Паутина - Сара Даймонд

— Роберт Миллз.

— Здравствуйте… — выдохнула я потрясенно. — У меня к вам просьба… Не знаю, объяснила ли вам секретарша, кто я, но…

— Не стоит, — перебил он. — Я уже в курсе. Вы очень удачно позвонили, я свободен и могу поговорить с вами, но сразу предупреждаю: у меня всего десять минут до совещания.

Голос у него был спокойный, сухой и бесстрастный, с легким северным акцентом, — типичный голос руководителя среднего звена из госструктуры. Сразу представляешь себе костюм из «Некста»,[27] обшарпанный семейный «вольво» и дрянной кофе в конференц-залах размером с кабинку клерка. По-видимому, решила я, мистер Миллз из тех начальников, которые ставят себе в заслугу собственную доступность для пресловутого «простого народа».

В течение нескольких секунд я от изумления не могла сообразить, с чего начать, но первый вопрос сам сорвался с языка:

— Как долго вы работали с Ребеккой Фишер?

— Чуть больше года. С того дня, когда она появилась в приюте, и до удочерения. Время от времени я навещал ее и в новой семье, но эти визиты не носили официального характера. — Говорил он отечески, по-дружески, но слегка сумбурно. — Тридцать лет… Боже мой, сколько времени прошло. Мне было двадцать пять, это мое первое настоящее дело.

— А какое у вас сложилось мнение о приемных родителях, Рите и Деннисе Фишер?

— Прекрасная пара! Само собой разумеется, я много с ними общался до того, как они удочерили Ребекку, неоднократно бывал у них дома. На редкость достойная семья. Идеальные родители для приемного ребенка. (Мне вспомнилась недавняя поездка в Тисфорд и рассказ Мелани о Рите Фишер.) Они искали девочку именно такого возраста, как Ребекка. Тогда это было весьма необычно, как, впрочем, и сейчас. Ребекке было пять лет, а ведь девяносто девять процентов усыновителей хотят только грудничков.

— Отчего же Фишеры захотели взять пятилетнего ребенка?

— Оттого и захотели — знали, что другим семьям такой ребенок не нужен. Они были очень добрыми людьми — решили взять такого малыша, жизнь которого изменить могли бы только они. Фишеры довольно долго числились в реестре потенциальных усыновителей, прежде чем подобрали подходящего ребенка. Они изначально хотели только девочку. Мать твердо настаивала.

— По каким-то особым причинам?

— Миссис Фишер хотелось иметь дочь, только и всего, — никаких секретов.

Его голос звучал убаюкивающе, фальшиво. Интуитивно почувствовав, что он что-то скрывает, я задала вопрос, ответ на который уже знала, — просто хотела услышать, что именно он скажет.

— А как Ребекка оказалась в приюте? Что случилось с ее родителями?

— Погибли в автомобильной аварии. Ребекка в тот день была в садике. Она была единственным ребенком… печальная история.

— И как она отреагировала на гибель родителей?

— А вы сами как думаете? Страшный удар для ребенка. Но когда ее удочерили супруги Фишер, все пришло в норму. Она снова стала спокойным, абсолютно нормальным ребенком.

— Пока не убила Эленор Корбетт.

В моих словах не было злого умысла, но в трубке наступила мертвая тишина, словно собеседник отпрянул от телефона. Когда он снова заговорил, покровительственное добродушие испарилось, теперь в его голосе звучали испуганные нотки.

— Такое невозможно предвидеть. Кто знал, что происходило в голове Ребекки?

— То есть прежде у нее не отмечались странности в поведении? Насколько мне известно, от пяти до десяти лет она не получала психиатрического лечения?

— Только в самом начале, недолго. А после удочерения сочли, что продолжать лечение нет необходимости.

— И что, никто никогда не настаивал на необходимости подобного лечения?

— Боюсь, что никто и никогда.

Его голос снова изменился, став печально-умиротворенным. Не знай я заранее, что он врет, в жизни не догадалась бы. Такому самое место в политике — ну до того скользкий, что ничем не прищучишь. Мне отчаянно хотелось напомнить ему об отчете психолога, но я промолчала — черт бы побрал мою стеснительность.

— Если отбросить то, что случилось впоследствии, — продолжал Миллз, — то супруги Фишер были наилучшей семьей для Ребекки. Убийство Эленор стало страшной трагедией, но согласитесь, предотвратить ее было невозможно. Ведь никому и в голову бы не пришло, что такое может произойти.

