Хитрости эльфийской политологии - Татьяна Патрикова

– Так мы идем? – спросил подчеркнуто нетерпеливо.

Никитка кивнул, спрятал драконью чешую за гобеленом, отошел от стены и попросил себя обнять. Мне не жалко. Обнял. И тут же снова провалился куда-то, но на этот раз все же исхитрился устоять на ногах. И почти сразу, как только удалось сфокусировать взгляд на окружающем пейзаже, принялся озираться. Это было странное место. Отвесный склон нырял в темно-зеленое море древесных крон. Мы с Никиткой стояли на небольшой прямоугольной площадке, над которой нависал точно такой же утес, и так, как мне потом пояснили, восемь ступеней, считая с самого низа. Место это называлось просто – Ступенчатый холм, хотя, как по мне, так он вполне тянул на полноценную гору – настолько был высок и каменист. Мы оказались на шестой ступени. На противоположной от обрыва стороне площадки обнаружился черный провал пещеры. В него и повел меня Никитка, схватив за руку в поисках поддержки и защиты. Очередное проявление чисто девчоночьих повадок меня не смутило. То, что с Никой от волнения и переживаний происходило что-то неладное, было понятно еще на Земле. Поэтому было трудно определить, в переходном она состоянии или нет. Внешне она как была, так и оставалась Никитой, но что творилось у неё внутри было неясно.

Мы долго шли по тёмным коридорам. Теперь уже не я, а меня вели за ручку, как слепого. Я, действительно, был слеп. В отличие от Никитки, который пусть и был мерцанием нашей Ники, прекрасно видел и ориентировался в темноте, как она. Меня спасало только то, что земляной пол был достаточно ровным и утоптанным. Поэтому я не спотыкался и не падал. Хотя, возможно, и за это следует сказать спасибо Никитке, который мог специально выбирать только торную дорогу. Мы вынырнули в рассветные сумерки совершенно неожиданно. Не было ни намека на быстро растущее пятно света в конце туннеля. В очередной раз свернули и неожиданно оказались на открытой местности. Сверху куполом нависало темно-синее небо с быстро тускнеющими звездами. Вокруг легкой дымкой к ногам льнул туман. И дальше, после полоски ровной каменистой почвы, до самой кромки леса, виднеющегося в дали, простиралось лишенное травы поле, рассеченное на квадраты, как шахматная доска. Каждая её секция была обложена черными камнями, которые, судя по всему, были каким-то особым минералом. Внутри каждой из таких секций прямо из воздуха бил небольшой источник кристально чистой воды, ниспадающей вниз и исчезающей в никуда за несколько сантиметров от земли. С одной стороны завораживающее зрелище, с другой, даже мне стало не по себе, хотя самим мерцающим в этом месте, наверное, вообще было хреново. Ведь каждый из таких водопадов был ни чем иным, как маленьким мерцающим. Когда-то был. Они мерцнули не так, как надо. И превратились в это. Ир говорил, что за все время никому так и не удалось найти способ возвращать им нормальный вид. Вот так они тут и обитали в этих клетках-камерах веками, а, может, и тысячелетиями.

Повернулся к Никите, все еще держащемуся за мою руку, и обнаружил какими глазами он смотрит на все это.

– Эй, Ник, – слегка дернул его за руку, призывая очнуться. Парнишка медленно перевел на меня взгляд.

– Мне просто…

– Я понял. Поэтому давай дуй за Пестрым. Тут мы сможем поговорить без свидетелей. Ты поэтому высадил нас именно здесь, да?

Парень кивнул и высвободил руку.

– Здесь никто не бывает. Смотреть на них… – он запнулся и снова тоскливым взглядом окинул карикатурную шахматную доску, – тяжело.

– Я так и понял, – важно покивал и, когда он ушел, какое-то время смотрел в темную расщелину, из которой мы и вышли с другой стороны холма.

