Мои пригорки, ручейки. Воспоминания актрисы - Валентина Талызина

Назову его Н. Я даже не знала точно, какой у него был диагноз: то ли язва желудка, то ли тоже нервная болезнь. Его участие в моей жизни, поддержка, которую он мне дал в тот момент, не имели ничего общего с отношениями мужчины и женщины. Это было человеческое сочувствие, которое я приняла. Он меня выхаживал, вытаскивал из омута.

Как-то он позвал меня играть в карты. И мы стали с ним резаться. Я возбудилась донельзя. Мне врач сказала: «Никаких карт, Валя! Мы вас тушим, а вы загораетесь!» Потом играли в какие-то другие игры – морской бой и ещё что-то. И этот молодой парень всё время оказывался рядом.

У него был очень хороший юмор. Я вдруг начала смеяться и однажды почувствовала, что оживаю. Не зря говорят: смех лечит!

Н. постоянно шутил. Я помню, как к нему пришла Евгения Адольфовна, заведующая отделением, с какими-то лечебными рекомендациями. Он с самым заинтересованным видом спросил: «А как делается этот протёртый суп?» И эта Евгения Адольфовна начала на полном серьёзе объяснять, как правильно варить суп.

Всё это продолжалось: и прогулки, и игры, и задушевные разговоры, и я чувствовала себя всё лучше и лучше. Уж не знаю, как это произошло, какая «химия» сработала, но случилось так, что я влюбилась. И эта влюблённость оказалась взаимной…

Мы с Н. выписались из больницы и уже на следующий день договорились встретиться, потому что привыкли друг к другу и не видеться долго было невыносимо. Он мне очень нравился, всё у него выходило как-то просто, ловко и ясно.

Я не знала, кем он работает и где. Он не говорил, а я не спрашивала. Я была счастлива, что у меня роман, что я любима, что беды, казавшиеся неразрешимыми, остались позади. Моя жизнь после перенесённых испытаний снова заиграла всеми красками.

Но однажды знакомая его друга задала мне вопрос: «Валя, а ты вообще знаешь, где он работает? Так вот, я тебе открою секрет: он сотрудник госбезопасности». Сказать, что я была потрясена, – это не сказать ничего. Я – человек прямой, не люблю ходить вокруг да около, поэтому решила откровенно поговорить с Н. В конце концов я имела право знать правду.

Когда я спросила его о работе, он не стал отнекиваться: «Да, я капитан Комитета госбезопасности». И ещё признался, что лёг в обыкновенную больницу, хотя имел все возможности лечиться в ведомственной клинике, потому что ему надоело, что все подсматривают и подслушивают. Для меня его признание было как гром среди ясного неба. Я понимала, что судьба опять меня тряханула.

На самом деле он попал в КГБ достаточно случайно. Он с детства мечтал о профессии моряка. Поехал в Ригу поступать в мореходку, но не поступил. Он всю жизнь любил море, потом попал в армию, а оттуда его командировали в госбезопасность.

Герой моего больничного романа был очень сильным, закалённым человеком. Надёжным и по-настоящему добрым. И честно говоря, он ненавидел своё ведомство. Он, конечно, мало распространялся о работе, но мысль о том, что я оказалась с товарищем из этой конторы, сидела во мне как гвоздь.

Он был женат, у него рос сын. Я понимала, что если только в театре узнают, что у меня роман с сотрудником госбезопасности, все будут считать, что я тоже имею отношение к этому ведомству. Всё время я уходила от стукачества, а тут влипла как бобик в эту историю.

Н. радовался моей любой работе, он ходил на все мои спектакли, смотрел все фильмы с моим участием. Он с упоением воспринимал мир, с которым я его познакомила. Для него это была другая планета.

Н. безумно нравились артисты. Он обожал театральную атмосферу. Восхищался и Виктюком, и Володей Гордеевым, и Людмилой Шапошниковой. Он любил посидеть в актёрской компании – хлебом не корми! И все говорили: «Валь, этот молодой человек очень симпатичный». А я думала: если бы вы только знали, что он из КГБ!

Естественно, он просил никогда никому не рассказывать, где он работает. Но шила в мешке не утаишь: информация как-то просочилась. И мало-помалу все стали узнавать, что товарищ работает в этом ведомстве. Это был ужас. И одна девочка, Галя Дашевская, не могла отказать себе в удовольствии намекнуть, что я или дружу, или работаю. Меня это безумно обидело, и я ответила: «Ты знаешь, Галя, я слишком талантлива, чтобы быть стукачом».

Неожиданная любовь накрыла меня с головой. Я ничего с собой поделать не могла. Это было всё равно что плыть против течения. А меня несло, как стремниной. И все видели, что возле меня появился мужчина.

Он был человеком бесстрашным и бесшабашным, способным совершить непредсказуемый поступок. Когда беременная Нина Дробышева на гастролях театра в Новосибирске попала в ДТП и вылетела в лобовое стекло машины, у неё произошли преждевременные роды. И встал вопрос: кто будет играть Эдит Пиаф на гастролях? Решили, что должна играть Талызина. А времени почти не оставалось, и мы сидели с Володей Гордеевым на полу в номере и учили текст: надо было срочно спасать театр.

Я вышла и играла первый спектакль в Новосибирске, и мой любимый прилетел на премьеру. Он сидел в зрительном зале. А потом через день улетал. Денег у него не было. Утетал и прилетал, видимо, по своему служебному удостоверению. Этот вихрь сшибал меня с ног.

Женщины любят мужчин, способных на импульсивные красивые поступки. А мой поклонник вообще творил фантастические вещи. Однажды встречал меня со съёмки в Одессе. У меня с собой были цветы, яблоки, баклажаны. Я вся была в одесских вкусностях, и он меня ждал на служебной машине с шофёром во Внуково.

Он сказал: «Валя, мы сейчас рванём в Москву, но тут такая непростая ситуация. С минуты на минуту поедет генеральный секретарь, и по правилам всё движение перекроют: не должно быть ни одной машины ни спереди, ни сзади. Но мы с тобой всё равно едем, потому что я отпросился с работы на три часа». Я говорю: «И что? В нас стрелять могут?» Он отвечает: «Однозначно. Потому что там охрана – „девятка”, а тут едет навстречу какой-то автомобиль».

Я помню, это была бордовая «Волга», новенькая. И когда мы ехали, он сказал: «Валя, если можно, спрячься, чтобы тебя не было видно». И я сползла с сиденья вниз и лежала, покрытая баклажанами и цветами. Вот таким смелым человеком он был. И щедрым.

К этому времени я была уже невыездная. Помню, когда меня зарубили на одну турпоездку, я рыдала и говорила: за что? Спрашивала и у Н., но он сидел, закусив губы, и молчал как партизан. Что он мог мне сказать?

Но я требовала, чтобы он мне объяснил причину: «Скажи мне, что я сделала такое?» Он очень переживал. А потом, ничего мне не говоря, решил этот вопрос.

Я думаю, что в КГБ мало нашлось бы сотрудников, готовых ради любимой женщины пойти на должностное преступление. Увы, был только один способ мне помочь.

Однажды Н. сказал: «Всё, ты теперь будешь выездная, тебя выпустят за границу, потому что из твоего личного дела я вырвал два листа. А заложили тебя твои друзья».