Любовная лирика Мандельштама. Единство, эволюция, адресаты - Олег Андершанович Лекманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Может быть, именно вторичность стихотворения «Я буду метаться по табору улицы темной…» в сравнении с поэтическими текстами из арбенинской серии имели в виду Анна Ахматова и Павел Лукницкий, когда в разговоре, состоявшемся в 1927 году, сошлись на том, что оно – «перепев самого себя»359. Сразу же вслед за этим Ахматова сказала Лукницкому, что «любит стихотворение Мандельштама – „За то, что я руки твои не сумел удержать…“», посвященное Гильдебрандт-Арбениной360.
Отчасти сходно в 1925 году говорил о стихотворении «Я буду метаться по табору улицы темной…» сам его автор, но он при этом считал, что стихотворение «Жизнь упала, как зарница…» непохоже на его более ранние опыты в области любовной лирики. 12 апреля Павел Лукницкий записал в дневнике:
Еще утром, когда я был наедине с О. Э. (а Н. Я. была на веранде, вместе с А. А.), я попросил О. Э. прочесть мне те 2 стихотворения, которые он мне читал в кухне, у себя на квартире в Петербурге.
О. Э. согласился, прочел. Память моя отвратительна, поэтому и теперь строк не запомнил – остался только запах стихотворений.
Но первые строчки записал:
1. «Жизнь упала, как зарница» (то, которое у меня в дневнике обозначено одной строчкой: «Заресничная страна»). <…>
2‑е стихотворение: «Я буду метаться по табору улицы темной»… О. Э. ценит больше 1‑е, за то, что оно – новое (новая линия в его творчестве), а 2‑е считает слабее вообще и кроме того обвиняет его в принадлежности к стихам типа «2‑й книги стихов», т. е. к старым стихам. Написал он их недавно. Я спрашиваю – пишет ли он здесь?
О. Э.: «Ни одного не написал… Вот, когда буду умирать – перед смертью напишу еще одно хорошее стихотворение!..»361
Тем не менее стихотворение, которое Мандельштам ценил меньше, – «Я буду метаться по табору улицы темной…» – он два раза опубликовал (в журнале и в авторской книге), а стихотворение, которое ценил больше («Жизнь упала, как зарница…»), не напечатал ни разу. Вероятно, стихотворение «Жизнь упала, как зарница…» казалось поэту слишком биографичным; к тому же оно гораздо сильнее первого должно было задевать самолюбие Надежды Мандельштам.
Приведем текст этого стихотворения:
Жизнь упала, как зарница,
Как в стакан воды ресница,
Изолгавшись на корню,
Никого я не виню…
Хочешь яблока ночного,
Сбитню свежего, крутого,
Хочешь, валенки сниму,
Как пушинку подниму.
Ангел в светлой паутине
В золотой стоит овчине,
Свет фонарного луча
До высокого плеча…
Разве кошка, встрепенувшись,
Черным зайцем обернувшись,
Вдруг простегивает путь,
Исчезая где-нибудь.
Как дрожала губ малина,
Как поила чаем сына,
Говорила наугад,
Ни к чему и невпопад.
Как нечаянно запнулась,
Изолгалась, улыбнулась
Так, что вспыхнули черты
Неуклюжей красоты.
Есть за куколем дворцовым
И за кипенем садовым
Заресничная страна —
Там ты будешь мне жена.
Выбрав валенки сухие
И тулупы золотые,
Взявшись за руки, вдвоем
Той же улицей пойдем
Без оглядки, без помехи
На сияющие вехи —
От зари и до зари
Налитые фонари362.
Уподобление губ Ольги Ваксель малине в пятой строфе («Как дрожала губ малина») провоцирует внимательного читателя мандельштамовской лирики вспомнить ягодную метафору, использованную поэтом для изображения губ Ольги Гильдебрандт-Арбениной в стихотворении «Я наравне с другими…» («Вишневый нежный рот»). Однако в целом стихотворение «Жизнь упала, как зарница…» и смелее и сдержаннее стихотворения «Я наравне с другими…».
Смелее, потому что лирическая героиня стихотворения «Жизнь упала, как зарница…» сливается с его адресатом до неразличимости, и этот поэтический текст превращается почти в дневник. Например, в пятой его строфе упоминается малолетний сын Ольги Ваксель Арсений («Как поила чаем сына»).
Сдержаннее, потому что в нем мечта о любовных отношениях с адресатом, в отличие от откровенно эротического стихотворения «Я наравне с другими…», переведена из реального в условный, сказочный план.
Описывая реальность, лирический субъект характеризует в первой строфе себя, а в шестой строфе адресата с помощью двух форм одного глагола – «изолгавшись» и «изолгалась». Однако он оказывается способен найти в себе силы (это подчеркивается с помощью строки «Как пушинку подниму»), чтобы вместе с возлюбленной вырваться из паутины лжи. Силой творческого воображения лирический субъект преображает ленинградскую действительность в волшебный, сказочный мир, где возможно чудо, подобно тому, как обыкновенная кошка оборачивается в стихотворении сказочным черным зайцем.
Уже в третьей строфе Ольга Ваксель, подобно Ахматовой в стихотворении «Как черный ангел на снегу…», превращается в ангела «в светлой паутине», до «высокого плеча» которого добивает фонарный свет. «Высокой, стройной, но крепкой девушкой» названа Ольга Ваксель в воспоминаниях Ольги Гильдебрандт-Арбениной363. «Хороша была, как ангел», – вольно или невольно вторя стихотворению «Жизнь упала, как зарница…», писала Надежда Мандельштам об Ольге Ваксель Александру Гладкову. Вместе с тем появлению ангела в третьей строфе стихотворения, вероятно, поспособствовал петербургский архитектурный ландшафт. Как давно заметили исследователи, изображая ангела в свете «фонарного луча», Мандельштам мог подразумевать соответствующую скульптуру на фронтоне Исаакиевского собора близ гостиницы «Англетер», где поэт иногда встречался с Ваксель364.
Далее в стихотворении «Жизнь упала, как зарница…» реальные Таврический дворец и Таврический сад, неподалеку от которых жила Ваксель, превращаются в сказочные «куколь дворцовый» и «кипень садовый»365. Напомним на всякий случай, что куколь – это капюшон (в повести Мандельштама «Египетская марка» используется сходная метафора: «Дворцы стояли испуганно-белые, как шелковые куколи»)366, а кипень – это пена от кипения.
В финале стихотворения упоминаются «налитые фонари», которые, подобно Таврическому дворцу и Таврическому саду, преображаются из реалий окружающего мира в атрибут сказочной утопии. С одной стороны, фонари в нескольких стихотворениях Мандельштама фигурируют как характерная деталь именно петербургской панорамы (ни в одном московском стихотворении фонари не упоминаются):
