В темноте - Даниэль Пайснер

И это было важнее всего. Мы были живы – только это имело для нас значение. Инструменты и продукты – дело наживное, главное, мы есть!.. За все это время мы ни разу не задумывались, какую опасность могут представлять для нас воды Пельтева. Да, река уже забрала у нас дядю Кубу, но до этого момента мы никогда не чувствовали с ее стороны большой угрозы.

На следующее утро пришли Соха с Вроблевским. Соха был настолько уверен в нашей гибели, что по пути даже зашел в церковь и поставил свечи за упокой наших душ. Он не сомневался, что кого-то из нас унесло потоком, а трупы остальных обнаружатся во Дворце. Но мы – все десять! – были живы. Соха был потрясен и посчитал это проявлением промысла Божьего. Да мы и сами думали, что без помощи свыше не прошли бы через это страшное испытание.

Я до сих пор боюсь дождей. И зародился этот страх именно в тот день. На меня наводил ужас даже звук капели. Как только начинался дождь, я сразу обращалась к маме с вопросом:

– Будет ливень, мама?

Даже после войны, увидев, что начинается дождь, я долго еще спрашивала у мамы:

– Будет ливень?

Даже сейчас я нервничаю, заслышав звук ливня. Я переношусь мыслями во Дворец и снова переживаю мгновения, показавшиеся нам последними в жизни. И не важно, что нам удалось выбраться из той передряги, что остались только воспоминания… Тогда я была вынуждена смириться с неизбежностью своей смерти…

Все это время мой папа внимательно следил за продвижением Советской армии. Он говорил, что нашим спасением будет приход русских – тех, что некогда были нашими угнетателями! Отец и Соха ежедневно вместе изучали карту Польши и, сопоставляя данные немецких, русских и польских изданий, пытались выудить из газетной пропагандистской шелухи крупицы правды о положении на фронте. Обстановка менялась изо дня в день. Сегодня немцы наступали, завтра отступали. Русские добивались незначительных успехов – чаще сообщалось об их разгроме. Но русские продвигались на запад! Отец тыкал на карте в какие-то точки и говорил:

– Они не здесь, они еще не здесь.

Каждую минуту нужно было знать, что происходит на фронте. Он, словно генерал, вел битву за победу, передвигая по карте кусочки бумаги.

Я прислушивалась к их беседам и тоже переживала всем сердцем. Приближение русских, однако, не всегда имело хорошие последствия – разумеется, для нас. Как-то утром в середине июня 1944 года Ковалов заметил, что немцы начали копать улицы вокруг Бернардинского костела. В этой части города находился немецкий штаб и обитали высокие чины. Солдаты копали на улицах окопы и устанавливали мины. Под землей был слышен грохот отбойных молотков. Мы не знали, что могут означать эти звуки. Сначала мы даже подумали, что, обнаружив наше убежище, немцы пытаются добраться до нас через потолок!..

Быстро обсудив ситуацию с товарищами, Ковалов подошел к офицеру, похоже, руководившему работами. Представивщись инженером канализационных сетей этого района, Ковалов сказал, что подземные тоннели местами заполнены взрывоопасными газами, а кроме того, вдоль канализационных труб проходят газовые магистрали. Он предупредил офицера, что он подвергает солдат большой опасности, заставляя их вести работы, не имея подробной схемы коммуникаций. А закладывать мины в непосредственной близости от карманов, заполненных взрывоопасными газами, сказал он, вообще самоубийство.

Не зная, что происходит на поверхности, мы решили изолировать свое убежище и начали запечатывать вход в него илом и грязью. Конечно, это была совершенно дурацкая идея, но мы так боялись, что нас вот-вот обнаружат, что, как угорелые, носили грязь консервными банками, кастрюлями и просто в пригорошнях к выходу из Дворца. Немцы копали снаружи, мы копали внизу.

Тем временем Ковалов убедил немца прекратить минирование. Конечно, он был сильно недоволен, но рисковать не хотел…

Услышав, что наверху вдруг перестали копать, мы облегченно вздохнули: стало ясно, что на какое-то время мы опять в безопасности.

Через неделю или около того мы стали слышать гул самолетов и разрывы бомб. Это наполнило нас не только надеждой, но и страхом: русские бомбы могли принести нам смерть вместо освобождения.

