Шопенгауэр как лекарство - Ирвин Ялом

— Так-так. Любопытно. — Тони, как всегда, в джинсах, черной футболке и кедах, забрызганных краской, довольно откинулся в кресле.

— Во-первых, Тони, ты это ты — никакой позы, никакой игры, стопроцентная искренность. Конечно, ты поливаешь грязью себя и свою работу, но я-то знаю, что ты не обычный плотник, ты настоящий художник — я видела твой шикарный «БМВ», на котором ты рассекаешь по городу. И, конечно, ты тоже красавчик — мне очень нравится, когда ты носишь футболку в обтяжку. Ну как для начала? — Бонни обвела глазами присутствующих. — Кто еще остался? Филип? Интеллектуал. Знает все на свете, преподает в университете, готовится стать терапевтом, то, что он говорит, всех приводит в восторг. Ну, и Пэм? Пэм просто чудо. Преподает в университете, ни от кого не зависит, всегда в центре внимания, всюду была, все знает, все читала — любого за пояс заткнет.

— Реакции? Что скажете — каждый — на объяснение Бонни? — Джулиус посмотрел на сидящих.

— Я что-то ничего не понял, — сказал Гилл.

— Ты не мог бы сказать это прямо ей? — поправил Джулиус.

— Извини, но я хотел сказать — не в обиду, конечно, — Бонни, твой ответ попахивает регрессом…

— Регрессом? — Бонни недоуменно нахмурила брови.

— Ну, понимаешь, наша группа — мы все здесь потому, что мы — люди, которые пытаются относиться друг к другу по-человечески, а не сравнивать свои роли в жизни, свое положение, капиталы или шикарные «БМВ».

— Аминь, — сказал Джулиус.

— Аминь, — поддержал Тони и добавил: — Я согласен с Гиллом, и, кстати — так, к сведению собравшихся, — «БМВ» я купил подержанный, и мне еще три года за него корпеть.

— К тому же, Бонни, — продолжал Гилл, — все, что ты сказала, касается только внешних вещей — профессия, деньги, хорошие дети. Ничего из этого не объясняет, почему ты менее важна, чем остальные. Я лично считаю тебя очень важной. Ты основная в этой группе, ты отлично со всеми ладишь, ты доброжелательная, внимательная, ты даже пригласила меня к себе пару недель назад, когда я не хотел идти домой. Ты следишь за тем, чтобы мы не отвлекались, отлично работаешь.

Но Бонни стояла на своем:

— Я для вас только обуза. Мои родители были алкоголиками, я всю жизнь их стыдилась, мне все время приходилось врать про свою семью. То, что я пригласила тебя к себе, Гилл, было для меня настоящим событием — в детстве я никогда не приглашала друзей, потому что боялась, что отец заявится пьяным. Мой бывший муж пьяница, моя дочь сидит на героине…

— Ты уходишь от ответа, Бонни, — сказал Джулиус. — Ты говоришь о своем прошлом, о дочери, о своем бывшем муже, о родителях… а ты,где ты сама?

— Я и есть все это, вместе взятое, чем еще я могу быть? Я скучная толстушка-библиотекарша, которая только и знает, что рыться в каталогах… я… я не понимаю, о чем ты говоришь. Не знаю, где я и кто я. — Бонни заплакала. Вытащив носовой платок, она громко высморкалась, закрыла глаза и, взмахивая руками и всхлипывая, забормотала: — Все, больше не могу, на сегодня хватит.

Джулиус решил сменить подход и обратился к группе:

— Давайте посмотрим, что случилось за последние несколько минут. Есть мнения или наблюдения? — Переключив внимание на «здесь и сейчас», он перешел к следующему этапу. В работе психотерапевта, считал он, существовало две фазы: первая состояла в общении — часто эмоциональном, и вторая — в осмыслении этого общения. Именно так и должна работать психотерапия: в последовательном чередовании эмоций и осмысления. Теперь ему предстояло перевести группу в следующую фазу, поэтому он сказал: — Давайте немного отступим назад и спокойно взглянем на то, что сейчас произошло.

Стюарт уже открыл было рот, но Ребекка его перебила:

— Сначала Бонни пыталась сказать, почему она менее важна, чем остальные, и надеялась, что мы с ней согласимся. Потом она сбилась и заревела, а потом сказала, что с нее хватит и она больше не может, — в общем, все это я уже видела тысячу раз.

Тони добавил:

— Мне тоже так кажется. По-моему, Бонни, ты слишком нервничаешь, когда разговор заходит о тебе. Тебя что, смущает, когда все обращают на тебя внимание?

Все еще всхлипывая, Бонни ответила:

— Я неблагодарная. Только посмотрите, что я тут развела. Никто из вас не стал бы так по-идиотски тратить время.

