Кремлевское кино (Б.З. Шумяцкий, И.Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств) - Александр Юрьевич Сегень

— Отчего же к сожалению? — усмехнулся Хозяин.

— К сожалению для многих ее воздыхателей.

— М-да… Так вот. Ничего особенного не произошло бы, если бы все осталось так, как было, а картина от этого выиграла бы, потому что была бы смешнее.

Л. П. Орлова. 1940-е. [ГЦМК]

Ложась спать после этого просмотра, Сталин тихо в одиночестве смеялся: каков гусар этот Александров! И в Америке саму Грету Гарбо оприходовал, и в России нашел себе точную копию. Да еще и лучше, чем та американская пустышка, защитница половых свобод.

— Вот набичвари! — ворчал главный обитатель Кремля. — Всех обскакал! — И с горечью вспоминал, как на заре его любви с Надей они ходили в кино, чтобы там в темноте целоваться, и ей хотелось быть похожей на Джеральдину Фаррар.

Смешная, милая, бедная, бедная Татька! Как же ты могла? Что же ты наделала, любимая? Воспоминания затапливали сердце, хотелось сделать что-то, что он обещал Надежде Сергеевне, но так и не сделал. Например, смягчить участь раскулаченных.

В мае вышла статья Горького об ужесточении классовой борьбы, великий гуманист вдруг бросил клич: «Если враг не сдается, — его уничтожают». А тот, кого то и дело обвиняли со всех сторон в излишней жестокости, подготовил и выпустил указ о восстановлении бывших кулаков в гражданских правах.

В том же мае к нему явились секретарь ЦИК Авель Енукидзе и поэт Абулькасим Лахути — просить, чтобы не расстреливали поэта Осипа Мандельштама. Оказывается, председатель ОГПУ Генрих Ягода нашел написанные им стихи: «Мы живем, под собою не чуя страны, наши речи за десять шагов не слышны, только слышно кремлевского горца, душегуба и мужикоборца». Но поэт выдающийся, уверяли Енукидзе и Лахути, к ним только что приходила прямо в Кремль поэтесса Анна Ахматова и умоляла пощадить Осипа Эмильевича. Расстрелять его — начнется нехорошая шумиха. Отпустив Авеля Софроновича и Абулькасима Ахмедовича, Иосиф Виссарионович вызвал к себе Генриха Григорьевича, выслушал его требования беспощадно бить врагов, как пишет Горький.

— Горький, конечно, тоже прав, на то он и Горький, — сказал Сталин. — Но в отношении Мандельштама — изолировать, но сохранить. Ограничьтесь недалекой ссылкой года на три.

Осипа Эмильевича с женой Надей сослали на три года в уральский городок Чердынь, а за него продолжали заступаться, Бухарин прислал письмо: «Моя оценка О. Мандельштама — он первоклассный поэт, но абсолютно несовременен; он, безусловно, не совсем нормален; он чувствует себя затравленным. Борис Пастернак в полном умопомрачении от ареста Мандельштама».

— А ну-ка, позвоним Пастернаку. Товарищ Поскребышев, соедините меня с поэтом Борисом Пастернаком.

Заведующий секретариатом позвонил по телефону:

— Товарищ Пастернак? Это из секретариата товарища Сталина. Товарищ Сталин хочет поговорить с вами. — И протянул трубку Хозяину.

— Товарищ Пастернак? Здравствуйте. Сталин говорит.

— Здравствуйте, Иосиф Виссарионович, — прозвучал женственный голос Бориса Леонидовича. — Слушаю вас внимательно.

— Мне тут товарищ Бухарин сообщил, что вы в умопомрачении от ареста Мандельштама. Поскольку вы у нас теперь считаетесь поэтом номер один в СССР, спешу вас успокоить: с Мандельштамом все будет в порядке, он поживет три годика в Чердыни, поднимет там интерес местных жителей к поэзии и благополучно возвратится. Но у меня вопрос лично к вам. За Мандельштама приходила в Кремль хлопотать Анна Ахматова, а вы если так переживали, то почему лично не хлопотали о друге?

