Красная лошадь на зеленых холмах - Роман Солнцев

— Новичок?

— Да, — смутился счастливый Алмаз.

Горяев пронзительно блеснул глазами.

— Это вы ко мне летом заходили?

— Эйе, — по-татарски ответил Алмаз, чтобы Горяев не рассказывал присутствующим историю о замученной лошади. Ему было бы невозможно это слушать. — Мин. (Я.)

— Кайда эшлисен? (Где работаешь?)

— Элле эшлемим. (Еще не работаю.)

— Шофер эшне белясенме? (Работу шофера знаешь?)

— Белякейгене. Права бар, любитель правасы. (Немножко. Права есть любительские.)

— Ого! — Горяев насмешливо кивнул. — Эйбет, эй-бет. Кая сине алырге микен?.. (Хорошо, хорошо, куда бы тебя взять?..)

Шагидуллин обрадовался, увидев парторга, но ему было стыдно за свой поступок перед Новым годом, разве можно стучаться в горкоме, в двери конференц-зала, где заседали секретари? Какое нахальство! Еще и белую рубашку купил, пришел, как шпион! А если бы Горяев вышел в коридор и не узнал его, не вспомнил? Алмазу стало не по себе…

Энвер Горяевич повел Алмаза по заснеженному двору, он говорил о том, какое это огромное хозяйство, что не хватает рук… Можно было заняться буронабивными сваями или стать сварщиком. Но если уж очень Шагидуллин хочет за руль, он может водить «Ниссу» — небольшой автобус Горяева… Видимо, и в самом деле чем-то запомнился Алмаз парторгу, и не была ему безразлична судьба сельского парня, но Алмаз, сам не зная почему, чуть ли не грубил Горяеву, утверждал, что хочет за «тяжелый» руль, он уже не мальчишка. Наверное, с ним такое происходило потому, что он видел — их слушают издалека и за ними следят шоферы с черными руками — кто хмуро и непроницаемо, а кто с усмешкой. Начинать жизнь свою в ОМ с роли любимчика у начальства Алмаз не хотел. Энвер Горяевич, видимо, что-то понял, долго смотрел в красное от злости лицо парня и очень тихим добрым голосом сказал:

— Ну смотри. Я не настаиваю. Поговори с Ахмедовым, у него одна из лучших бригад. Может, как практиканта он тебя возьмет? Но это уж летом. А пока с первого февраля иди на курсы. За три месяца получишь права профессионального шофера… и еще какую-нибудь специальность… опять же сварщика. Эти дни в гараже поработай, руками пощупай двигатели… Ярый мы? (Годится?)

Алмаз несколько дней работал в гараже — был, что называется, на подхвате. Таскал воду, заливал бензин, солярку, масло, рукава рабочей фуфайки блестели от солидола. Помогал ремонтировать машины. Тер ветошью в керосине двигатели, сухой тряпкой шоркал электропровода и резиновые шланги, смотрел, не течет ли амортизационная жидкость, не мотаются ли ремни вентиляторов… В его карманах бренчали болты с гайками, гайки со шпильками, барашковые гайки, винтики, свечи… Постигал мощные двигатели. Теперь его интересовали картер, коленчатый вал, поршни. Он помнил как основные слова в мире — хлеб, вода, солнце, так и эти: шатун, гильза цилиндра, блок цилиндров, дизель, гидравлика, сцепление… Он вдыхал с наслаждением запах бензина, пролитого на голубой снег в морозный солнечный день, и наслаждение было равным тому, какое испытывал он летом в лугах среди земляничных угодий. Коленчатый вал, палец, генератор, щетки, ротор, искра, стартер… — какие прекрасные слова! Алмаз крутил рукоятку, откидывая со лба черный блестящий чуб, паял, закусив нижнюю губу, восторженно моргал, слушая в конце дня рассказы богатырей, вкатившихся во двор ОМ на своих гигантских «кузнечиках» — автоскреперах или на бульдозерах С-100. Его прозвали «каланча». Алмаз добавлял в загустевшее на морозе масло жидкое веретенное АУ. Чинил камеры. Здесь главное — хорошо зачистить рашпилем резину вокруг дыры, а потом просто: освободи от целлофана брикет, прижми, гвоздем распотроши горючую массу и поджигай, можешь подуть, как в самовар… только будь настороже, губы не спали!

Он ехал на свое новое место жительства.

Из окна автобуса он видел поля, заметенные снегом, редкий коричневый буоьян на холмах, столбы, торчащие нз сугробов, замерзший ржавый трактор в канаде… Бетонная дорога летела под колеса, скользкая, белая, в желтых цатеках масла и воды…

Автобус остановился у конечной остановки «Озеро». Алмаз побрел вдоль берега. Озеро занесло такой волной снега, что местонахождение его казалось не там, где было, а левее, в низине. Но следы неутомимых рыбаков на ослепительно белом снегу и желто-зеленая прорубь, исходящая паром, говорили о том, что именно здесь, под горой, есть глубокая вода. На льду, возле проруби, прыгали, оскальзываясь, вороны.