Испытывая почти физическое отвращение к его утешительным банальностям, к попыткам скрыть правду, я с большим трудом заставила себя сохранить вежливо-нейтральный тон.

— Благодарю вас, мистер Миллз, за то, что уделили мне столько времени.

— Надеюсь, это поможет вам в работе над книгой. Всего хорошего.

Я положила трубку, дрожа от возмущения. Беседа с этим типом не дала мне ровным счетом ничего — но в то же время укрепила мою уверенность, что в какой-то момент этой истории что-то пошло наперекосяк. Я собрала воедино то, что считала достоверными фактами, и то, в чем была уверена почти на сто процентов. Итак, после гибели родителей Ребекка проявляла явные признаки психического расстройства, на которые указал в своем отчете психолог, однако этот отчет был оставлен без внимания. Был ли отчет положен под сукно намеренно или потерян в бюрократической неразберихе — не суть важно. Зато крайне важно то, что произошло потом. Как супруги Фишер относились к удочеренной ими замкнутой, несчастной девочке; понимали они при первоначальном знакомстве с Ребеккой, какого ребенка берут в семью?

Они должны были бы это знать, убеждала я себя, — судя по отчету психолога, не заметить проблемы Ребекки было так же просто, как не заметить деревянную ногу. И все же я была почему-то уверена в том, что Рита и Деннис не догадывались о психическом нездоровье Ребекки. По Миллзу, они выглядели как два наскоро состряпанных ходульных персонажа, зато их портреты в исполнении Мелани Кук не уступали работам Лусиана Фрейда.[28] Я не могла себе представить, чтобы описанная Мелани женщина — сноб до мозга костей, любительница пустить пыль в глаза — могла допустить присутствие в своем доме чего-то далекого от идеала, скажем, надтреснутого, будь то ваза или ребенок. И столь же трудно поверить, что миссис Фишер отнеслась к процессу удочерения с филантропическим бескорыстием, выбрав ребенка, которого никто не хотел брать в семью, чтобы изменить его жизнь…

Вопросы, вопросы, вопросы. И ни одного ответа. Сколько я ни вглядывалась — не видела ни единой, даже самой узенькой тропки, ведущей к истине. Неужели тупик? Оставалась одна надежда — на книгу «Жажда убивать», которую я заказала в интернет-магазине и которая должна прибыть со дня на день. Даже если я не найду там ничего конкретного, все равно есть шанс, что она натолкнет меня на какие-то новые имена и места, а те, в свою очередь, поведут дальше. Опущенный шлагбаум наверняка скоро поднимется, и я смогу двинуться вперед.

С утра в пятницу я принялась готовить спальню для Петры. Воздух в комнате был спертый, как всегда в нежилом помещении, и я первым делом распахнула окно. Даже сейчас, на пике лета, в спальне было более чем прохладно. Рьяно взявшись за дело и намереваясь придать комнате более обжитой и привлекательный вид, я проникала с пылесосом во все углы, забитые пылью, затянутые паутиной, поскольку со дня нашего переезда у меня до них не доходили руки. Застелив кровать бельем нежно-пастельных тонов, я поставила на прикроватный столик вазочку с ароматическими лепестками, рядом — портативный радиоприемник, которым мы давно не пользовались, и добавила книгу «Мандолина капитана Корелли».[29] Похоже, во мне намного больше от матери, чем мне самой казалось; в точности так и мама готовилась к приезду гостей.

Когда я закончила уборку, комната выглядела совсем иначе и только стол у окна портил картину: эдакий офис с неважнецкой техникой, невесть зачем обустроенный в спальне загородного коттеджа. Но с этим я ничего не могла поделать, поскольку другого места для компьютера, принтера и факса в доме не было. Зато пухлую, раздувшуюся от бумаг папку вполне можно и даже необходимо убрать. Я прикидывала, где бы найти укромное местечко на первом этаже, но поняла, что куда ни положи — она всюду будет на виду. В гостевую комнату Карл не заходил, а в кухне и в гостиной запросто мог, открыв дверцу какого-либо шкафа, натолкнуться на папку и увидеть старую школьную фотографию Ребекки. А дальше все предсказуемо. Как она у тебя оказалась? Почему я об этом ничего не знаю? А зачем она тебе? Я-то думал, тебя интересуют факты, а не эта…

Я помнила о существовании стенного шкафа рядом с кроватью, но никогда в него не заглядывала. Дверь шкафа долго не поддавалась, но все же с пронзительным скрипом открылась. Я подняла свою бесценную папку с ковра, положила на нижнюю полку… и заметила что-то на самой верхней.