Том 1. Главная улица - Синклер Льюис

Кэрол торопилась на заседание программной комиссии Танатопсиса. Предстояло наметить темы на осень и зиму.

Председательствовавшая на этот раз Элла Стоубоди в блузе устричного цвета осведомилась, не возникло ли новых предложений.

Кэрол встала. Она внесла предложение, чтобы Танатопсис занялся вопросом о помощи городской бедноте. Она была вполне корректна и высказывала современные взгляды. Она просила не о благотворительности, а о том, чтобы дать людям возможность самим помочь себе. Следовало бы организовать бюро найма рабочей силы, научить женщин держать в чистоте детей и стряпать, а кроме того, учредить городской ссудный фонд для постройки коттеджей.

— Что вы думаете о моих планах, миссис Уоррен? — закончила она.

Рассудительно, как подобает женщине, связанной благодаря браку с церковью, миссис Уоррен ответила:

— Я уверена, что все мы от души разделяем чувства миссис Кенникот. Когда мы встречаемся с подлинной нищетой, для нас большая радость — исполнить свой долг перед нашими менее счастливыми ближними. Но мне кажется, что мы испортим все дело, если перестанем смотреть на него как на благотворительность. Ведь милосердие — главное украшение истинного христианина и всей нашей церкви. Библия служит нам в этом лучшим руководством. «Вера, надежда и милосердие», — говорится в ней, и еще: «Бедные всегда с вами», — а это значит, что никогда не сбудутся все эти ученые планы устранения бедности. Никогда! И разве не лучше так? Скучно было бы жить в мире, лишенном всякой радости даяния. А кроме того, когда этот бездомный люд знает, что ему помогают из милосердия, а не по обязанности, он проявляет гораздо больше благодарности.

— Помимо всего этого, — фыркнула мисс Элла Стоубоди, — вас просто обманывают, миссис Кенникот! Здесь вовсе нет настоящей бедности. Взять хотя бы эту миссис Стейнгоф, о которой вы говорили; я отдаю ей в стирку все белье, с которым не может справиться наша служанка. За один только прошлый год она заработала на этом не меньше десяти долларов! Я уверена, что папа никогда не одобрит ссудного фонда для постройки коттеджей. Папа говорит, что тут весь народ — жулик на жулике. Особенно все эти фермеры — арендаторы, которые уверяют, что им так трудно приобретать семена и машины. Папа говорит, что они просто не хотят платить долги. Говорит, что терпеть не может описывать имущество, если закладные просрочены, но это единственный способ заставить их уважать закон.

— Подумайте еще о том, сколько мы даем этим людям всякой одежды! — сказала миссис Джексон Элдер.

Кэрол вмешалась снова:

— Ах, кстати об одежде! Я как раз хотела поговорить о таких подарках. Не находите ли вы, что, прежде чем отдавать бедным старые вещи, нам следовало бы чинить их и по возможности приводить в приличный вид? Хорошо было бы в следующий раз перед рождеством собраться нам здесь и заняться починкой одежды, шляп…

— Господи помилуй, да у них больше времени, чем у нас! Они должны быть счастливы и благодарны, в каком бы состоянии ни были вещи. Я и не подумаю сидеть и шить для этой лентяйки миссис Вупни, когда у меня своего дела по горло! — заявила Элла Стоубоди.

Все они уставились на зачинщицу спора. Кэрол вспомнила, что у миссис Вупни, мужа которой раздавило поездом, десять душ детей.

Но миссис Мэри Эллен Уилкс улыбалась. Она была владелицей антикварной лавки и книжного магазина и чтицей в маленькой церкви последователей «христианской науки». Она внесла в вопрос полную ясность:

— Если бы люди понимали основы «христианской науки», понимали, что мы дети божьи, и ничто не может причинить нам вреда, они не впадали бы в заблуждения и нужду.

Миссис Джексон Элдер подтвердила:

— Я нахожу, что клуб делает достаточно: и зеленые насаждения, и борьба с мухами, и наша инициатива с комнатой отдыха, не говоря уж о том, что мы собираемся побудить администрацию железной дороги разбить сад около станции!

— Да, я того же мнения! — сказала председательница и нерешительно поглядела на мисс Шервин. — А вы что скажете, Вайда?

Вайда тактично улыбнулась всем членам комитета по очереди и сказала:

— Едва ли нам стоит браться теперь за что-нибудь новое. Но я уверена, что остальным было так же приятно, как и мне, ознакомиться с оригинальными и благородными мыслями Кэрол. Впрочем, есть одно дело, которое нам надо решить немедленно. Мы должны сплотиться и дать отпор всем попыткам со стороны клубов Миннеаполиса провести в председательницы клубной федерации нашего штата свою кандидатку. А эта миссис Эдгар Потбери, которую они выдвигают… Конечно, некоторые находят ее умным и интересным оратором, но я считаю ее пустой болтушкой. Что вы скажете, если я напишу в клуб Лэйк Оджибауоша и предложу им поддержать кандидатуру миссис Уоррен на пост второй заместительницы председателя, а мы тогда, в свою очередь, будем выдвигать их миссис Хэгелтон — очень милую, приятную, культурную женщину — в председательницы?

