьчетверка» и сама была непростой машиной, но она не шла ни в какое сравнение с чудовищным зверем Кировского завода. Шестисотсильный дизель едва тянул огромную машину; для того чтобы переключить передачи, приходилось останавливаться. Водитель с растерянностью понял, что вряд ли сможет управлять тяжелым танком на поле боя.
Придавленные ранением комбата и тяжелыми потерями, танкисты сидели у своих машин, на лицах людей читались растерянность и отчаяние. Они были уверены, что в бою КВ неуязвим, но немцам все-таки удалось его подбить. Если враг так легко расправился с тяжелым танком, то что будет с остальными? Петров спрыгнул на землю и обошел без малого пятидесятитонную махину спереди. Он легко обнаружил пробоины: первый немецкий снаряд ударил в шаровую установку курсового пулемета, выломал ее, убил радиста и застрял в боеукладке, которая каким-то чудом не сдетонировала. Второй пробил лоб башни, уложив наводчика и кормового стрелка и ранив осколками Шелепина. Петрову приходилось видеть такую картину, и теперь он точно знал, чем подбили танк комбата. Тем временем из КВ достали убитых и тут же принялись копать могилы. Со СПАМа подъехал на трофейном мотоцикле Евграфыч. Он уже знал о ранении комбата, и оттого лицо его, и в обычные дни довольно унылое, сделалось особенно мрачным. Осмотрев подорвавшуюся на мине «тридцатьчетверку», он долго ругался на слепошарых щенков, затем на идиотов, которые вытаскивают танк на катках, оставив гусеницу черт знает где, и, наконец, подвел итог: два дня работы — и машина пойдет в бой. Затем настала очередь КВ. Техник-лейтенант долго возился в башне, наконец вылез и начал тщательно вытирать ладони ветошью. Эта внезапная аккуратность человека, руки которого были навечно черны от въевшегося масла, объяснилась тут же: Евграфыч отбросил покрасневшую тряпку, и Петров понял, что командир ремонтников оттирал с рук чужую кровь.