Потом повернулся к живым фонтанчикам и бездумно побрел между ними. Камеры были скомпонованы по восемь штук, каждый такой квадрат, составленный из них, огибала тропинка. Извилистая и отдающая некой сказочностью. Пусть даже намека не было на желтый цвет, а на кирпичи тем более, она здорово мне напоминала дорогу из желтого кирпича, по которой в Изумрудный Город добиралась Элли. Я петлял по ней, как заяц со степенностью павлина. Спешить мне было некуда, смотреть в окружающем пейзаже особо не на что, кроме все тех же фонтанчиков. Но в них не было ничего примечательного. Они для меня были все одинаковые. И я далеко не сразу сообразил, что возле каждого, на одном из черных камней, отгораживающих их от соседей и тропы, выбиты какие-то символы. Мой переводчик исправно перевел их как имена тех деток, которые тут покоились. Какое нехорошее слово. Они ведь не мертвые, в конце-то концов. Они живые, просто заколдованные. Да, именно так! И тут на этой самой мысли про заколдованность маленьких мерцающих меня осенило.

Нащупал под олимпийкой нательный крестик, который был ничем иным, как артефактом, блокирующим любое магическое воздействие, будь оно вредоносным или нет, и так и застыл в окружении фонтанчиков, бьющих прямо из воздуха, со свободно болтающимся на длинной цепочке крестиком в руке. И что теперь? Выбрать камеру наобум, перешагнуть через заграждение из черных камней и экспериментировать? А если только хуже сделаю? Например, какому-нибудь малышу боль причиню. Вот, черт! Как-то я слишком расхрабрился. Тут такой фокус не пройдет. Они ведь живые, так еще и малолетние. Если верить Иру, совсем еще малютки. Как здесь нахрапом действовать?

Одевать крестик обратно не стал. Пошел по тропе дальше, внимательно присматриваясь к водяным феноменам вокруг, и долго не осознавал, что машинально, то накручивал цепочку с крестиком на палец, то наоборот – принимался раскручивать. Когда обнаружил это, остановился, так как успел растеряться и впасть в замешательство. Это что же я делаю? Тут-то краем взгляда и зацепился за него. Фонтанчик был из ближайших к этой части тропы. В нем, совершенно неожиданно, зародились и стали литься вниз вместе с водой задорные сиреневые искорки. Очень красивые. Где-то за лесом вставало солнце, окрасив небо в бледно-серый цвет. На душе было муторно и в тоже время светло. И несмотря на то, что этой ночью поспать мне так и не удалось, чувствовал я себя бодрячком. Все это наложилось во мне друг на друга и родилось совершенно особое настроение, которым было просто грех не поделиться с окружающими. Беда в том, что сейчас я был один. И на первый взгляд, делиться было не с кем. Но только на первый взгляд.

Мне захотелось рассмотреть те искорки поближе. Я подошел, и рука с зажатой в ней цепочкой сама поднялась и потянулась к этим искрам. Хотя, возможно, это было всего лишь самовнушение, призванное убедить меня, что я тут совершенно не причем. Что не виноват, если что. Крестик погрузился в воду, искры сиреневые, яркие, налипли на него, как песчинки. Я затаил дыхание, подсознательно ожидая чуда. Но увы, чуда не произошло. Искры быстро потухли, растворились и исчезли совсем. У меня непроизвольно вырвался разочарованный вздох. Я убрал крестик от фонтана. Стало грустно-грустно. Опустив взгляд вниз, обнаружил, что ни с цепочки, ни с самого артефакта не стекает в пыль ни единой капли воды. Словно его в неё и не макали вовсе. И тогда я сделал то, на чтобы, наверное, никогда бы не решился, не находясь под воздействием того особого настроения, что захватило меня в этом странном и в чем-то даже пугающем месте. Я снова поместил артефакт в мирно журчащий фонтанчик, но на этот раз вместе с ним погрузил всю ладонь, даром что по самый локоть в воду не окунулся.