— Да, да! Надо проучить этих дам из Миннеаполиса! — едко отозвалась Элла Стоубоди. — И потом, мы должны решительно протестовать против предложения этой миссис Потбери, чтобы клубы штата выступили за право голоса для женщин. Женщинам не место в политике! Они потеряют все свое изящество и привлекательность, если впутаются в эти мерзкие интриги, и взаимные восхваления, и политические сплетни, и личные выпады.

Все закивали, кроме одной… На этом деловые разговоры были прерваны, и дамы приступили к обсуждению супруга миссис Эдгар Потбери, доходов миссис Потбери, автомобиля миссис Потбери, особняка миссис Потбери, ораторского стиля миссис Потбери, оранжевого вечернего туалета миссис Потбери, прически миссис Потбери и безусловно отрицательного влияния миссис Потбери на федерацию женских клубов штата.

Прежде чем разойтись, программная комиссия посвятила три минуты окончательному выбору темы занятий на будущий год. Журнал «Культурный досуг» предлагал две темы: «Меблировка и фарфор» и «Библия как литературное произведение». И здесь произошел еще один неприятный инцидент. Миссис Кенникот снова выскочила со своими замечаниями:

— Вам не кажется, что у нас и так уже достаточно говорят о Библии в церквах и воскресных школах?

Миссис Леонард Уоррен, едва сдерживаясь, воскликнула:

— Ну, что вы скажете! Я не думала, чтобы мог найтись кто-нибудь, кому надоела Библия! Великая древняя книга, которая две тысячи лет выдерживала нападки неверных, достойна, мне кажется, хотя бы беглого внимания с нашей стороны!

— Ах, я не то хотела сказать… — начала объяснять Кэрол; но ей было очень трудно вывернуть свою мысль наизнанку. — Я просто хотела бы, чтобы мы не ограничивались ни Библией, ни меблировкой, а занялись изучением действительно замечательных идей современности — будь то химия, антропология или рабочий вопрос, — идей, имеющих в настоящее время такое огромное значение.

Все вежливо откашливались.

Председательница спросила:

— Есть еще вопросы? Желает ли кто-нибудь поддержать предложение Вайды Шервин о том, чтобы мы остановились на изучении меблировки и фарфора?

Предложение было принято единогласно.

— Шах и мат! — пробормотала Кэрол, поднимая руку.

Неужели она серьезно верила, что может насадить семя либерализма в глухую стену посредственности? Как могла она впасть в такое безумие, чтобы пытаться сажать что бы то ни было в эту гладкую стену, за которой всем этим людям так сладко спалось?

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Неделя настоящей весны, редкая сладостная неделя мая, миг передышки между свирепыми ветрами зимы и летней духотой. Каждый день Кэрол уходила из города на лоно цветущей природы, опьяненной новой жизнью.

Единственный волшебный миг, когда к ней возвращались молодость и вера в красоту.

Она пошла на север, к дальнему берегу Ласточкиного озера, по железнодорожному полотну, которое, как единственный прямой и достаточно сухой путь, естественно служил в степи главным трактом для пешеходов. Большими шагами переступала она со шпалы на шпалу. Потом попробовала идти по рельсам, балансируя вытянутыми руками и осторожно переставляя ноги. Теряя равновесие, она наклонялась, отчаянно взмахивала руками и хохотала.

Вдоль полотна в густой траве, жестко щетинившейся прошлогодними обгоревшими стеблями, выглядывали канареечно-желтые лютики и лиловые, опушенные зеленью цветы ветреницы. У кустиков толокнянки ветки были красные и гладкие, как лак японских чашек.

Кэрол сбежала по песчаному откосу, улыбнулась детям, собиравшим в корзинку цветы, приколола к своей белой блузке пучок нежных цветов ветреницы. Зеленые поля манили ее в сторону от педантично прямолинейной железной дороги и заставили пролезть под изгородью из ржавой колючей проволоки. Она направилась по борозде между низенькими всходами пшеницы и рожью, которая под ветром вспыхивала серебряным огнем. Возле озера Кэрол вышла на луг. Он так пестрел цветами мяты и пушистыми метелками индейского табака, что похож был на редкий старинный персидский ковер кремовых, розовых и нежно-зеленых тонов. Жесткая трава под ногами приятно похрустывала. Ласковый ветер набегал со стороны сверкавшего на солнце озера, и мелкие волны плескались о зеленый берег. Кэрол перескочила через ручеек, бежавший меж ивовых кустов, и подошла к веселой рощице берез, тополей и диких слив.