Впереди пестрели вагончики с антеннами. Вдалеке прокричал петух. Алмаз улыбнулся и пальцем отсчитал — так оно вернее — седьмой домик от озера. Значит, вот он — 07/206, вагончик с округлой жестяной крышей. Под окнами у самодельного крыльца перед дверью снег был разметен, и в сугробе валялась метла.

Он пошарил над косяком, хотел выскрести из щели длинный тяжелый ключ, о котором ему сказали, но услышал — в левое окошко стучат, и увидел улыбающееся женское лицо: «Входите! Не заперто!..»

В крохотных сенцах — метр в ширину — он сбил снег с ботинок и открыл правую дверь. Комната была настояна жарким сухим воздухом. Странное это ощущение — когда здесь тепло, а за тонкой стенкой — морозный посвист ветерка…

Алмаз посмотрел на часы — около двух. «Надо было в городе в столовую зайти, пообедать. А, что уж теперь! Теперь главное — к возвращению парней ужин сварить. Хорошо, что на дороге зашел в гастроном и купил колбасы, масла, тушенки.

К четырем часам ужин был готов. Шагидуллин подумал: «Пока светло, надо бы взглянуть на поселок. Может, потом и времени не окажется…» Вышел — морозный зеленый закат тлел за тучами. Летели, каркая, вороны. На снегу голубели следы собак.

Алмаз медленно побрел по улице, образованной этими оранжевыми и черными, с болтами из стен, фанерными и деревянными домиками самой прихотливой конструкции, на свайках, на бревенчатых фундаментах, на кирпиче. Были вовсе новенькие вагончики с трубами, забитыми тряпьем и снегом, жарко-красные, с никелированными поручнями.

В некоторых окнах виднелись дети и женщины. Одни улыбались, а другие смотрели чуть ли не с испугом. Наверняка думали: «Что делает здесь днем незнакомый парень, когда все мужчины на работе? Может, он вор? Хулиган? Бандит?..»

Алмаз старался идти свободней, ловя взгляды старожилов, неловко раскланивался со всеми в окнах, лишь бы его не боялись.

Уже стемнело, разлились густо-синие сумерки, когда он решился повернуть назад. Наверное, Путятин с Зубовым дома. Про них и Ахмедова все газеты пишут, радио говорит. Алмаз все равно бы ушел из ОС. А тут ему вдвойне повезло — он поживет среди богатырей. «Эх, Белокуров, как-то они меня встретят?»

Они были дома — только что приехали, усталые, с тенями на щеках, в унтах, от одежды пахло морозом и машинным маслом.

— Пливет, — сказал Путятин. Он умывался и косился на стол — там желтел куб масла, на сковородке под тарелкой томилось мясо с картошкой. Белел нарезанный кружками лук, просвечивало розовое сало. И стояли три бутылки водки, за которые Алмаз сейчас стыдился: «Наверное, не станут пить…»

— А мы смотрим — скатерть-самобранка! — громко говорил Зубов, он тихо не умел. — Молодец, товарищ! Сейчас мы… с новосельем. Согласно пожеланиям трудящихся… — Он переодевался. Он и на работу ездил в белой рубашке и при галстуке, широком, ослепительно голубом, с розовыми пальмами. Лицо у него напряженное, нарочито суровое, глаза холодные, голубые, какие бывают у летчиков. Но губы лепешкой, даже вмятые посередине. Он выбежал, принес почту — кучу газет. Торопливо начал разворачивать. — Опять про нас, про Ахмедова… В Чили еще хуже. «Спартак» продул. Разучились, фраера! Ну за стол, товарищи!

Но Зубов не мог без комфорта: протянул руку — и над его кроватью на полочке заговорил транзисторный приемник, поправил цветную фотографию киноактрисы. Нарядная стенка у Володи. Девушки с распущенными желтыми волосами, с длинными голубыми ресницами… На полке политэкономия, журналы «Человек и закон», «За рулем», томик Ленина, пачка блокнотов с золотым тиснением: «Делегату…» — а дальше не разобрать. Володя перекинул тумблер — и заработал крошечный вентилятор.

— Тебе что, ветер на работе не надоел? — буркнул, плаксиво кривясь, Путятин. Он как бы не понимал, что Зубов хвастается перед Алмазом. Потер грудь, наклонился над столом. — Я думаю, пора? Если чувствуешь легкое недомогание, то ты ее под рыжик, без тети Шуры, просто так!

На улице сигналила машина. Алексей тоскливо вздохнул, торопливо оделся и, сутулясь, пошел к двери.

— Ты куда? — чуть не обиженно спросил Алмаз. — Зачем?

Ему объяснили, что в Красные Корабли переезжает один шофер с семьей, а Путятин обещал помочь.

…Послышался скрип шагов, шарканье метелки, на пороге появился горбоносый человек с усами и ослепительной улыбкой — Ахмедов.

— Я слышал — новоселье? Это вм гуляли сегодня по нашему деревянному городу? Девушки все только о вас говорят. Какой молодой! — Ахмедов протянул Алмазу руку. — И сильный! Вай-вай, как старается…