Апология церковной веры - Тимофей Алферов

«Исторический Константин» – искренний христианин

Начать следует с того, что император Константин наконец уравнял христианскую веру с традиционной для Рима религией отеческих богов – в юридическом плане. Об этом, собственно, говорит его Миланский эдикт 313 г. Там нет никакого намека на какие-то церковно-государственные отношения, тем более, – претензий на государственный диктат в церкви.

Этот указ был принят после целого десятилетия периодических кровавых гонений на христиан, начатых предшественниками Константина и приобретших масштаб государственного террора против части собственного населения. Весь объем и ужас этого террора напугал даже некоторых соправителей и предшественников Константина, которые сами, своими указами, прекращали начатые ими же гонения, видя их отрицательные для государства плоды. Об этом подробно повествует «Церковная история» Евсевия, современника и участника церковно-политических событий той эпохи. У нас нет оснований ему не верить.

Константин не только прекратил гонения на христиан, но добавил к этому еще две важные вещи: во-первых, вернул церкви конфискованное имущество (прежде всего, церковные здания), причем за счет казны, во-вторых, впервые признал христианство разрешенной религией. То есть, объявил свободу совести, свободу вероисповедания.

Надо сказать, что в этом шаге Константин надолго опередил свое время. В античности, и еще полтора тысячелетия после нее, любому государству было крайне сложно всерьез замахнуться на такое дело, чтобы каждому гражданину законодательно обеспечить свободу религии. Для этого нужно было еще пройти весь путь и государственной церкви, и революций, и научно-технического прогресса; массам людей предстояло всерьез разувериться во всякой религии, сделаться религиозно-прохладными людьми, перемешаться с представителями самых разных религий. И только на такой базе восприятие личной свободы совести могло бы утвердиться на законодательном уровне. В нашей стране, например, такое состояние наступило лишь весьма недавно, не более чем три десятка лет назад.

Поэтому и свобода совести в рамках Миланского эдикта не могла просуществовать долго. Однако при Константине и его сыновьях, вплоть до Юлиана Отступника, около полувека, этот порядок реально действовал: разные религии конкурировали между собою только словом и примером, но в рамках единого правового поля, не предполагающего притеснений кому-либо по закону.

Иными словами, государственной христианскую церковь Константин не сделал. Хотя бы чисто юридически. Но его первая заслуга состоит в физическом спасении жизни многих христиан, возвращении им свободы и храмов, в прекращении государственного террора и гражданской войны, начатой его предшественниками и соправителями, в которую поневоле был втянут и он сам. Уже только за одно это церковь должна была ему быть благодарна. Да и была она благодарна – в лице современников, если уж не далеких потомков!

Итак, подчеркнем еще раз: при самом Константине христианская церковь не стала государственной. Это ясный и неопровержимый исторический факт. Так сказать, официальный.

Но было ли некое тайное, неофициальное влияние Константина на дела церковные? И насколько Константина можно считать ответственным за дела церкви?

Константин процарствовал после Миланского эдикта еще четверть века. И все это время он был некрещеным христианином, приняв крещение лишь незадолго до кончины. Этот факт свидетельствует в пользу его искренности и богобоязненности. Константин понимал, насколько его императорское звание поневоле насыщено искушениями, несовместимыми с евангельскими нормами, – а потому опасался принимать трудно выполнимые нравственные обязательства. При этом в жизни церкви он принял самое горячее участие. И прежде всего, обильной благотворительностью. Он не только вернул прежде отобранные храмы за казенный счет, но и даровал такие богатые подарки, как, например, пятьдесят экземпляров полных сводов Библии на пергаменте. Пергаментные рукописи были крайне дороги, для записи текста только Нового Завета в одном экземпляре требовалось переработать шкуры целого стада коз и овец. Какой огромный труд пастухов, кожевенников, писцов! И все это – совершенно бескорыстно. Дар не предполагал каких-либо ответных действий со стороны церкви.

Проблемы начались там, где сама церковь попросила, потребовала вмешательства императора. Сначала раскольники донатисты подали в суд на кафолических епископов. Потом начались споры и смуты вокруг учения Ария. Подчеркнем, что в оба дела император был втянут со стороны деятелей церкви, сам он не проявлял здесь никакой инициативы. Единственное, чего желал и ждал Константин от церкви – это ее мир и единство, чтобы свои внутренние дела христиане могли бы разрешить полюбовно и самостоятельно. Но если ни того, ни другого не получилось, то Константин в этом не виноват.

Когда все беды церкви современные скептики видят во вмешательстве мирских властей, то они существенно грешат против исторической правды. Правда в том, что во главе церкви стоят такие же двуногие люди, что и во главе государства, с теми же страстями и добродетелями, с теми же искушениями, которые приносит любая власть, любое первенство одного человека над другим. И не следует думать, будто гонимая церковь самими гонениями очищается и нравственно возрастает. В реальной истории получается почти наоборот: в гонениях погибают лучшие, а остаются – остальные. Во время вселенского собора в Никее Константину была подана огромная пачка жалоб на епископов и клириков, которую он не стал разбирать, но предал огню. Если эти жалобы были правдивы – значит, сколько виновных было в церкви, если же нет, то сколько церковь сама воспитала клеветников и ябедников! И это во времена гонений, когда она, церковь, свободная от давления государства, якобы должна была быть нравственно чистой. И каким же нужно обладать бесстыдством, чтобы теперь списать все это на государственную власть!

После доброжелательных, но бесплодных увещаний к миру церковному всех враждующих партий Константин собирает вселенский собор. И снова все издержки на дорожные расходы, на постой и питание участников собора, епископов с их пресвитерами, дьяконами и слугами, – принимает на казенный счет. Собор заседает целое лето в курортном месте Никее. Константину удается отыскать наиболее приемлемые для большинства вероисповедные формулировки, которые (как всем кажется) должны привести всех спорящих к согласию. Из около трех сотен участников собора несогласными с определениями собора остаются лишь четверо: сам Арий и трое поддерживающих его епископов, которых власть вынуждена удалить в ссылку. У императора нет другого выхода: церковные смуты и споры сотрясают империю уже несколько лет, грозя уличными беспорядками и поножовщиной, а не просто спорами с кафедры.

Судите теперь сами, кто в сложившейся ситуации ведет себя ближе к евангельской нравственности: император, или церковные деятели, прибегшие к его суду и помощи?

В этом отношении Константин был не одинок. Практически все последующие императоры, за редким исключением, жаждали церковного мира, и готовы были поддержать те догматические формулировки, которые наиболее приемлемы для большинства наличных епископов. За редким, повторим, исключением, никогда императоры не навязывали свою точку зрения