Рука, сердце и кошелек - Дарья Калинина

Но подруги пока что медлили с ответом. И Леся спросила:

– А почему у вашей соседки имя такое странное?

– Мать ее покойница учудила. Назвала дочку Павлиной. Павлина Андреевна. Ну а сокращенно – Павла или Павлуша. Так что у нее случилось?

Старушка смотрела прямо и твердо. Чувствовалось, что, не узнав правды о своей соседке, она и рта больше не раскроет. Врать ей «сыщицам» не хотелось. И подруги честно рассказали про свое расследование, след которого и вывел их к Павле.

– Если вы думаете, что Павла ту девушку убила, то это вряд ли. Я Павлу знаю. Она не сможет человека убить, а потом спокойно своими делами заниматься. Она хорошая. Уж вы мне поверьте. Если сгоряча чего и натворит, то потом обязательно ко мне прибежит и каяться начнет. О! Слышите!

В квартире раздался звонок, и старушка подняла указательный палец.

– Это Павла!

Петр Ильич, прикорнувший возле порога гостиной, быстро вскочил на ноги и с громким топотом, от которого сотрясались стены в старой квартире и подпрыгивали давно отставшие половицы на паркете, помчался к дверям. Он явно знал и любил Павлу, потому что в его лае подругам послышалась самая искренняя собачья радость.

Наверное, несмотря на свой дурной характер, в глубине души Павла была неплохой теткой. Вот только очень уж глубоко было запрятано ее хорошее «я».

– Посидите тут, – велела старушка подругам. – А я пойду, спрошу, чего этой бедолаге от меня понадобилось.

Девушки остались сидеть в просторной гостиной, обставленной мебелью середины прошлого века. Сталинский ампир. Вещи тогда делались на совесть. И вся мебель выглядела вполне добротной, хотя и давно вышла из моды. Никаких антикварных и дореволюционных безделушек – статуэток, серебра или картин – тут видно не было. Все то, что имелось, было куплено уже в середине двадцатого века.

– Анна Георгиевна, можно к вам?

– А что случилось, Павлуша?

– Нехорошо у меня на душе как-то, муторно.

– Да в чем дело-то?

– Сама не понимаю, а только гадко.

– Это не ты, случаем, на лестнице кричала?

– Я, – со вздохом призналась Павла. – Не сдержалась, а теперь вот жалею.

Подруги слушали и удивлялись. Это та самая Павла, которая едва не растерзала их? Или какой-то другой человек? Говорит тихо, вежливо. Ни следа от той хамоватой зэчки, с которой они столкнулись в дверях.

– Ну, заходи, коли жалеешь. У меня ведь твои девчонки сидят.

– У вас? Не может быть! Почему они у вас?

– А я специально их к себе пригласила. Решила, что ты извиниться перед ними захочешь, вот и позвала их к себе.

Павла быстро прошла по квартире следом за старушкой. И, увидев подруг, скромно притулившихся на кухне, быстро и грубовато произнесла:

– Привет! Что вы там про убийство-то говорили? Я не очень поняла. Кого убили?

– Татьяну.

– Таньку? Мою сменщицу?

– Нет, другую девушку – стриптизершу.

– Чего? – искренне удивилась Павла. – Какую еще стриптизершу? Вы что-то путаете. У нас в «Голубом Мотыльке» стриптиз девчонки отродясь не танцевали. Кому там на них глазеть? У нас одни пи…ы бывают! А они, как известно, бабами не интересуются!

Теперь пришел черед удивляться уже подругам. Выходит, «Голубой Мотылек» – это бар для голубых? Вот оно что! А они и не поняли сразу. А что? Название самое подходящее для такого рода тусовки. И как они сами не догадались об этом?

– Так что стриптиз у нас исключительно мальчики танцуют, – продолжала говорить Павла. – Никаких стриптизерш у нас отродясь не водилось.

– Возможно, Таня работала официанткой?

– Официанты тоже все парни! Во всей ночной смене единственная баба – это уборщица. То есть я либо Танька.

– Вот это она? – сунула Леся ей фотографию, взятую из квартиры убитой девушки.

Павла недолго смотрела на снимок. Сразу же кивнула:

– Да, это она.

– Вы уверены?

– Точно она! Значит, говорите, убили ее?

– Убили. А вы вроде бы не удивлены?

– Не удивляюсь, – подтвердила Павла. – Было у меня предчувствие, что влипнет эта девчонка в беду.

– Почему?

– Вела она себя очень странно. Да и какая из нее уборщица? Такие красивые девки в модели идут, в любовницы к богачам, ну, на крайний случай, в официантки или секретарши. Но никак не в уборщицы! А она пришла. И полы, и сортиры мыла! А зачем? Нужны ей разве были те копейки, что хозяин платит? То-то и оно, что нет! Но она все же это делала. Значит, был у нее в этом деле свой интерес, совсем нешуточный.