Очень беспокойное было время! Мы провели во Дворце уже больше года, и жилось там относительно сносно, но сколько мы тут еще протянем? Мы с Павлом оказались очень крепкой и жизнестойкой парочкой: судя по всему, у нас выработался иммунитет к микробам и бактериям, который не ослаблялся даже постоянным недоеданием. Однако чем дольше мы оставались в подземельях, тем чаще и сильнее болели наши взрослые. Жертвой невыносимых условий уже стала бабуля. Всем было ясно, что за старой госпожой Вайсс в скором времени могут последовать и остальные. Папа в своих дневниках отметил, что взрослые стали терять зрение, у кого-то начали болеть и опухать суставы. А кто-то боялся, что, проходив больше года в полусогнутом состоянии, уже никогда не сможет распрямиться…

По ночам, считая, что все спят и их никто не слышит, отец шептал маме, что мы уже на грани. Он говорил на идише, чтобы их не подслушали мы с Павлом, но я уже хорошо понимала этот язык. Я знала, что сказанное Корсаром об идише не всегда правда, потому что в опасениях моего папы не было ничего смешного, даже когда он озвучивал их на таком веселом и радостном языке, как идиш.

Нам оставалось только надеяться, что нам хватит сил дожить до прихода русских.

В конце июня 1944 года – почти через 13 месяцев нашего побега из гетто – наша большая подземная семья пополнилась новым членом. Как-то раз Соха с Вроблевским привели к нам украинского солдата лет 20. Толя был влюблен в сестру Ванды и совершенно не похож на злобных украинцев, которых я привыкла видеть на улицах до побега в канализацию. У него было симпатичное и доброе лицо и светлые волосы. Тощий, как шпала, Толя отличался большой физической силой.

Как же давно у нас не появлялись гости! Как мы соскучились по новым лицам, по беседам с совершенно незнакомыми людьми, по обычному человеческому общению! Толя пришел в ужас, увидев нас, – это было написано на его лице. Соха с Вроблевским, встречаясь с нами каждый день, перестали замечать, насколько мы истощены, измучены, оборваны!

Совсем скоро мы услышали его историю. Толя воевал за русских, а потом попал в плен, и немцы заставили его сражаться с соотечественниками. Если б он отказался, его бы отправили в концлагерь или просто расстреляли. Толя не хотел воевать против русских и дезертировал. Скрываясь от немцев, он как-то познакомился с Михалиной – сестрой Ванды Сохи, и молодые люди полюбили друг друга. Как это часто бывает, любовь пришла неожиданно и несвоевременно: Толя оказался между двух огней: немцы казнили бы его за дезертирство, русские – за предательство… Именно Ванда посоветовала мужу спрятать Толю у «драгоценных жидов». В конце концов возлюбленный ее сестры заслуживал не меньше шансов на выживание, чем компания совершенно посторонних евреев. Соха не мог с этим не согласиться.

Соха рассказал о нас Толе, о наседке и двух ее цыплятах, о Дворце, о нашем «театре»… Он заверил Толю, что мы примем его в нашу большую семью и будем заботиться о нем, как об одном из своих. И Толя согласился уйти в наше подземелье. Однако мы об этом ничего не знали. В результате Толя появился во Дворце без всякого предупреждения. Конечно, мы были в шоке, но мы беззаветно верили в Соху: если он сказал, что надо принять этого человека в нашу компанию, значит, надо. Толя остался с нами, и мы подумали, что он, как и мы когда-то, постепенно привыкнет к новой обстановке. Но мы ошиблись. Толя не выдержал и дня.

– 13 месяцев! – снова и снова повторял он. – Да я и 13 часов в этой дыре не протяну!

Не забывайте, этот человек несколько недель провел в лагере для военнопленных, условия жизни в которых трудно описать словами. Он вынес лагерь, но наше подземелье оказалось ему не по силам.

В первый же день пребывания в нашей компании Толя чуть ли не впал в истерику и начал твердить о том, что ему надо уйти. Конечно, об этом не могло быть речи: отпустить Толю бродить по тоннелям и трубам папа не мог. При попытке покинуть подземелья его схватят, точно так же, как и всех других. И Толе и нам будет лучше, если он останется с нами, по крайней мере до следующего прихода Сохи, который решит, как действовать дальше.

Наши мужчины потихоньку договорились дежурить по 4 часа и приглядывать за Толей. Несколько раз он бросался к выходу из Дворца и пытался забраться в трубу, но мужчины успевали схватить его за ноги и втащить обратно в бункер. Солдат был силен, и в одиночку справиться с ним было невозможно. После каждой неудачной попытки побега Толя вел себя все беспокойнее и агрессивнее и постепенно просто обезумел.

В ту ночь нам поспать не удалось… Мы с трудом дождались утра и прихода Сохи с Вроблевским. Папа обрисовал ситуацию. Соха был неприятно поражен случившимся, но твердо заявил, что не выпустит Толю наверх, поскольку сомневается, сможет ли тот умолчать о нашем убежище в случае ареста. Толя снова ударился в истерику и с громкими криками заметался по бункеру… Тогда Соха достал пистолет.