— Я хлопотал, — ответил Пастернак.

— Маловато. Если б мой друг попал в беду, я бы лез на стену, чтобы его спасти.

— Если бы я не хлопотал, то вы бы не узнали об этом деле, товадищ Сталин. — Пастернак не всегда четко выговаривал «р», и вместо «товарищ» вышло «товадищ».

— Почему вы не обратились лично ко мне или в писательские организации?

— Писательские одганизации не занимаются этим с двадцать седьмого года, — уклончиво ответил на том конце провода поэт номер один.

— Но ведь он ваш друг? — настойчиво напирал Сталин.

Пастернак молчал. Душегуб и мужикоборец выслушал тишину и задал еще один вопрос:

— Но ведь он мастер? — Молчание. — Мастер?

— Это не имеет значения… — дрогнувшим голосом отозвался Борис Леонидович. — Иосиф Виссадионович, почему мы все говодим о Мандельштаме и Мандельштаме, я так давно хотел с вами поговодить…

— О чем?

— О жизни и смедти.

Сталин брезгливо поморщился и резко повесил трубку. Тяжко вздохнул:

— М-да… О жизни и смерти, видите ли.

Раздался звонок, Поскребышев взял трубку, ответил и спросил, загородив микрофонную часть трубки ладонью:

— Товарищ Сталин, будете еще говорить с Пастернаком?

— О жизни и смерти? Ну уж нет.

— Товарищ Сталин занят, — ответил Александр Николаевич. — Что? — Он снова загородил трубку ладонью. — Спрашивает, можно ли ему всем рассказывать о разговоре с вами?

— Можно.

— Да, можете. Всего хорошего.

Вскоре вся Москва знала о том, что Пастернаку лично звонил Сталин, а в ресторане Дома писателей поэта номер один несколько дней потчевали бесплатно.

Штурмовать Зимний ходили с детьми все чаще. В июне детей отправили на дачу в Зубалово, и Шумяцкий устроил в Кремлевском кинотеатре просмотр новых картин. Сталин пригласил наркомвоенмора Ворошилова, председателя Комиссии народного контроля Кагановича и первого секретаря Нижегородского крайкома Жданова. Впрочем, Нижний Новгород недавно переименовали в Горький, так что — Горьковского крайкома. Сначала смотрели звуковой киножурнал о новостях страны, потом ленту Александра Литвинова «Хочу жить» — о том, как люди живут на Дальнем Севере. Сталин похвалил:

— Вот как надо показывать страну. Уметь сочетать материал в этом скромном, можно даже сказать, слабом сюжете с интересной трактовкой. И так сильно разыграно, что картина оставляет сильное впечатление. Показ природы, обычаев, людей и их характеров дан в фильме мастерски и со вкусом.

Ворошилов, Жданов и Каганович согласились. В полночь начали показ музыкальной комедии молодого режиссера Игоря Савченко «Гармонь». Поначалу смотрели благосклонно, на экране разухабисто веселились деревенские парни и девушки.

— Этого актера, который Тимошка, как фамилия? — спрашивал Сталин сидящего рядом Шумяцкого.

— Петр Савин.

— Я его уже видел.

— В «Конвейере смерти» недавно, еще в «Измене».

— Он везде хорошо играет. Располагающий актер. Думаю, хорошо работает над собой. И прием плавающего хоровода хорош. А Марусю кто играет?

— Новая актриса, товарищ Сталин, Зоя Федорова.

— Она не выглядит деревенской. А наоборот, немного пейзанской. Но играет недурно.

Шумяцкий разомлел. Но, оказалось, рано радовался. Дальше Хозяин стал злиться:

— Затянуто. Глупо. Переигрывают. Какая-то внешняя весельчинка, а настоящего веселья не вижу. И где механизация?

— Создается впечатление, что в колхозе на сто процентов господствует ручной труд, нет даже лобогрейки, — поспешил добавить Каганович.

К концу фильма Сталин покраснел от негодования:

— Товарищ