Трудно было себе представить, чтобы Танька с ее тщательно сделанным маникюром опустилась до такого грязного занятия, как мытье полов и унитазов. Но, с другой стороны, у подруг не было причин не верить тете Паше. Тем более что, разговорившись, извинившись и познакомившись с «сыщицами», тетка держалась вполне нормально и даже демонстрировала признаки дружелюбия.

– Вы уж извините меня, девчонки. Нервы у меня всегда были слабым местом. А уж после отсидки и вовсе – что ни день, то срываюсь. Чуть что не по мне, кровь в голову бросается.

– Щитовидку вам надо проверить, – сочувственно произнесла Леся.

– Щитовидку?

– Гормоны с человеческим организмом удивительные штуки творят. Наверное, у вас с ними проблема.

Но Павла не захотела поддержать этот разговор.

– Сколько отпущено, столько и проживу, – отрезала она. – Плакать по мне некому. Детей у меня нет. Родители померли. А к врачам я не ходок. К ним только пойди, мигом больной окажешься. Так я чего про Таньку-то вам рассказать хотела… Она ведь к нам неспроста устроилась на работу. Задание у нее было.

– Задание?

И подруги затаили дыхание, ожидая услышать нечто удивительное. И они не ошиблись. Едва только тетя Паша начала свой рассказ, как девушки поняли: они наконец-то нащупали верную ниточку в расследовании. И теперь оставалось только молиться, чтобы ниточка оказалась достаточно прочной и не оборвалась в самый последний момент.

Глава 15

– Звонил он ей, – сказала тетя Паша. – Несколько раз только при мне звонил. Указания давал. А она, я слышала, робко с ним разговаривала. Хотя сама не робкого десятка была, я бы даже сказала, наглая. Не успела прийти, мне указывать начала.

– Ну, я думаю, вы ее быстро на место поставили.

– Поскандалить чуток пришлось, – призналась тетя Паша. – Но вы же меня уже знаете, мне много не нужно. Конечно, я этой нахалке тоже всякого сказала. Если, сказала я ей, слушать меня не будешь, живо отсюда вылетишь! Только она не больно-то стушевалась. И мне еще тогда показалось, что эта фифа тут задерживаться не собирается.

– Но зачем она вообще устроилась уборщицей?

– А никем другим ей в наш бар было не устроиться, – хмыкнула Павла. – Говорю же, у нас в ночную смену одни мужики работают. Женщина среди них только уборщица.

– Но днем в баре работает много девушек.

– Так то днем. Днем в «Голубом Мотыльке» совсем другая публика собирается. А я так поняла, Таньке нужно было позарез в нашем баре именно ночью оказаться.

– Но зачем?

Тетя Паша немного помедлила, словно сомневаясь, открывать ли «сыщицам» все карты до конца, но потом все же решила, что дело слишком серьезное, и произнесла:

– Следила она за кем-то.

– Следила?

– Я сначала тоже не поняла, что происходит. Сама-то я в зал к клиентам не суюсь. Но Танька не так себя вела. Тряпку мне всучила, а сама все в зал норовит пойти. Как ни посмотрю, она все там крутится! Я полчаса подождала, пока она к своим обязанностям приступит. Ничего. Час подождала. Ничего. Поманила ее к себе: чего, спрашиваю, ты тут трешься?

– А она?

– Фыркнула мне в морду, мол, не твое собачье дело, и снова намылилась в зал.

– Ну, тут-то вы не стерпели?

– Не стерпела! Не люблю, когда об меня ноги вытирают. За руку ее ухватила и говорю: коли не будешь меня слушаться, живо отсюда вылетишь!

– А она не испугалась?

– Нет. Но не это главное. Когда я за руку-то ее ухватила, то почувствовала, что в руке у нее что-то есть. Что, спрашиваю, у тебя тут такое? А она заюлила, испугалась даже. Пойдемте, говорит, тетя Паша, куда скажете. Все ваши указания выполню, не сердитесь на меня.

– Исправилась, значит?

– Испугалась она чего-то. Испугалась, что я шум подниму. А еще испугалась, что ту вещицу, которую она в руке держала, у нее отниму.

– А что за вещица была? Большая или маленькая?

– В кулаке помещалась. Черненькая такая коробочка. В тот раз я не разглядела, что это такое. Но столик, возле которого Танька крутилась, себе в башке отметила. А потом увидела, как Танька с тряпкой уже днем снова возле этого столика кружит. Я ей велела пол совсем в другой части зала протереть, а она зачем-то завитушки на стенах протирать тряпкой стала. Ну, я ей на ошибку ее указала, она в сторону отошла. Вроде бы все в порядке, ничего не случилось. А только теперь я соображаю, неспроста Танька именно возле того столика крутилась. Ох, неспроста.

– Да почему же?

– Почему? А потому что интерес у нее к тому столику был. Да и то сказать, столик тот необычный.