— На днях, — вмешался Джулиус, — я разговаривал с одним коллегой, и он мне рассказал про свою пациентку, которая имеет обыкновение собирать все шпильки, которые кто-то отпустил в ее сторону, и потом нарочно тыкать ими в себя. Может, это и не имеет отношения к тебе, Бонни, но я вспомнил это, когда увидел, как ты казнишь себя ни за что.

— Я знаю, что действую всем на нервы. Похоже, я так и не научилась работать в группе.

— Ты же прекрасно знаешь, что я на это отвечу, Бонни. Комуконкретно ты действуешь на нервы? Посмотри внимательно вокруг. — Не было случая, чтобы Джулиус упустил возможность задать этот вопрос, и группа слишком хорошо это знала: едва кто-то заикался о чем-то в этом роде, Джулиус, словно коршун, бросался на него, требуя конкретных имен и объяснений.

— Ну, мне кажется, Ребекка хотела бы, чтобы я замолчала.

— Что?… Почему обязательно я…

— Подожди-подожди, Ребекка. — Сегодня Джулиус был непривычно настойчив. — Продолжай, Бонни, так что тебе показалось? Что ты заметила?

— Про Ребекку? Ну, она все время молчала, не сказала ни слова.

— И так нехорошо, и так не слава богу. Тебе не угодишь. Я уж стараюсь сидеть тихо, чтобы ты опять не обвинила меня в том, что я перевожу внимание на себя. Так тебя тоже не устраивает?

Бонни уже собиралась ответить, но Джулиус снова попросил ее продолжить список тех, кому она, по ее мнению, действует на нервы.

— Не могу сказать ничего конкретного, но всегда видно, если людям что-то надоело. Я сама себе надоела. Филип ни разу на меня не посмотрел — правда, он ни на кого не смотрит. Я знаю, все хотели бы послушать, что скажет Филип. То, что он говорил про внимание окружающих, было всем интересно, а я со своим нытьем всем надоела.

— Неправда, лично мне ты совсем не надоела, — отозвался Тони, — и мне не кажется, что ты кому-то надоела вообще. А то, что говорит Филип, как раз не так уж и интересно: он занят только самим собой, так что меня лично не слишком волнуют его замечания. Я даже не помню, что он там говорил.

— Зато я помню, — возразил Стюарт. — Ты сказал, что Филип всегда в центре внимания, хотя и говорит мало, а он сказал, что у Бонни с Ребеккой одна и та же проблема: обе слишком заботятся о мнении остальных, Ребекка чересчур надувается, а Бонни сдувается — что-то в этом роде.

— Щелк-щелк-щелк. — Тони изобразил, будто держит фотоаппарат и делает снимки.

— Ладно-ладно, поймал. Знаю. Меньше наблюдений — больше замечаний. Хорошо, я согласен, что Филип вроде основной, хотя и говорит очень мало. И все время чувствуешь, что идешь против течения, когда возражаешь ему.

— Это наблюдение и мнение, Стюарт, — заметил Джулиус. — А теперь перейди к чувствам.

— Ну, мне кажется, я немного ревную Ребекку к Филипу. И еще мне кажется странным, что никто до сих пор не спросил Филипа, что он думает по этому поводу — хотя это не совсем чувство, да?

— Близко, — ответил Джулиус. — Двоюродный братец чувства. Продолжай.

— Я побаиваюсь Филипа — он такой умный. И еще мне кажется, он не обращает на меня внимания. Мне не нравится, когда на меня не обращают внимания.

— Вот это в яблочко, Стюарт. Ты делаешь успехи, — сказал Джулиус. — Ну, так какие у тебя вопросы к Филипу? — Джулиус изо всех сил старался сохранять вежливый и невозмутимый тон: сейчас ему нужно было, чтобы группа признала Филипа, а не давила и не отстранялась от него под предлогом, что он ведет себя как-то странно. Вот почему он ввел в игру податливого Стюарта вместо агрессивного Тони.

— Да, сейчас… Только Филипу трудно задавать вопросы.

— Он прямо перед тобой, Стюарт. — Это было еще одно важное правило: никогда не позволяй участникам говорить друг про друга в третьем лице.

— В этом-то все и дело. Трудно говорить вот так… — Стюарт повернулся к Филипу: — Я говорю, Филип, трудно говорить с тобой, потому что ты никогда не смотришь на меня. Вот как сейчас. Почему ты не смотришь на меня?

— Я предпочитаю советоваться только с самим собой, — не сводя глаз с потолка, ответил Филип.

Джулиус приготовился в любой момент прийти на помощь Стюарту, но тот пока держался молодцом:

— Не понял.

— Когда ты что-то спрашиваешь у меня, я хочу найти ответ внутри себя и при этом ни на что не отвлекаться, чтобы ответить тебе наилучшим образом.

— Но когда ты не смотришь на меня, мне кажется, что между нами нет контакта.

— Но ведь мои слова говорят об обратном.

— А как насчет «и говорю и слушаю»? — вмешался Тони.

— В каком смысле? — Филип удивленно повернул к нему голову — но взгляда от потолка не оторвал.